«Художественный вымысел в литературе ХХ века Учебное пособие Учебное пособие рассматривает фантастическую литературу ХХ в. в контекте развития иных типов художественного вымысла, в...»

-- [ Страница 1 ] --

Е. Н. КОВТУН

Художественный

в литературе

Учебное пособие

Учебное пособие рассматривает фантастическую литературу

ХХ в. в контекте развития иных типов художественного вымысла, в совокупности составляющих единую систему взаимосвязанных разновидностей повествования о необычайном. На примере прозы и драматургии российских, европейских и американских авторов в книге реконструируются оригинальные художественные структуры – модели реальности, характерные для

фантастики, утопии, притчи, литературной волшебной сказки и мифа; исследуются особенности вымысла в сатире.

Пособие предназначено для студентов и аспирантов, обучающихся по направлению и специальности «Филология» – но может быть полезно всем, кто интересуется общими закономерностями развития литературы или просто читает и любит фантастику.

Предисловие..............................................

Глава первая

ПРИРОДА ВЫМЫСЛА И ЕГО ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ЗАДАЧИ...

Преимущества комплексного изучения вымысла. – Смысловые уровни понятия «условность». – Вторичная условность и элемент необычайного. – Происхождение и историческая изменчивость вымысла. – Сложность восприятия необычайного. – Принципы создания вымышленных миров. – Типы повествования о необычайном. – Предварительные замечания о функциях вымысла.

Глава вторая

ФАНТАСТИКА: «ПОТЕНЦИАЛЬНО ВОЗМОЖНОЕ» В НФ И

«ИСТИННАЯ РЕАЛЬНОСТЬ» FANTASY...................

Фантастика как базовый тип вымысла. – Классификации фантастики. – Несовершенство терминологии. – Предыстория современной фантастики. – Утопия и социальная фантастика. – Рациональнофантастическая модель реальности в романах «Ральф 124С41+»

Х. Гернсбека, «Плутония» В. Обручева, «Аэлита» А. Толстого, «Создатель звезд» О. Степлдона. – Специфика посылки. – Иллюзия достоверности. – Герой рационально-фантастического произведения. – Художественная деталь в рациональной фантастике. – Задачи и функции science fiction. – Различие посылок в рациональной фантастике и fantasy. – Разновидности fantasy. – Художественный мир романов «Ангел Западного окна» Г. Майринка, «Девица Кристина»

М. Элиаде, «Бегущая по волнам» А. Грина. – Принципы организации повествования. – Критерии оценки героя. – Смысл «истинной реальности». – Функциональность синтеза двух типов фантастики в «Космической трилогии» К. С. Льюиса.

Глава третья ЛИТЕРАТУРНАЯ ВОЛШЕБНАЯ СКАЗКА И МИФ: КОСМОЛОГИЧЕСКАЯ МОДЕЛЬ БЫТИЯ........................

Современные подходы к изучению мифа и сказки. – Формирование жанра сказки в европейской литературе XIX–XX вв. – Загадка притягательности сказки. – Семантическое ядро понятий «сказка» и «миф». – Формы проявления мифологической и сказочной условности. – Сказочно-мифологическая модель мира в эпопеях Т. Манна «Иосиф и его братья», Д. Р. Р. Толкиена «Властелин колец», в повестях П. Трэверс, в пьесах Е. Шварца и М. Метерлинка. – Пространственно-временной континуум: взаимосвязь «исторического» и «вечного». – Четыре аспекта трактовки героя. – Архетипичность. – «Волшебное» и «чудесное»

как формы вымысла в сказке и мифе. – Особый способ повествования.

Глава четвертая ВЫМЫСЕЛ КАК СРЕДСТВО САТИРИЧЕСКОГО И ФИЛОСОФСКОГО ИНОСКАЗАНИЯ................................

Вымысел как форма философского иносказания. – Степень необычайности. – Сатирическое переосмысление канонов рациональной фантастики в пьесах В. Маяковского «Клоп» и «Баня». – Комическая мифология А. Франса («Остров пингвинов»). – «Невидимый вымысел» притчи («Замок» Ф. Кафки). – Формализация посылки в романе Г. Гессе «Игра в бисер». – Функции метафорической образности в драме Ж. П. Сартра «Мухи». – Сатирическая и философско-метафорическая модели мира.

Глава пятая СИНТЕЗ РАЗЛИЧНЫХ ТИПОВ ВЫМЫСЛА В ХУДОЖЕСТВЕННОМ ПРОИЗВЕДЕНИИ.................................

Единое семантическое поле вымысла. – Художественные возможности синтеза различных типов условности. – Типы вымысла и связанные с ними содержательные пласты в романах «Война с саламандрами» К. Чапека, «Мастер и Маргарита» М. Булгакова, новелле «Превращение» Ф. Кафки. – Механизм взаимодействия разных типов повествования о необычайном. – Многомерность изображения. – Преодоление схематизма. – Увеличение ассоциативного потенциала текста.

Глава шестая

ЭВОЛЮЦИЯ ВОСТОЧНОЕВРОПЕЙСКОЙ ФАНТАСТИКИ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ ХХ СТОЛЕТИЯ И НА РУБЕЖЕ XX–XXI вв.

Повествование о необычайном во второй половине ХХ в.: эволюция и проблемы изучения. – Периодизация послевоенной российской и восточноевропейской фантастической прозы. Причины доминирования НФ в социалистическую эпоху. – Судьба fantasy и изменение соотношения разных типов фантастики в 1970–1980-е гг. – Роль и задачи фантастической литературы при социализме. – Изменение литературной ситуации в России и странах Восточной Европы в первой половине 1990-х гг. – Место фантастической прозы в новых парадигмах культуры. – Приключенческие схемы в фантастике рациональной посылки. – Социально-философская традиция в условиях рынка. – Расцвет fantasy и попытки создания ее национальных вариантов. – Ироническая fantasy. – Фантастический элемент в «элитарной» литературе. Фантастика и постмодернизм. – Социальные функции и выразительные возможности фантастики второй половины ХХ – начала XXI вв.

Заключение............................................... 449 Примечания............................................... 461 Рекомендуемая литература................................... 483

Предисловие

Данная книга представляет собой учебное пособие, частично воспроизводящее материал монографии того же автора «Поэтика необычайного: художественные миры фантастики, волшебной сказки, утопии, притчи и мифа», вышедшей небольшим тиражом в 1999 г. По сравнению с предыдущим текстом в нынешний добавлен большой раздел о фантастике второй половины прошлого столетия и рубежа XX–XXI вв. Изменения и дополнения внесены также в другие разделы, составлен список рекомендуемой литературы и сделаны иные поправки, соответствующие жанру учебного издания.

Однако переработка текста, пусть и достаточно серьезная, не нарушила первоначальный замысел: обобщить итоги научного исследования, охватывающего все варианты представленного в художественной литературе ХХ в. особого типа произведений, который в данной книге мы будем именовать повествованием о необычайном. О чем же идет речь и каковы задачи пособия?

Самое простое определение объекта изучения звучит так: нас интересуют произведения, содержащие элемент необычайного, т. е. повествующие о том, чего «не бывает» в современной объективной реальности или же «вообще не может быть». Речь идет не о необычном как уникальном, т. е. возможном при редком стечении обстоятельств, а именно о необычайном, несуществующем, хотя, конечно, границу между понятиями «невозможного» и «невероятного» провести порой совсем не легко1.

«Небывалое» и «невозможное» интересует нас независимо от способа его проявления в тексте. Оно может иметь вид научной фантастики с присущей ей атрибутикой (инопланетяне, роботы, путешествия во времени), выглядеть как волшебная сказка (маги, превращения, говорящие звери), мифологическая драма или роман (авторская космогония, замаскированная под «древность»), утопия (идеальный или ужасный мир будущего) и т. п. Необычайное может быть представлено на любом из уровней художественной структуры произведения – в сюжете, в системе персонажей, в виде отдельных фантастических образов и деталей.

Литературу со времен А. С. Пушкина нередко уподобляют «магическому кристаллу», преобразующему реальность в соответствии с волей автора. Но при этом не всегда помнят, что подобное преобразование равно убедительно и ярко может осуществляться как с помощью художественных образов, более или менее привычно воссоздающих облик мира, так и в формах, изменяющих его, придающих реальности неузнаваемый вид. В последнем случае возникают различные варианты повествования о необычайном. Можно сказать, что подобный тип произведений являет собой вершину словесного творчества: ведь под пером художника возникает то, чего прежде не существовало на свете.

Конечно, необычайные явления и образы, встречающиеся в художественной литературе, нельзя считать чем-то принципиально новым, невиданным и неизвестным до написания книги.

Человеческий мозг не в состоянии создать ничего, что не имело бы пусть косвенной, но связи с реальностью. «Такого вымысла, который был бы абсолютным продуктом “творческой фантазии”, нет и быть не может. Самый отчаянный фантаст и визионер не “творит” свои образы, но слагает их, комбинирует, синтезирует из реальных данных»2.

Итак, творец повествования о необычайном создает лишь непривычные комбинации привычных реалий (мы подробно поговорим об этом в главе 1). Кроме того, он всегда имеет возможность опереться на неточные сведения, суеверия и предрассудки, живущие в сознании даже наиболее рационально мыслящих читателей, на древнейшие (вплоть до архаического мифа) представления, предания и легенды, а также на многовековую традицию повествования о необычайном – то есть миры и сюжеты, созданные его предшественниками. Вот почему большинство фантастических, сказочных, мифологических и т. п. образов столь «узнаваемо», а многие из них со временем превращаются в штампы.

Рассказы о необычайном и сверхъестественном, невозможном в принципе или пока еще недоступном человеческому познанию во все времена составляли важную часть изящной словесности, не говоря уже о фольклорных жанрах. Если пытаться проследить историю повествования подобного типа, то перечень произведений придется начать с Гомера и Апулея. Протянувшаяся сквозь столетия традиция охватит творения Ариосто и Данте, Т. Мора и Т. Кампанеллы, Д. Свифта и Ф. Рабле, Ф. Бэкона и С. Сирано де Бержерака, Ч. Метьюрина и Х. Уолпола, О. Бальзака и Э. По, а также многих других знаменитых писателей.

Несмотря на господство прагматизма и рационализма, повествование о необычайном ярко представлено и в литературе недавно завершившегося столетия. В конце ХIХ и первой половине ХХ в. созданы эпопеи Т. Манна и Д. Р. Р. Толкиена, романы А. Франса, Г. Уэллса, О. Степлдона, К. Чапека, А. Толстого, А. Конан Дойла, Д. Лондона, Р. Л. Стивенсона, Б. Стокера, Г. Майринка, М. Элиаде, А. Грина, В. Брюсова, М. Булгакова, утопии О. Хаксли, Е. Замятина, Д. Оруэлла, притчи Г. Гессе, Ф. Кафки, К. С. Льюиса, пьесы Г. Ибсена, Б. Шоу, М. Метерлинка, Л. Андреева, сказки О. Уайльда, А. де Сент-Экзюпери, Ю. Олеши, Е. Шварца, П. Бажова и многие иные произведения, содержащие элемент необычайного.

Во второй половине прошлого столетия традиции повествования о необычайном были восприняты и развиты в творчестве многих писателей, принадлежащих к «элитам» национальных литератур (Ч. Айтматов, А. Ким, Р. Бах, Х. Л. Борхес, П. Акройд, С. Гейм). Но не менее значима и заслуга авторов, работающих в отдельных сферах популярной словесности, прежде всего в фантастике (А. Азимов, А. Кларк, Р. Брэдбери, П. Буль, С. Кинг, М. Муркок, У. Ле Гуин, И. Ефремов, А. и Б. Стругацкие, Л. Соучек, П. Вежинов, К. Борунь, С. Лем). Всплеск интереса к необычайному пришелся на конец ХХ в. и был связан как с распространением в художественной литературе философии и эстетики постмодернизма (Д. Фаулз, М. Павич, Г. Петрович, В. Пелевин, М. Веллер, В. Сорокин, Д. Липскеров, М. Урбан, О. Токарчук), так и с изменением структуры повествования и соотношения различных типов фантастики в бывших социалистических странах, с приходом в нее нового поколения талантов (А. Сапковский, Г. Л. Олди, С. Логинов, Е. Лукин, М. Успенский и др.).

Однако несмотря на яркость примеров, взятых из творчества классиков, выделить и адекватно интерпретировать элемент необычайного в художественном произведении далеко не всегда просто. Дело в том, что он может быть представлен и наглядно, воплощаясь в необычайных, волшебных, сверхъестественных и тому подобных образах, и в скрытом виде, превращаясь в некое «фантастическое начало», включающее особую сюжетную посылку, специфические параметры действия, а порой – всего лишь общую авторскую установку на создание заведомо невозможной в реальности ситуации. Различной может быть и роль элемента необычайного в раскрытии авторского замысла – от определяющей до второстепенной.

Кроме того, исследуемый тип повествования имеет свою специфику в каждом из литературных жанров и художественных течений. В самом общем плане обращение к необычайному представляет собой универсальный способ отображения мира в литературе (и в иных видах искусства и сферах культуры), равно доступный художникам всех эпох и приверженцам разных эстетических концепций. Но «необычайное» в трактовке романтиков далеко не во всем похоже на «волшебное» в фольклорной сказке и мало чем напоминает «потенциально возможное» в научной фантастике писателей-реалистов. Можно лишь с некоторой долей уверенности утверждать, что существуют литературные направления, более, нежели иные, чувствительные к необычайному – как, например, упоминаемые выше романтизм и постмодернизм.

В эстетике многих философских систем и художественных платформ ХХ в. (сюрреализм, абсурд, деконструктивизм и т. п.) элемент необычайного оказывается подчинен логике базовых принципов интерпретации бытия, искажающих реальность и разрушающих традиционную структуру повествования настолько, что он перестает восприниматься как невероятное и невозможное. Это отдельная интересная область исследования, которую из-за ее специфики мы вынуждены оставить в стороне. В нашей книге будут рассматриваться литературные произведения, содержащие достаточно выраженный сюжет и систему образов, воспроизводящие реальность хотя бы в относительной гармонии и полноте. В силу тех же причин мы ограничимся разговором о прозе и драматургии, ибо необычайное в поэзии (особенно лирической) имеет иной – впрочем, пока еще практически не изученный – облик.

Многообразие форм и особого рода «неуловимость», органичное вхождение в поэтику самых разных литературных течений, а также историческая и национальная изменчивость вымысла приводят к тому, что повествование о необычайном в единстве всех его вариантов изучается сравнительно мало, ибо общность заслонена в глазах исследователей разнообразием.

Вот почему нашу главную задачу мы видим в том, чтобы показать:

важнейшие закономерности создания вымышленных миров едины если не для словесного творчества вообще, то по крайней мере для художественного мышления определенной исторической эпохи.

Первой трудностью на избранном пути становится выбор базовых терминов, с помощью которых можно вести анализ различных типов повествования о необычайном. В отечественном литературоведении (а именно в его семантическом поле проведено настоящее исследование) недостатка в определениях, имеющих отношение к сфере необычайного, казалось бы, нет.

Однако приходится с сожалением констатировать отсутствие единой понятийной системы, позволяющей взаимно соотнести термины «вымысел», «домысел», «условность», «фантастика», «фантастический гротеск» (а также метафора, гипербола, символ и т. п.) и их внутренние градации. Тем более отсутствует хоть сколько-нибудь строгое определений понятий «сверхъестественное», «чудесное», «волшебное», «магическое», «мистическое» применительно к поэтике художественного произведения. А ведь есть еще и, скажем, «ужасное» или «альтернативно-историческое» как обозначение смыслового ядра некоторых жанровых разновидностей современного фантастического романа. И ясно, что непосредственное отношение к изучаемому предмету имеют термины и определения «миф» и «мифологическая проза», «сказка» и «сказочная повесть», «научная фантастика» и «фэнтези», «утопия» и «антиутопия», «аллегория», «притча», «роман катастроф», «роман-предупреждение», «фантасмагория» – и многие другие. Каждый из них имеет неповторимые оттенки значений, но в некоторой области смысла содержит отсылку к элементу необычайного.

Иначе говоря, интерпретировать «необычайное» в системе традиционных научных категорий достаточно сложно. Мы полагаем, что наиболее адекватно это может быть сделано с помощью трех понятий: фантастика, вымысел, художественная условность. К сожалению, ни один из данных терминов не охватывает интересующее нас явление целиком.

Привычный и, казалось бы, наиболее выразительный термин «фантастика» парадоксальным образом является ныне и наиболее ограниченным по значению. В ХХ в. он оказался закреплен преимущественно за особой областью популярной литературы (и за самостоятельной субкультурой, выходящей за литературные рамки), объединяющей две разновидности фантастического повествования: научную фантастику (science fiction) и фэнтези (fantasy). Многомиллионные блокбастеры в кино, виртуальные миры компьютерных игр и примелькавшиеся пестрые книжки, рассказывающие о галактических империях или битвах оборотней с вампирами, заставили почти забыть широкую литературоведческую трактовку терминов «фантастика» и «фантастическое». Она сохранилась лишь в специальных изданиях вроде «Краткой литературной энциклопедии»: «Фантастика – специфический метод отображения жизни, использующий художественную форму-образ (объект, ситуацию, мир), в котором элементы реальности сочетаются не свойственным ей в принципе способом – невероятно, “чудесно”, сверхъестественно»3. Так что говорить сегодня о «фантастическом» как необычайном в утопии, притче или литературной волшебной сказке можно лишь с некоторой натяжкой.

Понятие «художественный вымысел» также представляется удачным лишь на первый взгляд, поскольку лишено однозначности. Обычно, говоря о вымысле, имеют в виду одно из двух или даже трех значений термина. В первом, наиболее частом случае вымысел трактуется очень широко: как существеннейшая, институирующая черта художественной литературы – субъективное воссоздание реальности писателем и образная форма познания мира. В «Краткой литературной энциклопедии»

читаем: «Вымысел – один из основных моментов литературнохудожественного творчества, состоящий в том, что писатель, исходя из реальной действительности, создает новые, художественные факты... Писатель, используя реальные частные факты, обычно соединяет их в новое “вымышленное” целое»4.

В данном значении термин «вымысел» характеризует содержание любого художественного произведения как продукта авторской фантазии. Ведь в конечном итоге даже реалистический роман или очерк содержат изрядную долю выдумки. На сознательный вымысел опираются все виды искусства, и это отличает их, с одной стороны, от науки, а с другой – от религиозных учений. Знаменитая пушкинская фраза: «Над вымыслом слезами обольюсь» отсылает нас именно к данному значению термина.

Вариантом первого значения или вторым самостоятельным значением понятия «вымысел» можно считать принцип построения традиционно относимых к «массовой» литературе произведений, намеренно сгущающих и заостряющих свойственное обыденной реальности течение событий – авантюрно-приключенческих, любовно-мелодраматических, детективных романов и т. п.5 В них нет невозможного как такового, зато присутствует невероятное – хотя бы в форме совпадений, стечений обстоятельств, концентрации превратностей судьбы, выпавших на долю героя. Применительно к подобным текстам термин «вымысел»

означает «выдумку», «небылицу», «фантазирование» (в отличие от фантазии как основы искусства).

В качестве же синонима понятий «фантастическое», «необычайное» и «чудесное» слово «вымысел» используется гораздо реже. Хотя та же «Краткая литературная энциклопедия» признает:

«Создавая факт, который закономерно мог бы случиться, писатель способен обнажить перед нами “возможности”, заложенные в жизни, скрытые тенденции ее развития. Подчас это требует такого вымысла... который переходит границы “правдоподобия”, порождает фантастические художественные факты...»6.

Наиболее «строгим» из обсуждаемых следует, по-видимому, признать термин «художественная условность». Его кодификации отечественная наука о литературе посвятила несколько десятилети. В 1960–1970-е гг. было проведено разграничение первичной условности, характеризующей образную природу искусства (аналогично широкому значению термина «вымысел»), а также набор выразительных средств, присущих разным видам искусства, и вторичной условности, обозначающей намеренное отступление писателем от буквального правдоподобия.

Правда, границы подобного отступления установлены не были. В итоге в рамках понятия «вторичная условность» оказались столь несхожие по «степени невероятности» аллегория и волшебная сказка, метафора и гротеск, сатирическое заострение и фантастическая посылка. Более или менее четкого различения «любого нарушения логики реальности» и «элемента необычайного, явного вымысла, фантастики» проведено не было. Таким образом, наше понимание вторичной условности как элемента необычайного несколько локальнее общепринятого значения термина.

Понятия «условность» и «вторичная условность», не свободные, к сожалению, от идеологических догм породившей их эпохи, обладают по крайней мере одним несомненным достоинством: они позволяют включить в сферу исследования всю совокупность вариантов повествования о необычайном. Вот почему термин «условность» для нас становится базовым. Но, разумеется, мы не отказываемся и от понятий «вымысел» и «фантастика», употребляя их в узком значении – как синонимы элемента необычайного. Подробнее все это мы поясним в главе 1.

В отечественном (и зарубежном, насколько мы можем о нем судить) литературоведении ХХ в. сформировались две фактически независимых традиции изучения повествования о необычайном. Для первой характерен интерес к условности (ее неполным западным аналогом можно счесть понятие fiction7) как философской и эстетической категории, рассматриваемой в ряду наиболее общих теоретических понятий (художественный образ, отображение и пересоздание реальности в литературном произведении и т. п.). Вторую традицию представляет совокупность работ, исследующих художественную специфику необычайного как составной части поэтики различных жанров и областей литературы: научной фантастики и фэнтези, литературной волшебной сказки и мифа, а также притчи, утопии, сатиры.

Обзор критической литературы как первого, так и второго рода мы приведем в соответствующих главах данной книги.

В нашей работе предпринята попытка сопряжения этих традиций и анализа повествования о необычайном в единстве его разнообразных проявлений в художественном тексте.

Вторая трудность проводимого исследования связана с необходимостью решения вопроса о классификации разновидностей повествования о необычайном. Мы считаем возможным выделить шесть самостоятельных типов художественной условности: рациональную (научную) фантастику и фэнтези (fantasy), сказочную, мифологическую, сатирическую и философскую условность, более или менее связанных с жанровыми структурами литературной волшебной сказки, утопии, притчи, мифологического, фантастического, сатирического романа и т. п.8 Критерии выделения и специфика каждого из типов будет подробно обоснованы в главах 2, 3 и 4.

Однако наша задача заключается отнюдь не только в том, чтобы выявить содержательные и художественные отличия различных вариантов повествования о необычайном. Мы намерены показать, что наряду с достаточно многочисленными примерами относительно «чистого» использования писателями того или иного типа вторичной условности, не менее часто можно обнаружить случаи сочетания и переосмысления в произведении художественных принципов и семантических ассоциаций, свойственных разным типам вымысла. Исходя из этого мы считаем возможным говорить о единой системе взаимосвязанных типов и форм художественной условности применительно к литературе ХХ столетия, что подтверждает родство всех типов между собой.

Третья трудность заключается в выработке принципов анализа различных вариантов повествования о необычайном.

Легко понять, что окончательно и бесповоротно отделить, скажем, антиутопию от научной фантастики или фэнтези от литературной сказки нельзя. В ряде случаев можно интерпретировать вымысел по-разному и даже спорить о том, присутствует ли он вообще («Замок» Ф. Кафки, «Город Великого страха» Ж. Рэя, «Хромая судьба» А. и Б. Стругацких). Однако каждый тип условности, определяющий для той или иной группы произведений облик необычайного, легко распознается и читателями, и критикой.

Любой не сведущий в науке о литературе человек, даже если он равнодушно или недоброжелательно относится к повествованию о необычайном, как правило, способен с первых же страниц незнакомой книги определить, что именно перед ним: фантастика, утопия, притча, сказка или миф.

Как происходит подобное разграничение? Логично было бы предположить, что оно основано на неповторимом наборе художественных средств, которым располагает каждый из типов вымысла. Однако данная гипотеза едва ли верна. Ведь одни и те же принципы пересоздания реальности, не говоря уже о конкретных приемах, образах и деталях, могут с одинаковым успехом использоваться различными типами повествования о необычайном. Например, «чудесных» героев можно встретить и в fantasy, и в сказке, и в мифе, и в сатире, и даже в научной фантастике. Однако в каждом из этих жанров и областей литературы они обретут собственную мотивацию и функции.

Например, имеющий необычные способности человек в научной фантастике примет облик ученого, открывшего эффект невидимости («Человек-невидимка» Г. Уэллса), создателя нового оружия («Гиперболоид инженера Гарина» А. Толстого) или жертвы научного эксперимента («Человек-амфибия» А. Беляева), а в фэнтези станет чародеем, владеющим тайным знанием («Волшебник Земноморья» У. Ле Гуин), или романтиком, парящим на крыльях мечты («Блистающий мир» А. Грина). Необычайный враг или помощник в зависимости от типа вымысла окажется роботом («Франкенштейн» М. Шелли), инопланетянином («Кто ты?» Д. Кэмпбелла), вампиром («Граф Дракула»

Б. Стокера), говорящим животным («Хроники Нарнии» К. С. Льюиса), одушевленным предметом («Синяя птица» М. Метерлинка). Формула управления стихиями воплотится в виде математического уравнения, магического заклинания, детской считалки... Различные типы повествования о необычайном могут свободно обмениваться образами и персонажами, переосмысляя «сверхъестественное» в духе рационально-фантастической гипотезы, философского иносказания и т. п.

Следовательно, специфику отдельных типов повествования о необычайном возможно выявить не на уровне отдельных приемов или даже совокупности изобразительных средств, но лишь при учете единства содержательного и формального аспектов произведения. Заключение о принадлежности текста к определенной разновидности повествования о необычайном может быть сделано лишь на основе анализа, вскрывающего цель и способ использования вымысла и особенности картины мира, создаваемой писателем. Иными словами, необходимо рассмотрение целостных моделей реальности, порождаемых различными типами условности. Только такой анализ способен показать, какие факты и приметы реальной жизни использует для изображения вымышленного мира автор, как он переосмысляет эти факты, придавая им необычайный облик; и главное – для чего происходит это переосмысление, какие темы позволяет затронуть, какие вопросы поставить.

Изучение содержательной и художественной специфики каждого из типов повествования о необычайном мы будем вести в определенной последовательности аспектов. Прежде всего мы обратим внимание на особенности посылки (формирующего сюжет допущения о том, что необычайные события происходили или могли произойти «на самом деле»), ее мотивацию (как обосновывается автором появление необычайного и обосновывается ли вообще), формы выражения необычайного («чудесное» в fantasy, «волшебное» в сказке, «магическое» в мифе, «потенциально возможное» в рациональной фантастике и т. п.), особенности образной системы; пространственно-временной континуум, в котором разворачивается действие (и его «вещественное»

оформление с помощью необычайных предметов и деталей), и, наконец, задачи и функции конкретного типа вымысла. Мы стремимся к тому, чтобы проведенное нами исследование привело к созданию «собирательных образов», своего рода «словесных портретов» вымысла в различных жанрах и областях художественной литературы.

Избранный принцип – анализ моделей реальности, создаваемых различными типами условности, – определяет структуру книги. Она состоит из шести глав. В первой мы обобщаем изучение проблемы художественной условности в отечественном литературоведении за последние полвека и приводим разработанную нами градацию значений термина «условность». Здесь же обсуждаются вопросы, связанные с происхождением и исторической изменчивостью литературного вымысла, формулируются принципы создания необычайных образов и миров, ведется разговор о том, в чем состоят различия между авторами, активно использующими вымысел и не прибегающими к нему.

Вторая, третья и четвертая главы посвящены рассмотрению отдельных типов условности, причем наиболее близкие типы, для которых, на наш взгляд, сходство важнее различий (рациональная фантастика и fantasy, сказка и миф, сатирическая и философская условность), объединены в рамках одной главы.

Анализ ведется нами преимущественно на материале европейской литературы первой половины ХХ в. Европейскую литературу мы рассматриваем как единое пространство, на котором, несмотря на бесспорную национальную специфику, действуют общие тенденции развития повествования о необычайном. К этому же пространству мы считаем возможным отнести в прошлом столетии литературу США и России.

Первая половина ХХ в. избрана потому, что представляет собой эпоху наиболее яркого функционирования интересующей нас системы взаимосвязанных типов условности. Прежде всего эти годы являются «золотым веком» научной (особенно социально-философской) фантастики. К ней обращаются К. Чапек, О. Степлдон, А. Толстой, а в американскую science fiction приходит поколение «классиков жанра» – А. Азимов, Г. Каттнер, К. Саймак, Р. Хайнлайн, Т. Старджон. Одновременно новый расцвет переживает fantasy (Г. Майринк, Г. Лавкрафт, Х. Х. Эверс, М. Элиаде).

В указанный период возрождается и интерес к волшебной сказке. Ее художественные принципы используют представители самых разных течений – от О. Уайльда, М. Метерлинка и русских символистов до С. Лагерлеф, Е. Шварца, П. Трэверс.

Как самостоятельная жанровая разновидность формируется мифологический роман, смыкаясь, с одной стороны, с традицией «героической» fantasy (Д. Р. Р. Толкиен, К. С. Льюис), а с другой – с философской прозой и притчей (Т. Манн).

Философская условность ярко заявляет о себе в драматургии (Б. Шоу, Б. Брехт, К. Чапек). Появляется новый тип утопии (Е. Замятин, О. Хаксли), в котором прежний принцип последовательного авторского рассказа об идеальном мире сменяется динамичным повествованием, определяемым рационально-фантастической посылкой. Таким образом, именно первая половина ХХ в. становится эпохой формирования художественных «канонов» для многих связанных с вымыслом областей современной литературы.

В принципе предлагаемая классификация верна для литературы ХIХ–ХХ столетий (а наиболее полно – для 1890–1950-х гг.). Но в ХIХ в. постулируемая нами система находилась еще в стадии зарождения. В свою очередь, завершение ее формирования в середине нашего века никоем образом не обеспечило ей стабильности, и уже вторая половина столетия внесла в нашу классификацию существенные коррективы.

Наиболее ярким и запоминающимся типом «явного» вымысла в литературе по крайней мере последних трех столетий остается, бесспорно, фантастика. Вот почему в нашей книге ей уделено особое внимание. В главе 2 приводится характеристика двух основных типов фантастической прозы и драматургии ХХ в: научной фантастики (science fiction) и фэнтези (fantasy). Используя эти привычные определения, мы подвергаем их определенной корректировке.

Во-первых, термину «научная фантастика» (НФ) мы предпочитаем менее распространенное понятие «рациональная фантастика» (РФ), подчеркивающим специфику посылки и особое мировидение, присущее данной группе произведений (логическая мотивация фантастического допущения в тексте). Об истории возникновения, кодификации и смысловых противоречиях, возникающих при употреблении термина «научная фантастика»

применительно к современной литературе, мы подробно поговорим в главах 2 и 6.

Во-вторых, наше понимание fantasy также несколько отличается от общепринятого. Во второй главе мы поясним, что этот термин в нашей работе описывает произведения, в которых мотивация посылки, как правило, убрана за пределы текста и, опираясь на принципы мифологического мышления, конструирует особую модель мира, которую мы обозначаем как «истинную реальность». В отечественном литературоведении в силу исторических особенностей его развития специальный термин, обозначающий данную разновидность фантастики, так и не появился. Вот почему, когда в последние десятилетия ушедшего века в российском и восточноевропейском литературном пространстве возник устойчивый интерес к данному типу повествования о необычайном, соответствующее определение (fantasy, фэнтези) было заимствовано из англо-американской научной традиции.

С течением времени, однако, как на Западе, так и на Востоке, первоначальное широкое понимание fantasy как «литературы волшебного, сверхъестественного, магического и необъяснимого»

сузилось в массовом сознании до обозначения жанра «коммерческих» повестей и романов, рассказывающих о локальных вымышленных мирах с условно-средневековым магическим «декором». Огромное количество однотипных произведений о скромных, но мужественных героях, преодолевающих препятствия придуманной вселенной в поисках магического артефакта или источника абсолютного Зла, вытеснило из памяти читателей некогда столь же многочисленные научно-фантастические тексты и для нового поколения любителей фантастики стало едва ли не единственным вариантом повествования о необычайном.

Подобная литература ныне столь распространена, что разграничение сферы фантастического на российском (и чешском, и польском и т.п.) книжном рынке в последние годы выглядит не как «научная фантастика» и «фэнтези», а как «фэнтези» и «фантастика» (причины мы обсудим в главе 6). Однако парадокс заключается в том, что под «фэнтези» сегодня подразумевается фактически лишь один из вариантов первоначального значения термина

– так называемая «героическая фэнтези», или «фэнтези меча и волшебства» (подробнее об этом мы поговорим в главе 2).

Русификация англоязычного термина до сих пор не завершена.

В разных источниках понятие «фэнтези» употребляется как в женском, так и в среднем роде, да еще и в разных графических вариантах (фэнтази, фантази и т. д.). Вот почему мы предпочитаем обходиться без транслитерации. Графика для нас имеет терминологическое значение. Там, где в данной книге встречается написание «fantasy», речь идет, в соответствии с нашей концепцией, об особом типе условности, использующем фантастическую (но не сказочную или мифологическую!) посылку без логической мотивации в тексте. Написание же «фэнтези» сохраняется в цитатах или при обозначении нынешних издательских реалий.

В пятой главе пособия речь идет о синтезе разных типов условности в художественном тексте. Мы стараемся показать, что данный синтез порождает особую содержательную и структурную сложность произведений, которая является их главным достоинством. Одновременное использование художественных принципов фантастики, сказки, притчи и т. п. ведет к взаимному наложению соответствующих моделей реальности и к умножению ассоциаций, что, в свою очередь, порождает бесконечную игру смыслов и создает возможность все новых трактовок авторской концепции.

В заключительной шестой главе мы возвращаемся к разговору о фантастике – но уже в хронологических координатах второй половины ХХ столетия и рубежа XX–XXI вв.

Подобное возвращение обусловлено стремлением проследить эволюцию постулируемой нами системы взаимосвязанных типов и форм вторичной условности за пределами исторической эпохи, в рамках которого она формировалась. Начинать же разговор об эволюции целесообразно с наиболее очевидных изменений, а они произошли во второй половине прошлого столетия именно в сфере фантастики и фантастического.

В этой главе мы выясним, в каких условиях и под влиянием каких идеологических концепций развивалась послевоенная фантастика СССР и иных социалистических стран, обретая все большую популярность, но одновременно утрачивая новизну проблематики и многообразие художественной структуры. Постараемся проследить, в каких направлениях наиболее одаренные авторы искали выход из кризиса, охватившего узко трактуемую научно-фантастическую литературу. Поясним, как на описываемом пространстве подспудно зарождалась традиция fantasy. Наконец, покажем, как под влиянием политических, экономических и культурных перемен на постсоциалистическом литературном пространстве России и Восточной Европы на рубеже XIX–XX вв. формируется новый читательский спрос и поиному выстраиваются закономерности создания и функционирования художественных текстов. Фантастика становится зеркалом этих процессов, аккумулируя в себе наиболее яркие, а потому нередко спорные и драматические черты эпохи. Речь пойдет о коммерциализации фантастической прозы, о не всегда благоприятном влиянии западной книжной продукции, и о законах рынка, предъявляющего жесткие требования к содержанию и поэтике фантастических произведений.

Немалые трудности при изучении вымысла вызывает отбор текстов, демонстрирующих особенности тех или иных типов повествования о необычайном. Разумеется, невозможно не то что рассмотреть, но даже просто упомянуть все произведения, созданные в ХХ столетии и содержащие элемент необычайного.

Вот почему мы будем опираться в основном на лучшие образцы мировой прозы и драматургии, в которых условность становится главным средством воплощения авторского замысла. Однако помимо этого в книге будут упоминаться и произведения, не принадлежащие к числу бесспорных шедевров, но ярко характеризующие тот или иной тип вымысла. При этом (за исключением главы 6, в которой подобный разговор становится неизбежным из-за специфики современной литературной ситуации) мы намеренно избегаем членения изучаемого корпуса текстов на «серьезную» литературу и «массовые» жанры, оставляя в стороне проблемы пребывания фантастики в декларируемо многими исследователями литературно-критическом «гетто». Наша задача состоит в том, чтобы доказать: не существует «массовых» и недостойных внимания серьезных исследователей типов вымысла. Смысловой и эстетический уровень содержащего «явный» вымысел художественного текста, как и всех прочих, зависит лишь от таланта и целевых установок писателя.

Данное пособие предназначено для студентов, магистрантов и аспирантов, обучающихся по направлению и специальности «Филология», а также, учитывая «междисциплинарный» характер сферы проявления необычайного в современной культуре, и для иных специалистов в области гуманитарных и негуманитарных наук. Изложенный в пособии материал может использоваться при чтении курсов по истории отечественной и зарубежной литератур, а также теоретических литературоведческих дисциплин.

Наконец, эта книга будет интересна всем, кто читает и любит фантастику, сохраняет, вне зависимости от возраста и рода занятий, интерес к сказочной и мифологической интерпретации бытия, имеет склонность к мысленным экспериментам на пространствах несуществующих миров и не устает задавать себе вопросы о смысле человеческого бытия в бесконечном и непрерывно изменяющемся мире.

Мы надеемся, что знакомство с этой книгой поможет:

– уяснить важную роль, которую «явный» вымысел (повествование о необычайном) играет в литературе ХХ столетия, а также предшествующих эпох;

– разобраться в терминологических спорах, ведущихся в течение многих десятилетий представителями научных школ и традиций, занимающихся изучением различных типов повествования о необычайном и связанных с ними жанров;

– сориентироваться в многообразном и красочном мире столь популярной и быстро расширяющейся сегодня фантастической субкультуры;

– по-новому взглянуть на литературный процесс в России, Европе и Америке из сфер, традиционно полагаемых маргинальными (фантастика, сказочная проза и т. п.), но тем не менее раскрывающих эволюцию художественных структур не менее (а порой и более ярко), нежели ведущие жанры и магистральные течения;

– расширить теоретико-литературные знания и кругозор, познакомившись с фантастоведением как особым разделом науки о литературе, а также с развернутой интерпретацией базовых для нее терминов «вымысел», «художественная условность», «художественный образ» и принципов изображения реальности в художественном произведении.

Мы вполне осознаем трудность взятых на себя задач, широту постановки проблемы, содержательную и структурную неоднородность избранного для анализа материала. Однако, не претендуя на исчерпывающие ответы, мы все же убеждены: предлагаемая концепция, и главное, трактовка повествования о необычайном как единого эстетического феномена могут приблизить нас к пониманию природы художественного вымысла – уникального явления, составляющего суть и главное украшение словесного творчества.

–  –  –

ПРИРОДА ВЫМЫСЛА

И ЕГО ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ

ЗАДАЧИ

Преимущества комплексного изучения вымысла.

Смысловые уровни понятия «условность».

Вторичная условность и элемент необычайного.

Происхождение и историческая изменчивость вымысла.

Сложность восприятия необычайного.

Принципы создания вымышленных миров.

Типы повествования о необычайном.

Предварительные замечания о функциях вымысла.

–  –  –

Преимущества комплексного изучения вымысла. Интерес к проблемам и дискуссиям, связанным с понятиями «художественный вымысел» и «художественная условность», некогда начался для нас с вопроса: почему многие читатели не любят фантастики? Автору этих строк не раз приходилось сталкиваться и с недоумением, и со снисходительным пренебрежением, и, наконец, с осознанным неприятием фантастических произведений как «скучных», «детских», «примитивных» и «малохудожественных». Оговоримся сразу: мы далеки от мысли отстаивать эстетическую ценность всех фантастических текстов.

Как и любая литература, фантастика бывает плохой и хорошей.

Речь в данной книге пойдет преимущественно о второй.

Изучение причин симпатий и антипатий к фантастике привело нас к пониманию, что проблема отнюдь не замыкается на ней одной. Речь идет об особенностях восприятия различными группами людей любых художественных текстов, сюжеты и образы которых отличаются определенной необычностью, а точнее, необычайностью. Что имеется в виду? Эти образы и сюжеты в сознании читателей соотносятся не с реальными или «потенциально реальными», т. е. в принципе могущими обнаружиться фактами и случиться событиями, но лишь с некими обобщенными представлениями о сфере возможного или невозможного – а также с тем, что уже было придумано и рассказано или описано кем-то.

Необычайные персонажи и сюжеты могут иметь самый разный облик. Они могут опираться на существующие в человеческом сознании древнейшие архетипы и вести свое происхождение от архаического мифа (двойники, ожившие мертвецы, кошмарные монстры и олицетворенные страхи в новеллах Э. По, Г.

Ф. Лавкрафта, Ф. Кафки или романах С. Кинга), но способны и стать, подобно образам научной фантастики, порождением современности (путешествия к звездам в книгах А. Азимова, А. Кларка или С. Лема, коммунистическая утопия в романах И. Ефремова и т. п.). Различной может быть и «степень необычайности». Несомненными чудесами «ведает» фантастика и литературная волшебная сказка. Но притчу или утопию классического типа трудно уличить в «явной необычайности», однако в представлениях читателей они так или иначе соотносятся если не с понятием «фантастика», то со сферой «гипотетического»

или «невозможного в реальности».

Тем не менее закономерности восприятия подобных текстов и мнения о них у разных людей примерно одни и те же. В наиболее ясной форме их выразил один из случайных собеседников автора, с искренним недоумением сказавший: «Не понимаю, как можно читать о том, чего не бывает на самом деле?»

Вопрос понятен и закономерен: зачем тратить время, размышляя над тем, что никогда, ни при каких условиях не встретится в жизни? Ответ же не так-то прост. Обычно требуются немалые усилия, чтобы объяснить: произведения, повествующие о необычайном, также знакомят читателя с реальностью, только делают это в особенной форме. Вот как раскрывает данный парадокс М. Арнаудов: «Мы… открываем в... вымышленном мире психологический реализм, способный мирить нас с фантасмагориями... Если мы с самого начала смиримся с условностями, то дальше нам останется только удивляться, как в этом мире странного и невероятного сохранены принципы человеческого и как все происходит в силу тех же основных законов, которые наблюдение открывает в реальной действительности»9.

Мы еще вернемся к пояснению возможностей и достоинств подобного повествования о необычайном в дальнейшем.

Итак, проблема заключается в особенностях восприятия разными людьми «невозможного» и «нереального», т. е. «намеренно придуманного», «нафантазированного», «явно вымышленного» в его самых разнообразных проявлениях в художественном произведении. Но что это такое? Как определить, интерпретировать подобные явления в более или менее общепринятых научных категориях?

Понятия вымысел и фантазия настолько употребительны и привычны, что, казалось бы, объяснить стоящие за ними процессы не составит труда. Однако едва ли объяснение будет исчерпывающим и точным: уж слишком много «бытовых» оттенков значения имеют эти слова. И эти оттенки далеко не всегда положительны. Едва ли не чаще, чем с осознанием мощи воображения, стимулирующего творческую активность человека, они оказываются связанными с представлениями о бесцельном времяпровождении, пустых и ненужных мечтаниях, «фантазерстве», обмане и т. п. Таким образом, хотя понятия «вымысел» и «фантазия» можно использовать в разговоре на интересующую нас тему, опираться на них, не приводя уточнений («явный» вымысел, фантазирование как создание необычайного) и оперируя только ими, едва ли целесообразно.

Вот почему, с нашей точки зрения, очевидна необходимость выбора и обоснования специального термина, свободного от «обыденных» коннотаций, для обозначения явного выхода писателем в тексте произведения за пределы возможного в реальности. Очевидна и необходимость постановки общей проблемы формирования и функционирования вымысла как элемента необычайного.

Последнее необходимо прежде всего и главным образом для изучения связанных с вымыслом областей литературы и жанровых структур, таких как фантастика (НФ и fantasy) и сатира (точнее, та ее часть, где гротеск явственно выходит за рамки допустимого в жизни), утопия, притча, а также волшебная сказка и миф в их современных литературных ипостасях.

Традиционно вымысел изучается в основном именно в своих частных проявлениях в отдельных областях литературы и жанрах или в творчестве тех или иных писателей10. Количество сопоставительных исследований, посвященных поиску общих принципов создания вымышленных образов и сюжетов в различных областях литературы, к сожалению, невелико11. Вместе с тем идея структурной общности всех разновидностей вымысла скрыто присутствует даже в работах, посвященных самому решительному их размежеванию.

Ощутимые, а порой и непреодолимые трудности возникают при попытке выделить в особый «тип литературы» научную фантастику (мы подробно остановимся на этом в главе 2), при разграничении таких жанровых структур, как фантастическая (относящаяся к fantasy) повесть и волшебная сказка, а также сказка и миф, утопия и антиутопия в их современном вариантах и научно-фантастический роман. Чаще всего интересные и весомые результаты исследований в области отдельных связанных с вымыслом жанровых структур служат аргументом в пользу генетического родства и художественного единства всех разновидностей литературного вымысла при бесконечном разнообразии его конкретных воплощений в произведениях – а следовательно, подтверждением необходимости именно комплексного, системного его рассмотрения.

Похожие работы:

«ФЕДЕРАЛЬНОЕ АГЕНТСТВО ПО ОБРАЗОВАНИЮ ГОСУДАРСТВЕННОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ «САМАРСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ» ФИЛОЛОГИЧЕСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ Кафедра русской и зарубежной литературы Г.Ю. Карпенко ТВОРЧЕСТВО И.А. БУНИНА И РЕЛИГИОЗНОЕ СОЗНАНИЕ РУБЕЖА ВЕКОВ Учебное пособие к спецкурсу «Литература и религиозное сознание» Для студентов дневного и заочного отделений специализации «Русский язык и литература» Издательство «Универс-групп» Печатается по решению...»

«ЛИСТ СОГЛАСОВАНИЯ от 24.04.2015 Содержание: УМК по дисциплине Иностранный язык (французский) для студентов направления 45.03.01 «Филология». Форма обучения очная. Автор(-ы): Шилова Л.В., Масалова С.В. Объем: 55 стр. Должность ФИО Дата Результат Примечание согласования согласования Заведующий Рекомендовано Протокол заседания кафедрой Шилова Л.В. к электронному кафедры от 09.02.2015 19.04.2015 иностранных языков изданию №7 и МПК ГН ИИПН Протокол заседания Председатель УМК Рацен Т.Н. Согласовано...»

«ЛИСТ СОГЛАСОВАНИЯ от 14.04.2015 Рег. номер: 332-1 (06.04.2015) Дисциплина: Переводческий анализ текста Учебный план: 45.03.02 Лингвистика/4 года ОДО Вид УМК: Электронное издание Инициатор: Емельянова Светлана Евгеньевна Автор: Емельянова Светлана Евгеньевна Кафедра: Кафедра немецкой филологии УМК: Институт филологии и журналистики Дата заседания 10.02.2015 УМК: Протокол заседания УМК: Дата Дата Результат Согласующие ФИО Комментарии получения согласования согласования Зав. кафедрой Соловьва Инна...»

«Министерство образования и науки Российской Федерации ФГБОУ ВПО «Рязанский государственный университет имени С.А. Есенина» Факультет русской филологии и национальной культуры Актуальные вопросы обучения русскому (родному) языку Материалы Межрегиональной конференции, 15–17 декабря 2014 года Рязань 2014 УДК 371.3=82 ББК 74.268.19=411.2 А43 Рецензенты: А.А. Решетова, д-р филол. наук, профессор (Рязанский государственный университет имени С.А. Есенина), И.Ф. Герасимова, д-р филол. наук, профессор...»

«СОДЕРЖАНИЕ: 1. ВВЕДЕНИЕ 2. ОСНОВНАЯ ЧАСТЬ 1. КАДРЫ 2. УЧАСТИЕ В ПРЕДМЕТНЫХ ОЛИМПИАДАХ 3. РАБОТА МО МО учителей филологического цикла МО учителей естественноматематического цикла МО учителей начальных классов МО учителей физической культуры, ОБЖ, технологии МО классных руководителей 4. ИТОГИ УЧЕБНОГО ГОДА 5. Итоги работы школы по очно-заочной (вечерней) форме обучения. 6. ИТОГИ ПРОМЕЖУТОЧНОЙ АТТЕСТАЦИИ 7. ИТОГОВАЯ АТТЕСТАЦИЯ 3. ЗАКЛЮЧЕНИЕ 1. Введение Оценивая результативность работы школы за...»

«ЛИСТ СОГЛАСОВАНИЯ от 10.06.2015 Рег. номер: 1559-1 (02.06.2015) Дисциплина: Теория первого иностранного языка (Коммуникативная грамматика) Учебный план: 45.03.02 Лингвистика/4 года ОДО Вид УМК: Электронное издание Инициатор: Осиновская Людмила Михайловна Автор: Осиновская Людмила Михайловна Кафедра: Кафедра английской филологии УМК: Институт филологии и журналистики Дата заседания 10.02.2015 УМК: Протокол заседания УМК: Дата Дата Результат Согласующие ФИО Комментарии получения согласования...»

«МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ НЕФТЕКАМСКИЙ ФИЛИАЛ ФЕДЕРАЛЬНОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО БЮДЖЕТНОГО ОБРАЗОВАТЕЛЬНОГО УЧРЕЖДЕНИЯ ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ «БАШКИРСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ» Разработано и рассмотрено УТВЕРЖДЕНО на заседании кафедры на заседании филологии, журналистики и общегуманиУчебно-методического совета тарных дисциплин гуманитарного факультета (протокол № 10 от 22 июня 2015г.) (протокол № 11 от 30 июня 2015 г.) Председатель Н.А. Каюмова Зав....»

«КАЗАНСКИЙ ФЕДЕРАЛЬНЫЙ УНИВЕРСИТЕТ Е.С. ДОРОЩУК ОСНОВЫ ТЕОРИИ ЖУРНАЛИСТИКИ ПРАКТИКУМ Учебное пособие КАЗАНЬ УДК 378(075.8):070 ББК 76.01 Д55 Печатается по рекомендации учебно-методической комиссии Института социально-философских наук и массовых коммуникаций Рецензенты: доктор филологических наук, профессор В.З. Гарифуллин (Казань); доктор филологических наук, профессор М.В. Субботина (Чебоксары) Дорощук Е.С. Д55 Основы теории журналистики. Практикум: учебное пособие / Е.С. Дорощук. – Казань:...»

«МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования «ТЮМЕНСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ» Институт филологии и журналистики Кафедра немецкой филологии Шапочкин Д.В. ИНОСТРАННЫЙ ЯЗЫК (НЕМЕЦКИЙ ЯЗЫК) Учебно-методический комплекс. Рабочая программа для аспирантов направлений 42.06.01 Средства массовой информации и информационнобиблиотечное дело (Документалистика, документоведение,...»

«Дайджест журнала «Русский язык за рубежом» № 1 / 2013 (подготовлен Е.С. Танцуриным) СОДЕРЖАНИЕ УЧЕБНЫЙ РАЗДЕЛ Художественный текст на уроках РКИ А.Ю. Овчаренко (Россия) Душевное состояние человека, чувства, ощущения (на материале рассказа А. Алексина «Домашнее сочинение») МЕТОДИКА Обучение школьников Е.А. Чекалина, В.Э. Морозов (Россия) Детская периодическая печать как ресурс для учителей РКИ Метод проектов Г.А. Шантурова (Россия) Современные методические технологии на практических занятиях по...»

«ЛИСТ СОГЛАСОВАНИЯ от 17.06.2015 Рег. номер: 2942-1 (17.06.2015) Дисциплина: Курсовая работа Учебный план: 45.03.02 Лингвистика/4 года ОДО Вид УМК: Электронное издание Инициатор: Сотникова Татьяна Вячеславовна Автор: Русакова Анастасия Вячеславовна Кафедра: Кафедра французской филологии УМК: Институт филологии и журналистики Дата заседания 10.02.2015 УМК: Протокол заседания УМК: Дата Дата Результат Согласующие ФИО Комментарии получения согласования согласования Зав. Русакова Рекомендовано...»

«Этот электронный документ был загружен с сайта филологического факультета БГУ http://www.philology.bsu.by БЕЛОРУССКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ ФИЛОЛОГИЧЕСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ Кафедра русской литературы МЕТОДИЧЕСКИЕ РЕКОМЕНДАЦИИ ПО ПОДГОТОВКЕ, ОФОРМЛЕНИЮ И ЗАЩИТЕ ДИПЛОМНЫХ РАБОТ ПО РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ Для студентов филологического факультета МИНСК Этот электронный документ был загружен с сайта филологического факультета БГУ http://www.philology.bsu.by Автор-составитель: И.И.Шпаковский, доцент...»

«МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ имени М.В. ЛОМОНОСОВА Филологический факультет Программы интегрированной магистратуры КЛАССИЧЕСКАЯ ФИЛОЛОГИЯ Учебно-методическое пособие Ответственный редактор доктор филологических наук, профессор А.И. Солопов МОСКВА 2015 УДК 811.116(075.8) ББК 81-923 Печатается по постановлению Редакционно-издательского совета филологического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова Рецензенты: М.А. Таривердиева - доктор филологических наук, профессор, заведующая кафедрой...»

«иАТуУАЗ иЫГк/ЕР31ТАТЕЗ 2ПШВК1Е К А Ш СЛАВЯНСКАЯ ФИЛОЛОГИЯ Творчество С. А. Есенина. Традиции и новаторство . Министерство народного Образования Латвийской республика ЛАТВИЙСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ Филологический факультет Кафедра русской литературы СЛАВЯНСКАЯ ФИЛОЛОГИЯ ТВОРЧЕСТВО С.А.ЕСЕНИНА. ТРАДИЦИИ И НОВАТОРСТВО Научные труды Тон 550 Латвийский университет Рига 1990 / СЛАВЯНСКАЯ Ф Л Л Г Я И О ОИ Творчество С.А.Есенина. Традиции а новаторство: Научные труды/ Отв.ред. Д.Д.Ивлев. Т.560 Рига: ЛУ, 1990....»

«СОДЕРЖАНИЕ 1. Общие положения 4 1.1. Основная образовательная программа (ООП) магистратуры (магистерская 4 программа) 1.2. Нормативные документы для разработки магистерской программы по 4 направлению подготовки 032700.68 Филология 1.3. Общая характеристика магистерской программы «Язык в полиэтническом 4 пространстве» 1.3.1. Цель магистерской программы 5 1.3.2. Срок освоения магистерской программы 5 1.3.3. Общая трудоемкость освоения ООП ВПО 5 1.4. Требования к уровню подготовки, необходимому...»

«Е.А. Огнева Лингвострановедение: британская палитра Учебное пособие Москва – 201 УДК 811.111(075.8) ББК 81.2. Англ-923 О-3 Автор-составитель Огнева Е.А. Лингвострановедение: британская палитра: учебное пособие. – Москва: Эдитус, 2012. – 136 с.Рецензенты: доктор филологических наук А.М. Аматов кандидат филологических наук И.А. Волошкина Материал пособия охватывает широкий спектр научных знаний об Соединённом Королевстве Великобритании и Северной Ирландии. В тексте пособия представлен...»

«СОДЕРЖАНИЕ 1. Общие положения 1.1. Основная образовательная программа (ООП) бакалавриата, реализуемая Университетом по направлению подготовки 032700 «Филология», профилю подготовки «Зарубежная филология».1.2. Нормативные документы для разработки ООП бакалавриата по направлению подготовки 032700 «Филология», профиль «Зарубежная филология».1.3. Общая характеристика вузовской основной образовательной программы высшего профессионального образования (бакалавриат). 1.4. Требования к абитуриенту. 2....»

«Министерство образования Республики Беларусь Учреждение образования «Витебский государственный университет имени П.М. Машерова» Кафедра русского языка как иностранного РАЗГОВОРНЫЙ РУССКИЙ ЯЗЫК: ТЕКСТЫ ДЛЯ ЧТЕНИЯ И ОБСУЖДЕНИЯ Методические рекомендации ЧАСТЬ 2 Витебск ВГУ имени П.М. Машерова УДК 811.161.1(075.8) ББК 81.411.2-96.7 Р17 Печатается по решению научно-методического совета учреждения образования «Витебский государственный университет имени П.М. Машерова». Протокол № 3 от 25.06.2012 г....»

Материалы этого сайта размещены для ознакомления, все права принадлежат их авторам.
Если Вы не согласны с тем, что Ваш материал размещён на этом сайте, пожалуйста, напишите нам , мы в течении 1-2 рабочих дней удалим его.

Ст. Рассадин, Б. Сарнов

Что хочет, то и делает?

Два писателя могут взять одного и того же исторического героя, даже такого, о котором точно известно, каким он был на самом деле, и изобразить его совершенно по-разному. Один изобразит его благородным и смелым, а другой – противным и смешным. Писатель имеет на это право, потому что главное для него – выразить в произведении себя, свои мысли и чувства.
Но что же тогда получается? Значит, писатель что хочет, то и делает? Выходит, правда писателя вообще не интересует?
Это один из самых сложных вопросов художественного творчества. Люди спорили об этом на протяжении столетий, высказывая самые разные, самые противоположные взгляды.
Были художники, которые прямо говорили:
– Да, нас не интересует правда. Нас не интересует действительность. Цель творчества – свободный полет воображения. Ничем не скованный, ничем не ограниченный вымысел.
Не только в давние времена, но и в наше время многие писатели и поэты откровенно и даже гордо высказывали подобные взгляды.
"Беру кусок жизни, грубой и бедной, и творю из него сладостную легенду, ибо я – поэт..." – говорил один.
Другой заявлял еще откровеннее:

Все равно мне, человек плох или хорош,
Все равно мне, говорит правду или ложь...

А третий объяснял, почему "все равно":

Быть может, все в жизни лишь средство
Для ярко-певучих стихов,
И ты с беспечального детства
Ищи сочетания слов.

Литература, поэзия, искусство существуют, оказывается, вовсе не для того, чтобы выражать правду жизни. Оказывается, совсем наоборот: сама жизнь – всего лишь "средство для ярко-певучих стихов". И единственная цель творчества состоит в том, чтобы искать сочетания слов, звуков, образов...
И ведь все это утверждали не какие-нибудь слабенькие поэты, не оставившие в литературе следа, а люди талантливые, даже незаурядно талантливые.
Им резко возражали сторонники так называемой "литературы факта":
– Нет, – говорили они. – Нас не интересует выдумка! Мы категорически против свободного полета фантазии. Не романы и поэмы, а очерки о реальных людях, о невыдуманных фактах – вот что нам нужно!
Некоторые из них даже считали, что искусство вообще должно отмереть.
Вы помните, конечно, как мечтал Н. А. Некрасов о том времени, когда русский крестьянин "Белинского и Гоголя с базара понесет..." Так вот, находились люди, которым эта некрасовская мечта казалась просто блажью:
"Не Белинского и Гоголя должен мужик с базара понести, а популярное руководство по травосеянию. Не театральные студии нужно открывать в деревне, а студии скотоводства..."
Итак, с одной стороны: "Все в жизни лишь средство для ярко-певучих стихов".
С другой стороны: "Руководство по травосеянию" вместо "Мертвых душ" и "Ревизора".
Казалось бы, даже нарочно не придумаешь два взгляда, которые были бы так непримиримо враждебны друг другу.
На самом деле не так уж они и различны.
В сущности, оба эти взгляда исходят из убеждения, что правда и выдумка полностью исключают друг друга. Или правда – и никакой выдумки. Или выдумка – и тогда уж и речи не может быть о правде.
Обе эти точки зрения – такие разные – исходят из того, что понятие "правда" целиком сводится к формуле: "Так было на самом деле".
Между тем правда вообще, и художественная правда в частности, – понятие неизмеримо более сложное.

Так кто же из них настоящий?

Так кто же из Наполеонов настоящий? Иначе говоря, кто написал правду: Лермонтов или Толстой?
Казалось бы, тут даже и спорить не о чем. Из истории точно известно, что Наполеон был человеком яркого и незаурядного таланта: великий полководец, мощный государственный ум. Даже враги Наполеона этого отрицать не могли.
А у Толстого – ничтожный, тщеславный, пустой человечишка. Олицетворенная пошлость. Нуль.
Вроде бы все ясно. Лермонтов написал правду, Толстой – неправду.
И все-таки первое, что хочется сказать, читая в "Войне и мире" страницы о Наполеоне: какая правда!
Может быть, все дело в огромном художественном даре Толстого? Может быть, обаяние его таланта помогло ему даже неправду сделать достоверной и убедительной, прямо-таки неотличимой от правды?
Нет. Такое даже Толстому было бы не под силу.
Впрочем, почему "даже Толстому"? Именно Толстой-то и не мог выдавать неправду за правду. Потому что чем крупнее художник, тем труднее ему быть не в ладу с правдой.
Очень точно сказал об этом один русский поэт:
– Неумение найти и сказать правду – недостаток, который никаким умением говорить неправду не покрыть.
Изображая Наполеона, Толстой стремился выразить ту правду, которая была спрятана от глаз, лежала глубоко под поверхностью общеизвестных фактов.
Толстой показывает придворных, маршалов, камергеров, лакейски пресмыкающихся перед императором:
"Один жест его – и все на цыпочках вышли, предоставлял самому себе и его чувству великого человека".
Рядом с описанием ничтожных, мелких, показных чувств Наполеона слова "великий человек" звучат, конечно, иронически. Даже издевательски.
Толстой вглядывается в поведение Наполеоновой челяди, анализирует, изучает природу этого пресмыкательства. Он ясно понимает, что все эти титулованные лакеи смотрят на своего повелителя униженно и подобострастно только потому, что он их повелитель. Тут уже никакого значения не имеет, велик он или ничтожен, талантлив или бездарен.
Читая эти толстовские страницы, мы понимаем: будь даже Наполеон полнейшим ничтожеством, все было бы точно так же. Так же подобострастно смотрели бы на своего хозяина маршалы и лакеи. Так же искренне считали бы они его великим человеком.
Вот какую правду хотел выразить и выразил Толстой. И эта правда имеет самое прямое отношение к Наполеону и его окружению, к природе единоличной деспотической власти. А оттого, что Толстой нарочно сгустил краски, нарисовав вместо реального Наполеона злую карикатуру на него, эта правда стала лишь более очевидна.
Кстати говоря, правда Толстого нисколько не противоречит той картине, которую создал Лермонтов в стихотворении "Воздушный корабль".
Больше того. Поскольку и то и другое – правда, они и не могут противостоять друг другу. Они даже в чем-то едины.
Лермонтов изобразил Наполеона поверженного и одинокого. Он сочувствует ему, потому что этот Наполеон перестал быть могущественным властелином. А властелин, потерявший власть, никому не страшен и никому не нужен: Зарыт он без почестей бранных Врагами в сыпучий песок...
И те самые маршалы, о подобострастии которых с презрением писал Толстой, остались верны себе: они с тем же подобострастием служат новым властелинам. Они не слышат и не хотят слышать зов своего прежнего кумира:

И маршалы зова не слышат:
Иные погибли в бою.
Другие ему изменили
И продали шпагу свою.

Итак, оба Наполеона "настоящие", хотя и разные.
Так обычно и бывает в искусстве. Две фотографии одного и того же человека, сделанные разными фотографами, непременно будут похожи одна на другую. А два его портрета, написанные разными художниками, могут быть очень и очень несхожими между собой, в то же время не утрачивая сходства с оригиналом.
Да что там – разными художниками! Даже один и тот же художник, изображая одного и того же человека, может написать два совершенно разных портрета.
В этом суть искусства.
Все помнят пушкинскую "Полтаву":

Выходит Петр. Его глаза
Сияют. Лик его ужасен.
Движенья быстры. Он прекрасен,
Он весь, как божия гроза.

Петр в "Полтаве" не только величествен и по-человечески прекрасен. Он воплощение мужества, благородства, справедливости. Он воздает почести даже поверженным врагам: "И за учителей своих заздравный кубок подымает".
Но вот другая поэма того же Пушкина – "Медный всадник". Вновь перед нами Петр. Однако как мало похож на героя "Полтавы" этот "кумир на бронзовом коне". Тот не дрогнул перед вражескими пулями и ядрами – этот видит для себя опасность даже в робкой и невнятной угрозе Евгения. Тот великодушно пил за здоровье своих недавних врагов – этот мстительно преследует жалкого, несчастного, бессильного человека.
Есть разница между двумя этими Петрами?
Еще какая!
Значит ли это, что только один из них "настоящий"?
Ни в коем случае!
Когда мы говорим, что хотим знать об историческом деятеле правду, мы ведь имеем в виду не только его личные качества. Мы хотим понять и оценить его дело, увидеть результат его усилий, их исторический смысл.
И в "Полтаве" и в "Медном всаднике" Пушкин рисует дело Петра. Но в одном случае Петр – в бою, в работе, в горении, в созидании. В другом случае мы видим уже результат боя и работы, потому-то и действует тут не сам Петр, а его бронзовый памятник, символ его эпохи и его дела. И вот оказалось, что среди результатов жизни великого царя есть и победно завершенное строительство могучей империи и, с другой стороны, угнетенный и задавленный маленький человек.
Так трезво и мудро увидел Пушкин сложную противоречивость дела Петра.
Когда человек поднимается на горную вершину, он уже не может в подробностях разглядеть то, что осталось внизу, но зато вся местность перед ним как на ладони.
Чем больше времени проходит со времен Петра, Наполеона или какого-либо другого исторического деятеля, тем больше затуманиваются их черты. Но яснее становится смысл всего сделанного ими, хорошего и дурного. И тем полнее вырисовывается правда.

Иоанн Грозный и Иван Васильевич

В "Полтаве" Пушкин рассказал о том, что было на самом деле. В "Медном всаднике" рассказывается о событиях, которые не только не происходили в действительности, но и не могли произойти. Как известно, бронзовые всадники не скачут по мостовым, а преспокойно стоят себе на месте.
Мы уже говорили, что художник для того и выдумывает, чтобы лучше понять и выразить правду.
Но разве для этого обязательно нужно выдумывать то, чего не было? А тем более выдумывать то, чего и быть не могло?
Допустим, Пушкин иначе не мог выразить свою сложную мысль. Но ведь "Медный всадник" не совсем обычное произведение. Все-таки в нем изображен не живой Петр. А ведь гораздо чаще в художественных произведениях действуют не символы, а живые люди.
Но вот оказывается, что и живой, реальный, вполне конкретный человек может быть поставлен писателем в придуманные и даже в самые неправдоподобные обстоятельства.
У писателя Михаила Булгакова есть комедия "Иван Васильевич".
Ее герой инженер Тимофеев изобрел машину времени, с помощью которой он попал в эпоху Ивана Грозного. Случилась небольшая авария, и вот Тимофеев вместе с царем Иваном очутился в современной Москве, в коммунальной квартире.
"Иоанн. О боже мой, господи, вседержитель!
Тимофеев. Т-с-с... тише, тише! Только не кричите, умоляю! Мы наживем страшную беду и, во всяком случае, скандал. Я и сам схожу с ума, но я стараюсь держать себя в руках.
Иоанн. Ох, тяжко мне! Молви еще раз, ты не демон?
Тимофеев. Ах, помилуйте, я же вам объяснил, что я не демон.
Иоанн. Ой, не лги! Царю лжешь! Не человечьим хотением, но божиим соизволением царь есмь!
Тимофеев. Очень хорошо. Я понимаю, что вы царь, но на время прошу вас забыть об этом. Я вас буду называть не царем, а просто Иваном Васильевичем. Поверьте, для вашей же пользы.
Иоанн. Увы мне, Ивану Васильевичу, увы!.."
До чего же непохож этот робкий, запуганный старикашка на могучего и властного царя, изображенного в лермонтовской "Песне про купца Калашникова"...
Помните, как обрекал он Степана Калашникова на казнь: Хорошо тебе, детинушка, Удалой боец, сын купеческий, Что ответ держал ты по совести. Молодую жену и сирот твоих Из казны моей я пожалую, Твоим братьям велю от сего же дня По всему царству русскому широкому Торговать безданно, беспошлинно. А ты сам ступай, детинушка, На высокое место лобное, Сложи свою буйную головушку...
Этот Иван жесток и страшен, он со сладострастным наслаждением пользуется своим правом послать невинного человека на смерть, и в то же время он по-своему величествен и, во всяком случае, не лишен пронзительного ума и своеобразной мрачной иронии.
Царь не хочет терпеть человека, который посмел при нем, привыкшем к холопьей покорности, говорить смело и прямо, не склоняя головы, и казнит его. Но в нем – в таком, каким задумал изобразить его поэт, – все-таки еще живо сознание того, что совершаемое им дело не слишком-то благородно. И вот он хочет заглушить свою совесть, щедро одаряя жену и братьев Калашникова, он хочет поразить окружающих величием своей царской милости.
В заключительных строчках монолога все это слилось воедино: и жестокость, и ирония, и заглушаемая совесть, и, как бы мы теперь сказали, "игра на публику":

Я топор велю наточить-навострить,
Палача велю одеть-нарядить,
В большой колокол прикажу звонить,
Чтобы знали все люди московские,
Что и ты не оставлен моей милостью...

Такова страшная милость царя.
Да, Иван Грозный у Лермонтова жесток, коварен, даже подл. Но невозможно и представить себе такие обстоятельства, в которых он выглядел бы жалким и смешным.
Невозможно?
Но ведь Михаил Булгаков как раз и создал именно такие обстоятельства.
В его комедии инженер Тимофеев разговаривает с царем, как старший с младшим. Попробовал бы кто-нибудь так поговорить с лермонтовским Грозным!..
Да и происходят с этим, булгаковским, Иваном Васильевичем события, рисующие его в самом жалком свете. То он насмерть перепугается голоса, доносящегося из телефонной трубки, и спросит с ужасом: "Ты где сидишь-то?" То его примут за артиста в гриме и костюме царя Ивана. Сама попытка его оказать царскую милость, такая страшно-величественная у Лермонтова, здесь оказывается нелепой, жалкой и смешной.
Вот Иван широким жестом дарит одному из персонажей пьесы гривну:
– Бери, холоп, и славь царя и великого князя Ивана Васильевича!..
А тот пренебрежительно отказывается от царского дара, да еще обижается на слово "холоп":
– За такие штуки в народный суд влететь можно. Да не нужна мне ваша монетка, она ненастоящая.
Может показаться, что все это придумано писателем исключительно ради смеха. Что характер Ивана Васильевича, персонажа комедии Булгакова, ничего общего не имеет с характером царя Ивана, совсем не зря ведь прозванного Грозным.
Но нет. Не только для забавы перенес Булгаков грозного царя в нашу современную жизнь и заставил его дрожать перед таким привычным для нас телефонным аппаратом.
Почему так величествен Иван Грозный в песне Лермонтова? Почему даже жест, которым он отправляет на плаху Калашникова, не лишен некоего жуткого обаяния?
Потому, что Иван окружен страхом и преклонением, потому что всякое его желание – закон и всякий поступок, даже самый гнусный, встречается льстиво и восторженно. Может показаться, что это – обаяние могучей личности царя. На самом же деле это обаяние принадлежит не человеку, а шапке Мономаха, символу царской власти.
Поместив Ивана Грозного в непривычные, чужие ему условия, лишив его всех преимуществ, связанных с царским титулом, писатель сразу же обнажил его человеческую сущность, обнажил правду, скрытую под роскошным царским облачением.
Так всегда бывает в настоящем искусстве.
Как бы писатель ни фантазировал, как бы далеко ни залетал он на крыльях своего воображения, какой бы причудливой и даже неправдоподобной ни казалась его выдумка, цель у него всегда одна: сказать людям правду.

Рисунки Н. Доброхотовой.

Расстановка ударений: ВЫ`МЫСЕЛ ХУДО`ЖЕСТВЕННЫЙ

ВЫМЫСЕЛ ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ - акт художественного мышления; все то, что создается воображением писателя, его фантазией. В. х. - средство создания художественных образов. Он основан на жизненном опыте писателя.

Поэт говорит "не о действительно случившемся, но о том, что могло бы случиться, следовательно, о возможном по вероятности пли по необходимости" (Аристотель, "Поэтика"). Вымысел, творческая фантазия художника не противостоит действительности, но является особой, присущей только иск-ву формой отражения жизни, ее познания и обобщения.

Если события отдельно взятой человеческой жизни имеют более или менее случайный характер, то художник, группируя по-своему эти факты, укрупняя одни, оставляя в тени другие, создает как бы свою образную "действительность", с большой силой раскрывает объективную правду жизни. "Правда жизни может быть передана в художественном произведении только с помощью творческой фантазии", - говорит К. Федин. Он признавался в одном из писем: "Сейчас, после окончания огромной дилогии, в общей сложности в шестьдесят печатных листов, я оцениваю соотношение вымысла и "факта" как девяносто восемь к двум".

Даже в произведениях, основанных на документальном материале, В. х. необходимо присутствует. Так, Н. Островский просил не считать его роман "Как закалялась сталь" автобиографическим, подчеркивая, что он использовал право на В. х. Есть он, по признанию Фурманова, и в его "Чапаеве". В. х. в разной степени есть и в лирическом стихотворении, где поэт, казалось бы, говорит от своего имени о своем чувстве. А. Блок, напр., закончив одно из стихотворений строчками:

Ты мне в любви призналась жаркой, А я... упал к ногам твоим...

пометил позднее: "Ничего такого не было".

Благодаря В. х. писатель настолько вживается в своих персонажей, что представляет и чувствует их как будто существующими в жизни. "Пока он (герой. - Ред.) не станет для меня хорошим знакомым, пока я не вижу его и не слышу его голоса, я не начинаю писать" (Л. Толстой).

По признанию писателей с сильным воображением, творческий процесс иной раз граничит с галлюцинацией. Тургенев плакал, воссоздавая последние минуты жизни своего Базарова. "Когда я описывал отравление Эммы Бовари, - вспоминает Флобер, - у меня во рту был настоящий вкус мышьяка, я сам был... отравлен".

Сила воображения и богатое знание жизни помогают писателю представить, как бы поступил созданный им характер в каждой конкретной ситуации. Образ начинает жить по законам художественной логики "самостоятельной" жизнью, совершая поступки, "неожиданные" для самого писателя. Известны слова Пушкина: "Представь, какую шутку удрала со мной Татьяна! Она замуж вышла. Этого я никак не ожидал от нее". Аналогичное признание сделал И. Тургенев: "Базаров вдруг ожил под моим пером и стал действовать на свой собственный салтык". А. Толстой, обобщая богатейший опыт работы над историческим романом, заключает: "Писать без вымысла нельзя..." Он допускает возможность В. х. даже на достоверном историческом материале: "Вы спрашиваете, можно ли "присочинить" биографию историческому лицу? Должно. Но сделать это так, чтобы это было вероятно, сделать так, что это (сочиненное), если и не было, то должно было быть... есть даты случайные, не имеющие значения, в развитии исторических событий. С ними можно обращаться как будет угодно художнику".

Однако известны произведения, в к-рых В. х. не имеет, казалось бы, столь большого значения. Бальзак говорит о "Евгении Гранде": "...Любой из них (фактов. - Ред.) взят из жизни - даже самые романтические..." "Старик и море" Хемингуэя - это рассказ старого кубинского рыбака Мигеля Рамиреса (он же прототип Старика). В. Каверин написал своих "Двух капитанов", не отступая от известных ему фактов.

Мера В. х. в произведении различна. Она меняется в зависимости от индивидуальности писателя, его творческих принципов, замысла и многих других факторов. Но всегда В. х. как средство типизации (см. Типическое) присутствует в произведении писателя. Ибо "вымыслить - значит извлечь из суммы реальней от данного основной его смысл и воплотить в образ - так мы получим реализм" (М. Горький).

Лит.: Аристотель, Об иск-ве поэзии, М., 1957; Русские писатели о литературном труде, т. 1 - 4, Л., 1954 - 56; Добин Е., Жизненный материал и художественный сюжет, 2 изд., расширен. и доработ., Л., 1958; Цейтлин А. Г., Труд писателя. Вопросы психологии творчества, культуры и техники писательского труда, М., 1968.

Е. Аксенова.

Источники:

1. Словарь литературоведческих терминов. Ред. С 48 сост.: Л. И. Тимофеев и С. В. Тураев. М., "Просвещение", 1974. 509 с.

Художественный вымысел на ранних этапах становления искусства, как правило, не осознавался: архаическое сознание не разграничивало правды исторической и художественной. Но уже в народных сказках, которые никогда не выдают себя за зеркало действительности, осознанный вымысел достаточно ярко выражен. Суждение о художественном вымысле мы находим в «Поэтике» Аристотеля (гл. 9-историк рассказывает о случившемся, поэт — о возможном, о том, что могло бы произойти), а также в работах философов эпохи эллинизма.

На протяжении ряда столетий вымысел выступал в литературных произведениях как всеобщее достояние, как наследуемый писателями у предшественников. Чаще всего это были традиционные персонажи и сюжеты, которые каждый раз как-то трансформировались (так дело обстояло, в частности, в драматургии Возрождения и классицизма, широко использовавшей античные и средневековые сюжеты).

Гораздо более, чем это бывало раньше, вымысел проявил себя как индивидуальное достояние автора в эпоху романтизма, когда воображение и фантазия были осознаны в качестве важнейшей грани человеческого бытия. «Фантазия <…> — писал Жан-Поль, — есть нечто высшее, она есть мировая душа и стихийный дух основных сил (каковы остроумие, проницательность и пр.—В.Х.) <…> Фантазия — это иероглифический алфавит природы». Культ воображения, характерный для начала XIX в., знаменовал раскрепощение личности, и в этом смысле составил позитивно значимый факт культуры, но вместе с тем он имел и негативные последствия (художественные свидетельства тому — облик гоголевского Манилова, судьба героя «Белых ночей» Достоевского).

В послеромантические эпохи художественный вымысел несколько сузил свою сферу. Полету воображения писатели XIX в. часто предпочитали прямое наблюдение над жизнью: персонажи и сюжеты были приближены к их прототипам. По словам Н.С. Лескова, настоящий писатель — это «записчик», а не выдумщик: «Где литератор перестает записчиком и делается выдумщиком, там исчезает между ним и обществом всякая связь». Напомним и известное суждение Достоевского о том, что пристальный глаз способен в самом обыденном факте обнаружить «глубину, какой нет у Шекспира». Русская классическая литература была более литературой домысла», чем вымысла как такового. В начале XX в. вымысел порой расценивался как нечто устаревшее, отвергался во имя воссоздания реального факта, документально подтверждаемого. Эта крайность оспаривалась.

Литература нашего столетия — как и ранее — широко опирается и на вымысел, и на невымышленные события и лица. При этом отказ от вымысла во имя следования правде факта, в ряде случаев оправданный и плодотворный, вряд ли может стать магистралью художественного творчества: без опоры на вымышленные образы искусство и, в частности литература непредставимы.

Посредством вымысла автор обобщает факты реальности, воплощает свой взгляд на мир, демонстрирует свою творческую энергию. З. Фрейд утверждал, что художественный вымысел связан с неудовлетворенными влечениями и подавленными желаниями создателя произведения и их непроизвольно выражает.

Понятие художественного вымысла проясняет границы (порой весьма расплывчатые) между произведениями, притязающими на то, чтобы быть искусством, и документально-информационными. Если документальные тексты (словесные и визуальные) с «порога» исключают возможность вымысла, то произведения с установкой на их восприятие в качестве художественных охотно его допускают (даже в тех случаях, когда авторы ограничиваются воссозданием действительных фактов, событий, лиц). Сообщения в текстах художественных находятся как бы по ту сторону истины и лжи. При этом феномен художественности может возникать и при восприятии текста, созданного с установкой на документальность: «… для этого достаточно сказать, что нас не интересует истинность данной истории, что мы читаем ее, «как если бы она была плодом <…> сочинительства».

Формы «первичной» реальности (что опять-таки отсутствует в «чистой» документалистике) воспроизводятся писателем (и вообще художником) избирательно и так или иначе преображаются, в результате чего возникает явление, которое Д.С. Лихачев назвал внутренним миром произведения: «Каждое художественное произведение отражает мир действительности в своих творческих ракурсах <…>. Мир художественного произведения воспроизводит действительность в некоем «сокращенном», условном варианте <…>. Литература берет только некоторые явления реальности и затем их условно сокращает или расширяет».

При этом имеют место две тенденции художественной образности, которые обозначаются терминами условность (акцентирование автором нетождественности, а то и противоположности между изображаемым и формами реальности) и жизнеподобие (нивелирование подобных различий, создание иллюзии тождества искусства и жизни). Разграничение условности и жизнеподобия присутствует уже в высказываниях Гете (статья «О правде и правдоподобии в искусстве») и Пушкина (заметки о драматургии и ее неправдоподобии). Но особенно напряженно обсуждались соотношения между ними на рубеже XIX — XX столетий. Тщательно отвергал все неправдоподобное и преувеличенное Л.Н. Толстой в статье «О Шекспире и его драме». Для К.С. Станиславского выражение «условность» было едва ли не синонимом слов «фальшь» и «ложный пафос».

Подобные представления связаны с ориентацией на опыт русской реалистической литературы XIX в., образность которой была более жизнеподобной, нежели условной. С другой стороны, многие деятели искусства начала XX в. (например, В.Э. Мейерхольд) отдавали предпочтение формам условным, порой абсолютизируя их значимость и отвергая жизнеподобие как нечто рутинное. Так, в статье P.O. Якобсона «О художественном реализме» (1921) поднимаются на щит условные, деформирующие, затрудняющие читателя приемы («чтобы труднее было отгадать») и отрицается правдоподобие, отождествляемое с реализмом в качестве начала косного и эпигонского. Впоследствии, в 1930 — 1950-е годы, напротив, были канонизированы жизнеподобные формы.

Они считались единственно приемлемыми для литературы социалистического реализма, а условность находилась под подозрением в родстве с одиозным формализмом (отвергаемым в качестве буржуазной эстетики). В l960-e годы были вновь признаны права художественной условности. Ныне упрочился взгляд, согласно которому жизнеподобие и услойность — это равноправные и плодотворно взаимодействующие тенденции художественной образности: «как бы два крыла, на которые опирается творческая фантазия в неутомимой жажде доискаться до правды жизни».

На ранних исторических этапах в искусстве преобладали формы изображения, которые ныне воспринимаются как условные. Это, во-первых, порожденная публичным и исполненным торжественности ритуалом идеализирующая гипербола традиционных высоких жанров (эпопея, трагедия), герои которых проявляли себя в патетических, театрально-эффектных словах, позах, жестах и обладали исключительными чертами наружности, воплощавшими их силу и мощь, красоту и обаяние. (Вспомним былинных богатырей или гоголевского Тараса Бульбу). И, во-вторых, это гротеск, который сформировался и упрочился в составе карнавальных празднеств, выступив в качестве пародийного, смехового «двойника» торжественно-патетической, а позже обрел программное значение для романтиков.

Гротеском принято называть художественную трансформацию жизненных форм, приводящую к некой уродливой несообразности, к соединению несочетаемого. Гротеск в искусстве сродни парадоксу в логике. М.М. Бахтин, исследовавший традиционную гротескную образность, считал ее воплощением празднично-веселой вольной мысли: «Гротеск освобождает от всех форм нечеловеческой необходимости которые пронизывают господствующие представления о мире <…> развенчивает эту необходимость как относительную и ограниченную; гротескная форма помогает освобождению <…> от ходячих истин, позволяет взглянуть на мир по-новому, почувствовать <…> возможность совершенно иного миропорядка». В искусстве последних двух столетий гротеск, однако, часто утрачивает свою жизнерадостность и выражает тотальное неприятие мира как хаотического, устрашающего, враждебного (Гойя и Гофман, Кафка и театр абсурда, в значительной мере Гоголь и Салтыков-Щедрин).

В искусстве изначально присутствуют и жизнеподобные начала, давшие о себе знать в Библии, классических эпопеях древности, диалогах Платона. В искусстве Нового времени жизнеподобие едва ли не доминирует (наиболее яркое свидетельство тому — реалистическая повествовательная проза XIX в., в особенности — Л.Н. Толстого и А.П. Чехова). Оно насущно для авторов, показывающих человека в его многоплановости, а главное — стремящихся приблизить изображаемое к читателю, свести к минимуму дистанцию между персонажами и воспринимающим сознанием.

Вместе с тем в искусстве XIX-XX вв. активизировались (и при этом обновились) условные формы. Ныне это не только традиционные гипербола и гротеск, но и всякого рода фантастические допущения («Холстомер» Л.Н. Толстого, «Паломничество в страну Востока» Г. Гессе), демонстративная схематизация изображаемого (пьесы Б. Брехта), обнажение приема («Евгений Онегин» А.С. Пушкина), эффекты монтажной композиции (немотивированные перемены места и времени действия, резкие хронологические «разрывы» и т. п.).

В.Е. Хализев Теория литературы. 1999 г.

Художественный вымысел. Фантастика

Художественный вымысел - все то, что создается воображением писателя, его фантазией. Ху­дожественный вымысел - средство создания художественных образов. Он основан на жизненном опыте писателя. Но при этом в художественном произведении писатель изображает не то, что случилось на самом деле, а то, что могло бы случиться. Вымысел, творческая фантазия худож­ника не противостоит реальной действительности, а является особой, присущей только искусству формой отражения жизни. Далеко не все события какой-либо конкретной человеческой жизни являются важными и неслучайными, а с помощью художественного вымысла писатель выделяет наиболее значимые события, оставляя в тени не столь существенные. Таким образом, на первый план выходит только самое основное и важное с точки зрения писателя. Благодаря художествен­ному вымыслу писатель настолько вживается в своих персонажей, что для него они начинают словно бы существовать на самом деле. Например, Л. Н. Толстой об этом процессе «вживания» в своего героя писал: «Пока он не станет для меня хорошим знакомым, пока я не вижу его и не слышу его голоса, я не начинаю писать». Сила воображения и знание жизни помогают писателю представить, как бы поступил созданный им персонаж в каждой конкретной ситуации. Образ начинает жить самостоятельной жизнью в соответствии с законами художественной логики и даже совершает поступки неожиданные для самого писателя. Так, Пушкин писал о главной героине «Евгения Онегина»: «Представь, какую штуку удрала со мной Татьяна! Она замуж вышла. Этого я никак не ожидал от нее». Нечто подобное говорил и Тургенев о своем Базарове, который «вдр ожил» под его пером и начал действовать по своему собственному усмотрению. JI . Н. Толстой до­пускал возможность художественного вымысла даже в том случае, если речь шла о конкретном историческом материале: «Вы спрашиваете, можно ли «присочинить» биографию историческому лицу? Должно. Но сделать это так, чтобы это было вероятно, сделать так, что это (сочиненное), если не было, то должно было быть... есть даты случайные, не имеющие значения в развитии исторических событий. С ними можно обращаться как будет угодно художнику».

Но при этом существуют произведения, где «присочинено», выдумано не так уж много. На­пример, Бальзак об одном из своих романов писал, что любой факт, описанный там, взят из жизни, вплоть до самых романтических историй. Хемингуэй написал произведение «Старик и море» на основании рассказа старого кубинского рыбака Мигеля Рамиреса, который и стал прототипом Старика. Каверин создал «Двух капитанов», не отступая от известных ему фактов.

Мера вымысла в художественном произведении может быть различна. Она меняется в зависи­мости от личности писателя, его творческих принципов, замысла и многих других факторов. Но вымысел всегда присутствует в произведении, поскольку позволяет из множества реальных фак­торов отобрать только самое значимое и существенное и воплотить в художественный образ.

Фантастика - изображение неправдоподобных предметов и явлений, введение вымышлен­ных образов, не совпадающих с действительностью, нарушение художником естественных форм, связей, закономерностей. Этот термин происходит от слова «фантазия» (в греческой мифологии Фантаз - божество, вызывавшее иллюзии, кажущиеся образы, брат бога сновидений Морфея). Фантазия - необходимое условие любого вида искусства, независимо от его характера (идеалис­тического, реалистического, натуралистического) и даже вообще всякого творчества - научного, технического, философского.

В искусстве можно выделить два вида фантастики:

1) явная: очевидная фантастичность художественных образов. Например, в «Носе» Гоголя одним из главных героев произведения является существо явно фантастическое - нос кол­лежского асессора Ковалева, который ведет совершенно самостоятельный образ жизни и да­же имеет довольно высокий чин;

2) неосознанно фантастическое преломление действительности в сознании людей, которое мо­жет быть связано, например, с религиозностью мышления или суевериями. Такой вид фан­тастики характерен, например, для мифов. В отличие от сказки, которая воспринимается как вымысел, миф имеет установку на достоверность, воспринимается как отражение реального мира. Например, Данте в «Божественной комедии» изображает загробный мир (ад, чистили­ще и рай) как нечто совершенно подлинное, реальное.

В первом случае фантастика - это художественная форма, которая может быть сопоставлена с такими поэтическими средствами, как гипербола, метафора, троп. В этом случае очевидна ил­люзорность, условность фантастического образа, отношение к нему, как к вымыслу. Во втором случае речь идет о неосознанном искажении действительности.

Таким образом, фантастика - одно из средств художественного изображения, метод художес­твенного построения, который заключается в изображении явно неправдоподобных, невероятных предметов и явлений.

На ранних этапах развития человечества фантастика находила свое воплощение в различных религиях, в мифологии, в создании языческих культов. Фантастика активно использовалась при создании. Сказок, как народных, так и литературных: Баба Яга, Кощей Бессмертный, лампа Аладдина, меч-кладенец, ковер-самолет, скатерть-самобранка, русалки, джинны, тролли, эльфы, жар-птицы и т. д. По мере развития науки и техники фантастика используется для того, чтобы заглянуть в будущее (например, роман Жюля Верна «Двадцать тысяч лье под водой», «Машина времени» Герберта Уэллса и другие).

Фантастика нередко используется как средство сатирического освещения действительности. Так, Свифт в «Путешествии Гулливера» использует фантастические образы как средство сатиры на современное ему общество.