Тургенев верил в судьбу и роковое стечение обстоятельств. 1843 год стал для Ивана Сергеевича фатальным. В это время он добился писательского признания, познакомился с Белинским (фарватером творчества, близким другом, рядом с которым завещал похоронить себя, будучи смертельно больным) и встретил Полину Виардо.
В тот вечер в Петербурге в Итальянской опере давали «Севильского цирюльника», в котором Виардо исполняла партию Розины. Сохранилось воспоминание Тургенева об этом выступлении:
По зале мгновенно пробежала электрическая искра… В первую минуту - мертвая тишина, какое-то блаженное оцепенение… Порывистые «браво!» прерывали певицу…, заглушали её… Сдержанность, соблюдение театральных условий были невозможны; никто не владел собою. Восторг уже не мог вместиться в огромной массе людей, жадно ловивших каждый звук, каждое дыхание этой волшебницы, завладевшей так внезапно и всецело всеми чувствами и мыслями… Да! это была волшебница! Кто сказал «некрасива»? - Нелепость!…
Переживания охватили писателя. Завороженный обаянием певицы, он искал повод для личного знакомства. Вскоре выпал счастливый случай: на одном из приемов Иван Сергеевич встретил Луи Виардо. Дружба завязалась быстро. Их сблизили общие интересы и взгляды: охота, либеральные предпочтения в политике. Луи Виардо льстило, что Тургенев знаком с его французским переводом «Дон Кихота» Сервантеса.
Витражи по мотивам «Записок охотника» на дверях виллы Тургенева в Буживале
И вот 1 ноября 1843 года в доме на Невском состоялось событие, которое Тургенев называл «священным днем» своей жизни. Воспоминания Полины о знакомстве с Тургеневым были более сдержанными: «Мне его представили со словами: «Это - молодой русский помещик, славный охотник и плохой поэт».
Тургенев оказался в числе немногочисленных избранных поклонников Полины Виардо, которых она впускала в свою гримерную после спектакля. В Петербурге это событие возвели в культ: один из обожателей таланта подарил ей шикарную шкуру убитого медведя. После спектакля «богиня» отдыхала на шкуре, а поклонники помещались у лап: занимали артистку рассказами, читали стихи. Тургенев к числу первых «лап», увы, не принадлежал, потому что был «болезненно влюблен».
Полина Виардо (в первом ряду вторая справа) среди актеров Итальянской оперы, 1860 г.
Своими пылкими чувствами он пугал не только Полину. Везде, куда бы его не приглашали, он с придыханием и каким-то самоуничижением рассказывал о своей влюбленности, чем вызывал усмешки и кривотолки.
Такого крикливого влюбленного, как Тургенев, я думаю, трудно было найти…
А. Панаева
Он жалок ужасно. Страдает морально так, как может страдать только человек с его воображением…
Лев Толстой
Легкомысленный старик!
М. Салтыков-Щедрин
Расставание с Полиной Виардо после ее гастролей в России тоской разъедало душу писателя: «Я ничего не видел на свете лучше Вас… Встретить Вас на своем пути было величайшим счастьем моей жизни, моя преданность и благосклонность не имеет границ и умрет только вместе со мною».
Медальон с портретом Виардо Тургенев носил, не снимая, до последнего вздоха
Их встречи возобновились через год, когда Итальянская опера снова приехала в Москву и Петербург. После завершения гастролей Тургенев уволился со службы в департаменте Министерства внутренних дел, получил заграничный паспорт и покинул страну. С этого времени его возвращения домой стали редкими и принудительными. В письмах к Полине он писал, что чувствует себя на Родине, «как в ссылке».
Начиная с конца 1840-х годов, Тургенев стал постоянно жить во Франции. Русский писатель сопровождал возлюбленную во время её гастролей. Он снимал гостиницу или подолгу гостил в доме, где жила Полина, в Париже, в замке Куртавнель ан Бри, в Баден-Бадене, в Лондоне в течение трех самых счастливых лет.
Мои чувства к Вам слишком велики и могучи. Я не могу жить вдали от Вас, я должен чувствовать вашу близость, наслаждаться ею. День, когда мне не светили ваши глаза, - день потерянный
Постепенно связь с семьей Виардо стала неразрывной. Полина стала первым читателем и критиком, которому Тургенев доверял самое ценное — еще неизданные произведения, а Луи Виардо помогал русскому писателю переводить на родной язык сказки Ш. Перро, произведения Флобера, составлял ему компанию в любимом хобби — охоте.
В один из вынужденных отъездов в Россию Иван Сергеевич забрал свою восьмилетнюю дочь Пелагею (единственного ребенка от связи с крепостной белошвейкой) и передал её на воспитание семье Виардо. Полинетт (девочке дали новое имя в честь мачехи) больше никогда не вернулась на Родину и не встретилась с мамой.
Пелагея (Полинетт) Ивановна Тургенева, дочь. 1870-е гг .
В 1850 году Тургенев опубликовал отклик на смерть Н. Гоголя, цензура посчитала его угрозой государственности, писателя возвратили на Родину под домашний арест. В этот же год умирает мать Ивана Сергеевича, и он становится владельцем огромного наследства.
Несколько лет вдали от любимой женщины оказались не менее плодотворными для творчества, чем рядом с ней. А судьба дала тогда писателю несколько шансов избавиться от любовной зависимости и создать свою семью. У Тургенева случилось два серьезных романа: с 18-летней дальней родственницей Ольгой Александровной Тургеневой и Марией Николаевной Толстой, сестрой Льва Николаевича… Но как только отношения приблизились к моменту предложения руки и сердца, Тургенев малодушно сбежал морем за границу, под каблук Полины.
Тройственный союз был восстановлен, а когда осенью 1856 года его навестил Фет, Иван Сергеевич открыто признался ему:
Я подчинен воле этой женщины. Нет! Она давно заслонила от меня все остальное, так мне и надо. Я только тогда блаженствую, когда женщина каблуком наступит мне на шею и вдавит мое лицо носом в грязь. Боже мой! Какое счастье для женщины быть безобразной!
Федула Дорофеева
Иван Сергеевич Тургенев (1818 - 1883), с 1847 года жил большею частью за границей, в Париже, где весьма сдружился с артистическою четою Виардо. С госпожой Полиною Виардо, знаменитою певицею, к которой Иван Сергеевич относился с чрезвычайной идеальной нежностью, он постоянно переписывался во время его или ее отлучек из Парижа.
Париж, воскресенье вечером, июнь 1849.
Добрый вечер. Как вы поживаете в Куртавенел? Держу тысячу против одного, что вы не угадаете того, что... Но хорош же я, держа тысячу против одного - потому что вы уже угадали при вид этого лоскутка нотной бумаги. Да, сударыня, это я сочинил то, что вы видите - музыку и слова, даю вам слово! Сколько это мне стоило труда, пота лица, умственного терзания, - не поддается описанию. Мотив я нашел довольно скоро - вы понимаете: вдохновение! Но затем подобрать его на фортепиано, а затем записать... Я разорвал четыре или пять черновых: и все-таки даже теперь не уверен в том, что не написал чего-нибудь чудовищно-невозможного. В каком это может быть тоне? Мне пришлось с величайшим трудом собрать все, что всплыло в моей памяти музыкальных крох; у меня голова от этого болит: что за труд! Как бы то ни было, может быть, это заставить вас минуты две посмеяться.
Впрочем, я чувствую себя несравненно лучше нежели я пою, - завтра я в первый раз выйду. Пожалуйста, устройте к этому бас, как для тех нот, которые я писал наудачу. Если бы ваш брать Мануэль увидел меня за работой, - это заставило бы его вспомнить о стихах, которые он сочинял на Куртавенельском мосту, описывая конвульсивные круги ногой и делая грациозные округленные движения руками. Черт возьми! Неужели так трудно сочинять музыку? Мейербер - великий человек!!!
Куртавенель, среда.
Вот, сударыня, вам второй бюллетень.
Все вполне здоровы: воздух Бри положительно очень здоров. Теперь половина двенадцатого утра, мы с нетерпением ожидаем почтальона, который, надеюсь, доставит нам хорошие вести.
Вчерашний день был мене однообразен, чем позавчера. Мы сделали большую прогулку, а затем вечером, во время нашей игры в вист, произошло великое событие. Вот что случилось: большая крыса забралась в кухню, а Вероника, у которой она накануне съела чулок (какое прожорливое животное! куда бы ни шло, если б еще это был чулок Мюллера), имела ловкость заткнуть тряпкой и двумя большими камнями дыру, которая служила отступлением крысе. Она прибегает и сообщает нам эту великую весть. Мы все поднимаемся, все вооружаемся палками и входим в кухню. Несчастная крыса укрылась под угольный шкаф; ее оттуда выгоняют, - она выходит, Вероника пускает в нее чем-то, но промахивается; крыса возвращается под шкаф и исчезает.
Ищут, ищут во всех углах, - крысы нет. Напрасны все старания; наконец, Вероника догадывается выдвинуть совсем маленький ящичек... в воздух быстро мелькает длинный серый хвост, - хитрая плутовка забилась туда! Она соскакивает с быстротой молнии, - ей хотят нанести удар, - она снова исчезает. На этот раз поиски продолжаются полчаса, - ничего! И заметьте, что в кухне очень мало мебели. Утомившись войной, мы удаляемся, мы снова садимся за вист. Но вот входить Вероника, неся щипцами труп своего врага. Вообразите себе, куда спряталась крыса! В кухне на столе стоял стул, а на этом стуле лежало платье Вероники, - крыса забралась в один из его рукавов. Заметьте, что я трогал это платье четыре или пять раз во время наших поисков. Не восхищаетесь ли вы присутствием духа, быстротой глаза, энергией характера этого маленького животного? Человек, при такой опасности, сто раз потерял бы голову; Вероника хотела уже уйти и отказаться от поисков, когда, к несчастью, один из рукавов ее платья чуть приметно шевельнулся... бедная крыса заслуживала, чтоб спасти свою шкуру...
Это последнее выражение напомнило мне, что в National я прочел прискорбное известие: по-видимому, арестовали несколько немецких демократов. Нет ли в числе их Мюллера? Боюсь также за Герцена. Дайте мне о нем известие, прошу вас. Реакция совсем опьянена своею победой и теперь выскажется по всем своем цинизме.
Погода сегодня очень приятная, но в мне хотелось бы чего-нибудь другого, вместо молочного неба и легкого ветерка, который наводит на мысль, не слишком ли он свеж. Вы привезете нам хорошую погоду. Мы не ждем вас раньше субботы.
Мы покорились этому... Маленькая заметка от дирекции в газете не оставляет нам насчет этого никаких иллюзий. Терпение! Но как мы будем счастливы снова увидеть вас!
Оставляю немножко места для Луизы и для других, (Следуют письма Луизы и Берты).
P.S. Мы, наконец, получили письмо (половина четвертого). Слава Богу, все шло хорошо во вторник. Ради Бога, берегите себя. Тысячу дружеских приветствий вам и прочим.
Ihr Ив. Тургенев.
Нет более тростника! Ваши канавы вычищены, и человечество свободно вздохнуло. Но это не обошлось без труда. Мы работали, как негры, в продолжение двух дней, и я имею право сказать мы, так как и я принимал некоторое участие. Если бы вы меня видели, особенно вчера, выпачканного, вымокшего, но сияющего! Тростник был очень длинен, и его очень трудно было вырывать, тем труднее, чем он был хрупче. В конце концов, дело сделано!
Уже три дня, что я один в Куртавенеле; и что же! Клянусь вам, что я не скучаю. Утром я много работаю, прошу вас верить этому, и я вам представлю доказательство…………….
Кстати, между нами будь сказано, ваш новый садовник немного ленив; он едва не дал погибнуть олеандрам, так как не поливал их, и грядки вокруг цветника находились в плохом состоянии; я ему ничего не говорил, но принялся сам поливать цветы и полоть сорную траву. Этот немой, но красноречивый намек был понят, и вот уж несколько дней, как все пришло в порядок. Он слишком болтлив и улыбается больше, чем следует; но жена его хорошая, прилежная бабенка.
Не находите ли вы эту последнюю фразу неслыханною дерзостью в устах такого величайшего лентяя, как я?
Вы не забыли маленького белого петуха? Так этот петух - настоящей демон. Он дерется со всеми, со мною в особенности; я ему подставляю перчатку, он бросается, вцепляется в нее и дает нести себя, как бульдог. Но я заметил, что каждый раз, после битвы, он подходит к дверям столовой и кричит, как бешеный, пока ему не дадут есть. То, что я принимаю в нем за храбрость, может быть только наглость шута, который хорошо знает, что с ним шутят и заставляет платить себе за свой труд! О, иллюзия! вот как тебя теряют... г. Ламартин, воспойте мне это.
Эти подробности с птичьего двора и из деревни заставят вас, вероятно, улыбаться, вас, которая го-товится петь Пророка в Лондоне... Это должно вам показаться очень идиллическим... А между тем я воображаю себе, что чтение этих подробностей доставить вам некоторое удовольствие.
Заметьте - какой апломб!
Итак, вы решительно поете Пророка, и все это делаете вы, всем управляете... Не утомляйтесь чрезмерно. Заклинаю вас небом, чтобы я знал наперед день первого представления... В этот вечер в Куртавенеле лягут спать не раньше полуночи. Сознаюсь вам, я ожидаю очень, очень большого успеха. Да хранить вас Бог, да благословит Он вас и сохранить вам прекрасное здоровье. Вот все, что я у Него прощу; остальное - зависит от вас……………
Так как, впрочем, в Куртавенеле в моем распоряжении находится много свободного времени, то я Пользуюсь им, чтобы делать совершенно нелепые глупости. Уверяю вас, что время от времени это для меня необходимо; без этого предохранительного клапана я рискую в один прекрасный день сделаться в самом деле очень глупым.
Например, я сочинил вчера вечером музыку на следующие слова:
Un jour une chaste bergere
Vit dans un fertile verger
Assis sur la verte fougere,
Un jeune et pudique etranger.
Timide, ainsi q"une gazelle
Elle allalt fuir quand, tout a coup,
Aux yeux eflrayes de la belle
S"offre un epouvantable loup:
Al"aspect de sa dent qui grince
La bergere se trouva mal.
A lors pour la sauver, le prince
Se fit manger par l"animal.
Кстати, я у вас прошу извинения, что пишу вам подобный глупости.
Пятница 20-го, 10 час. вечера.
Здравствуйте, что вы делаете сейчас? Я сижу перед круглым столом в большой гостиной... Глубочайшее молчание царствует в доме, слышится только шепот лампы.
Я, право, очень хорошо работал сегодня; я был застигнуть грозой и дождем во время моей прогулки.
Скажите, Виардо, что в этом году очень много перепелов.
Сегодня я имел разговор с Jean относительно Пророка. Он мне говорил очень основательные вещи, между прочим, что «теория есть лучшая практика». Если б это сказать Мюллеру, то он, наверно, откинул бы голову в сторону и назад, открывая рот и поднимая брови. В день моего отъезда из Парижа, у этого бедняка было только два с половиной франка; к несчастью, я ничего не мог ему дать.
Послушайте, хотя я и не имею den politischen Pathos, но меня возмущает одна вещь: это возложенное на генерала Ламорисьера поручение для главной квартиры императора Николая. Это слишком, это слишком, уверяю вас. Бедные венгерцы! Честный человек, в конце концов, не будет знать, где ему жить: молодые наши еще варвары, как мои дорогие соотечественники, или же, если они встают на ноги и хотят идти, их раздавливают, как венгерцев; а старые наши умирают и заражают, так как они уже сгнили и сами заражены. В этом случаев можно петь с Роджером: «И Бог не гремит над этими нечестивыми головами?» Но довольно! А потом, кто сказал, что человеку суждено быть свободным? История нам доказывает противное. Гёте, конечно, не из желания быть придворным льстецом написал свой знаменитый стих:
Der Mensch ist nicht geboren frei zu sein.
Это просто факт, истина, которую он высказывал в качестве точного наблюдателя природы, каким он был.
До завтра.
Это не мешает вам быть чем-то чрезвычайно прекрасным... Видите ли, если бы там и сям на земле не было бы таких созданий, как вы, то на самого себя было бы тошно глядеть... До завтра.
Willkommen, theuerste, liebste Frau, nach siebenjahri-ger Freundschaft, willkommen an diesem mir heiligen Tag! Дал бы Бог, чтобы мы могли провести вместе следующую годовщину этого дня и чтобы и через семь лет наша дружба оставалась прежней.
Я ходил сегодня взглянуть на дом, где я впервые семь лет тому назад имел счастье говорить с вами. Дом этот находится на Невском, напротив Александринского театра; ваша квартира была на самом углу, - помните ли вы? Во всей моей жизни нет воспоминаний более дорогих, чем те, которые относятся к вам... Мне приятно ощущать в себе после семи лет все то же глубокое, истинное, неизменное чувство, посвященное вам; сознание это действует на меня благодетельно и проникновенно, как яркий луч солнца; видно, мне суждено счастье, если я заслужил, чтобы отблеск вашей жизни смешивался с моей! Пока живу, буду стараться быть достойным такого счастья; я стал уважать себя с тех пор, как ношу в себе это сокровище. Вы знаете, - то, что я вам говорю, правда, насколько может быть правдиво человеческое слово... Надеюсь, что вам доставит некоторое удовольствие чтение этих строк... а теперь позвольте мне упасть к вашим ногам.
Дорогая моя, хорошая m-me Виардо, theuerste, lieb-ste, beste Frau, как вы поживаете? Дебютировали ли вы уже? Часто ли думаете обо мне? нет дня, когда дорогое мне воспоминание о вас не приходило бы на ум сотни раз; нет ночи, когда бы я не видел вас во сне. Теперь, в разлуке, я чувствую больше, чем когда-либо, силу уз, скрепляющих меня с вами и с вашей семьей; я счастлив тем, что пользуюсь вашей симпатией, и грустен оттого, что так далек от вас! Прошу небо послать мне терпения и не слишком отдалять того, тысячу раз благословляемого заранее момента, когда я вас снова увижу!
Работа моя для «Современника» окончена и удалась лучше, чем я ожидал. Это, в добавление к «Запискам охотника», еще рассказ, где я в немного прикрашенном виде изобразил состязание двух народных певцов, на котором я присутствовал два месяца назад. Детство всех народов сходно, и мои певцы напомнили мне Гомера. Потом я перестал думать об этом, так как иначе перо выпало бы у меня из рук. Состязание происходило в кабачке, и там было много оригинальных личностей, который я пытался зарисовать a la Teniers... Черт побери! какие громкие имена я цитирую при каждом удобном случае! Видите ли, нам, маленьким литераторам, ценою в два су, нужны крепкие костыли для того, чтобы двигаться.
Одним словом, мой рассказ понравился - и слава Богу!
Когда в 1843 году Тургенев поступил на государственную службу, Варвара Петровна успокоилась за судьбу сына. Втайне она уж и невесту подыскала. Да и к поэтическим опытам Ивана стала относиться благосклонно. Впрочем, мать всегда достаточно ревниво следила за его поэтическими успехами, а Иван Сергеевич частенько уже из Берлина вместо писем посылал ей стихи. «Нечего писать, - ворчала Варвара Петровна в ответ, - ну, тогда и пиши стихи! - Но! - как ждешь, ждешь, - а вместо письма, где бы я видела тебя, как в зеркале: что ты делаешь, как поживаешь, где бываешь, в каких местах гуляешь. - И вдруг, что же?.. - Получаю стихи, да еще какие беспутные, - то есть без рифм. - Воля твоя, - не понимаю я их - в наши времена так не писали. - Я люблю почерк Пушкина за то, что понимаю или разбираю его почти как собственный. Ты же напоминаешь мне простоту тетки Федосьи... доброй, впрочем. - Возьмет ноты и мычит по оным, будто поёт...
Не понимаю, не понимаю я... Вот почему и поставила крест и отослала назад...»
Но порой получал он от матери и такие письма: «Ах! Прекрасные стихи ты прислал. Я-то читать не хотела, что мне было непонятно. А так писать - благослови тебя Господь. И ясно и складно».
Однажды, незадолго до отъезда из Берлина на родину, Тургенев послал матери стихи Лермонтова «Казачья колыбельная», она отвечала: «Я не верю, чтобы эти стихи он написал, а не ты. Кто, кроме тебя, мог написать матери: «Стану целый день молиться, по ночам гадать?!» - Это ты... ты подсмотрел за мною. Чья мать? Разве есть еще мать в разлуке, у которой под головами карты, и всё спит и гадает, и молится. - «Дам тебе я на дорогу образок святой!» - Слава Богу, что в этом же письме и твой план я прочла, а то бы я неутешно плакала больше».
Когда же она прочла поэму «Параша», Тургенев получил очень ободряющее письмо: «Параша» мне прежде еще читательской похвалы понравилась - и я точно вижу в тебе талант... Сейчас подают мне землянику. Мы, деревенские, всё материальное любим. - Итак, твоя поэма пахнет земляникой. Есть картины, которые можно было бы нарисовать из «Параши», например: два лета, итальянское и русское. <...> Ты знаешь, я тщеславна. Прости меня Господь! Но!.. Я прошу тебя быть в твоем сочинении Лутовиновым, ты меня очень утешишь. Нет, не переставай писать, не убивай от одного критика свой талант. «Параши» Лутовиновой прекрасное начало. Дай бог тебе таких детей. Но твоя первая дочь будет Парашей, и я желаю ей во всем, - и даже с пороками, - походить на сестру...»
После 1842 года все надежды Варвары Петровны сосредоточились на Иване Сергеевиче, а старший сын Николай попал в жестокую опалу. Всё началось на злополучном пожаре, почти дотла истребившем спасский дом. Николай заездом был у матери и собирался с дядюшкой в Лебедянь на ярмарку закупать лошадей для своего полка. Мать любовалась сыном: красивый, статный офицер, один из лучших женихов в губернии, он внешне очень был похож на отца. Прекрасно образованный, говоривший на английском, немецком и французском, Николай был остроумен, умел вести изящный светский разговор. Мать называла сына «Златоустом», прочила ему блестящую карьеру и выгодную партию с какой-нибудь богатой невестой. В отличие от Ивана он был расчетлив, скуповат, практичен, мечтал о выходе в отставку, капитале и открытии собственной фабрики. Хозяйственного Николая мать нередко ставила Ивану в пример.
Горела дворня, Николай и дядюшка вели борьбу с огнем. Потом занялся барский дом, возникла паника, в пристройке позабыли нянюшку Васильевну, и Николай, рискуя жизнью, бросился в окно и чудом спас старушку. Она и плакала, и умоляла барина: «Ангел ты мой! Спаситель мой! Брось ты меня. Старая уж, ненужная я стала! Сам сгоришь! Брось, батюшка!» Она любила рассказывать потом, как барин вынес ее из огня «на своих барских ручках и не дал ей помереть мученической смертью, без покаяния».
Но вот и рухнул главный барский дом, сноп искр взметнулся вверх и огненными змейками рассыпался по саду, - всё было кончено. И тут-то Николай Сергеевич вспомнил о шкатулке с казенными деньгами - в ней было 30 тысяч, выданных ему полковым начальством для казенных надобностей. Молодой офицер впал в отчаяние.
Его вывела из состояния страха и потерянности Анна Яковлевна Шварц, камеристка Варвары Петровны. В руках её была спасенная шкатулка. Когда все в доме опомнились от несчастья, в почете оказалась эта девушка, немочка из Риги, служившая в Спасском по вольному найму. В её обязанности входили кройка и шитье для госпожи утренних, дневных и вечерних нарядов. Сама Варвара Петровна приласкала девушку и даже позволила ей садиться за общий барский стол.
По случаю семейного несчастья Николай Сергеевич взял отпуск и до конца лета прожил в Спасском, руководя отстройкой и расширением уцелевшего от пожара флигеля. Добрые отношения с Анной Яковлевной незаметно, как часто бывает в молодости, перешли в тайную любовь. Когда срок отпуска закончился, Николай Сергеевич отправился в Петербург, а девушка попросила у госпожи расчет по случаю её вызова в Ригу родителями, и тоже уехала из Спасского. Вспоминали, что ничего не подозревавшая Варвара Петровна наградила её щедро, устроила трогательное прощание и даже приколола на грудь Анны Яковлевны букет цветов.
Но не в Ригу ехала молодая камеристка; она осталась в Петербурге и в 1842 году тайно обвенчалась с Николаем Сергеевичем. Когда слухи о самовольной женитьбе сына на служанке-немке дошли до Спасского, Варвара Петровна не хотела верить ушам своим. Немедленно был послан в Петербург дворецкий Федор Иванович Лобанов с приказом всё узнать и доложить всю правду по возвращении.
Иван Сергеевич находился в Спасском, когда из Петербурга вернулся Лобанов. В соседней комнате раздался истерический крик матери: потрясенная случившимся, она схватила хлыст и бросилась на Федора Ивановича, который выхватил его, швырнув в угол. На крик сбежалась спасская «полиция», связали «бунтаря» и заперли в арестантскую. После того как Порфирий привел госпожу в чувство «лавровишневыми каплями», Иван Сергеевич на коленях просил у матушки помиловать ни в чем не повинного слугу. Но просьбы, уговоры и мольбы остались без последствия. Через день несчастный Федор Иванович предстал пред госпожой уже не в щегольском фраке, а в сермяжной рубахе, обутым в лапти. Его оторвали от семьи, разлучили с детьми и сослали на исправление в дальнюю деревню.
Поступок Николая так уязвил Варвару Петровну, что до самой смерти не могла она примириться со случившимся. А все её невзгоды и горечи обычно вымещались на близких людях. К Ивану Сергеевичу удвоилось внимание, усилилась забота, но тем ревнивее воспринимала матушка каждый его шаг: талантлив, скромен и умен, возможно, сделает служебную карьеру, вот только бы не упустить момент, составить сыну выгодную партию. Но тут случилось в жизни любимчика Ванички событие, перетряхнувшее не только материнские планы, но и его собственную жизнь.
Тургенев неспроста верил в судьбу, в роковое стечение обстоятельств, которые однажды набегают на человека и разом, круто меняют его жизнь. 1843 год в писательской и человеческой судьбе Тургенева оказался роковым: это был год начала его литературного успеха, год знакомства с Белинским и одновременно встречи писателя с «центральным светилом» его жизни - молодой двадцатидвухлетней певицей Полиной Виардо-Гарсиа, выступавшей осенью в Петербурге в составе Итальянской оперы. Говорили, что родом она испанка, дочь и ученица знаменитого на всю Европу тенора Гарсиа, выходца из цыганского квартала Севильи. Имя свое Полина получила по крестной матери, княжне Прасковье Андреевне Голицыной, «русские связи» начались для неё с колыбели. Но в Петербург она явилась незнакомкой, и её выхода ждали только с любопытством. Никто не знал, что России она будет обязана своей славой и своим успехом, что Россию она назовет «вторым отечеством», испытывая к ней «вечную признательность».
Шел «Севильский цирюльник», в котором Виардо исполняла партию Розины. Началась картина первого акта. «Комната в доме Бартоло. Входит Розина: небольшого роста, с довольно крупными чертами лица и большими, глубокими, горячими глазами. Пестрый испанский костюм, высокий андалузский гребень торчит на голове немного вкось. «Некрасива!» - повторил мой сосед сзади. «В самом деле», - подумал я.
Вдруг совершилось что-то необыкновенное!
Раздались такие восхитительные бархатные ноты, каких, казалось, никто никогда не слыхивал...
По зале мгновенно пробежала электрическая искра... В первую минуту - мертвая тишина, какое-то блаженное оцепенение... но молча прослушать до конца - нет, это было свыше сил! Порывистые «браво! браво!» прерывали певицу на каждом шагу, заглушали её... Сдержанность, соблюдение театральных условий были невозможны; никто не владел собою. Восторг уже не мог вместиться в огромной массе людей, жадно ловивших каждый звук, каждое дыхание этой волшебницы, завладевшей так внезапно и всецело всеми чувствами и мыслями, воображением молодых и старых, пылких и холодных, музыкантов и профанов, мужчин и женщин... Да! это была волшебница! И уста её были прелестны! Кто сказал «некрасива»? - Нелепость!
Не успела еще Виардо-Гарсиа кончить свою арию, как плотина прорвалась: хлынула такая могучая волна, разразилась такая буря, каких я не видывал и не слыхивал. Я не мог дать себе отчета: где я? что со мною делается? Помню только, что и сам я, и всё кругом меня кричало, хлопало, стучало ногами и стульями, неистовствовало. Это было какое-то опьянение, какая-то зараза энтузиазма, мгновенно охватившая всех с низу до верху, неудержимая потребность высказаться как можно громче и энергичнее.
Это было великое торжество искусства! Не бывшие в тот вечер в оперной зале не в состоянии представить себе, до какой степени может быть наэлектризована масса слушателей, за пять минут не ожидавшая ничего подобного.
И действительно, последовавший затем антракт не походил на обыкновенные: началось сильное передвижение, но довольно долго почти никто не выходил из партера: отовсюду слышались горячие восклицания восторга и удивления. Вызовам, казалось, не будет конца...»
Триумфы певицы продолжались и далее, восторженная толпа поклонников и поклонниц ожидала всякий раз при выходе из театра, за счастье почитали получить один цветок или лепесток из её букета, провожали её карету до самой квартиры. В этом энтузиазме не обходилось и без преувеличений. «Она была необыкновенным явлением на нашей сцене, разбудила нас от спячки, внесла в нашу жизнь новые художественные ощущения, настроила нас на возвышенный лад, потрясла наши нервы» - таково было единодушное мнение благодарной публики Петербурга.
Вспоминали, что арию Амины в «Сомнамбуле» Беллини она спела так, что «звуки её голоса не могут быть забыты вовеки. Кто слыхал эту арию, исполнявшуюся Ви-ардо, тому казалось, что подобное исполнение «выше человеческих средств». Тайна влияния Полины Виардо на русскую публику заключалась не только в исключительных технических возможностях её голоса широчайшего диапазона, но и в талантливости актерской игры. Рубини не раз после спектаклей говорил Полине: «Не играй так страстно - умрешь на сцене!»
В Москве Виардо исполняла русские романсы, и особенно успешно «Соловья» Алябьева...
С тех пор Тургенев ходил как в тумане: все помыслы его были сосредоточены на одном - познакомиться лично с Полиной. Вскоре представился к этому удобный случай. 28 октября 1843 года в доме второстепенного поэта, преподавателя литературы во Втором кадетском корпусе А. А. Комарова Тургенев встретился с мужем Полины Луи Виардо. С двенадцати лет Луи был охотником с ружьем и собакой, и у них мгновенно завязался самый оживленный разговор. Намечен был день выезда на охоту в окрестностях Петербурга, рассказы Тургенева о прелестях русской охоты привлекли внимание Луи к талантливому собеседнику и, как оказалось, поэту, писателю. Луи был старше Тургенева на восемнадцать лет и на двадцать - Полины: он родился в 1800 году в Дижоне во французской буржуазной семье, успешно окончил курс школы права в Париже, но вскоре оставил юридическое поприще ради литературы и искусства. В разговорах с Тургеневым Луи показал себя знатоком голландской и испанской живописи, испанской истории и литературы. В 1836 году он перевел на французский язык «Дон Кихота» Сервантеса. Тургенев вспомнил, что он уже держал эту книгу в своих руках. Элегантный брюнет высокого роста, с красивыми правильными чертами лица, он был мягок характером, подобно Тургеневу, но только уж слишком мнителен относительно своей персоны и несколько суховат. Тургенев сошелся с Луи и в общественных убеждениях: как журналист, Виардо находился в оппозиции к правительству короля Луи Филиппа, он был последовательным республиканцем и сочувственно, заинтересованно отнесся к антикрепостническим взглядам Тургенева.
Вероятно, от Луи Тургенев узнал и некоторые подробности личной жизни Полины, историю семейства Гарсиа. С Полиной Луи встретился впервые, когда она была еще девочкой, а он - другом и советчиком её старшей сестры, знаменитой певицы Марии-Феличиты Малибран. Отец Полины уже тогда прочил младшей дочери славное артистическое будущее. «Марию надо было заставлять работать железной рукой, - говорил он, - а Полину можно вести на шелковом поводке». Тогда некрасивая внешность Полины и её склонность к мальчишеским шалостям не понравились Луи Виардо. После смерти отца Полину взяла на воспитание Мария. До пятнадцати лет её готовили стать пианисткой, и она занималась музыкой под руководством Ф. Листа, в которого, конечно, влюбилась. Но с возрастом у нее сформировался и окреп необыкновенный голос; тогда мать Полины, тоже известная певица, в молодости «служившая украшением Мадридского театра», стала учить её вокальному искусству.
В 1838 году Полина Гарсиа дала свой первый концерт в зале парижского театра «Ренессанс». Знаменитый французский поэт Альфред де Мюссе воскликнул после концерта: «Поёт, как дышит!» - и влюбился в юную артистку, а Жорж Санд записала в своём дневнике: «Как трагическая актриса - она лучше Рашели, и поет, как никогда не пели ни её сестра, ни Паста».
В 1839 году между Полиной, Жорж Санд и Шопеном завязалась тесная дружба. Жорж Санд сыграла решающую роль в замужестве Полины, поддержав её решение отказать Альфреду де Мюссе, которого хорошо знала. Раздосадованный поэт изобразил ход своего сватовства к Полине в 17 сатирических рисунках: в каждом из них нос худого и длинного Виардо удлинялся или укорачивался, в зависимости от колебаний Полины в выборе жениха, а дородная «Индиана» (Ж. Санд), дымя папиросой, урезонивала юную певицу. Полина вдохновила Жорж Санд на создание образа певицы Консуэло в одноименном романе, взбудоражившем всю Европу, а в России воспринятом с энтузиазмом, который породил общественное движение за эмансипацию женщин.
Имя Жорж Санд было в те годы священным для русского человека. «Я думаю, я не ошибусь, - вспоминал Достоевский, - что Жорж Занд <...> заняла у нас сряду чуть не самое первое место в ряду целой плеяды новых писателей, тогда вдруг прославившихся и прогремевших по всей Европе <...> Надо, кстати, заметить, что к половине сороковых годов слава Жорж Занда и вера в силу её гения стояли так высоко, что мы, современники её, все ждали от нее чего-то несравненно большего в будущем, неслыханного еще нового слова, даже чего-нибудь разрешающего и уже окончательного <...> Она основывала свой социализм, свои убеждения, надежды и идеалы на нравственном чувстве человека, на духовной жажде человечества, на стремлении его к совершенству и к чистоте, а не на муравьиной необходимости. Она верила в личность человеческую безусловно (даже до бессмертия ее), возвышала и раздвигала представление о ней всю жизнь свою - в каждом своем произведении и тем самым совпадала и мыслию, и чувством своим с одной из самых основных идей христианства, то есть с признанием человеческой личности и свободы её (а стало быть, и её ответственности). Отсюда и признание долга и строгие нравственные запросы на это и совершенное признание ответственности человеческой. И, может быть, не было мыслителя и писателя во Франции в её время, в такой силе понимавшего, что «не единым хлебом бывает жив человек».
Духовное родство Полины Виардо с французской писательницей еще более возвышало её в глазах Тургенева. Счастьем представлялось уже простое знакомство с нею. И вот 1 ноября 1843 года, утром, в доме на Невском, против Александрийского театра, свершилось событие, которое Тургенев называл «священным днем» своей жизни. Вспоминая потом о первом знакомстве с Тургеневым, Полина Виардо говорила: «Мне его представили со словами: «Это - молодой русский помещик, славный охотник и плохой поэт».
Отныне Тургенев оказался в числе четырех избранных поклонников Полины Виардо. Первым считался сын директора императорских театров С. А. Гедеонов. По воспоминаниям современников, «он приказал устроить возле сцены Большого театра особую комнату, где Виардо проводила несколько часов после каждого спектакля среди своих друзей, число которых сначала было неограниченно, но потом в волшебный покой допускались только четверо»: С. А. Гедеонов, А. А. Комаров, И. П. Мятлев, И. С. Тургенев. Все - начинающие поэты и охотники. Однажды они убили медведя в лесных окрестностях Петербурга и «привезли в подарок своей богине редкую по красоте и величине шкуру». «Виардо всякий раз после спектакля покоилась на этой шкуре, а друзья помещались у лап, занимали артистку рассказами о своих похождениях, читали стихи. Вскоре счастливцев прозвали четырьмя лапами: первой, второй, третьей и четвертой». Тургенев к числу первых «лап» не принадлежал, но и последней, вероятно, не был.
Восторг, возбужденный певицей в слушателях, был преходящим, но «в душу Тургенева этот восторг вошел до самой сокровенной ее глубины и остался там навсегда, повлияв на всю личную жизнь этого «однолюба» и, может быть, в некоторых отношениях исказив то, чем эта жизнь могла бы быть, - писал друг Тургенева А. Ф. Кони. - Несомненно, что описание Тургеневым внезапно налетевшей на некоторых из его героев любви, вырвавшей подобно буре из сердца их слабые ростки других чувств, - и те скорбные, меланхолические ноты, которые звучат в описаниях душевного состояния этих героев в «Вешних водах», «Дыме» и «Переписке», имеют автобиографический источник. Недаром он писал в 1873 году г-же Комманвиль: «Ваше суждение о «Вешних водах» совершенно правильно; что же касается второй части, которая недостаточно обоснована и не необходима, я дал себя увлечь воспоминаниям». Замечательно, что более чем через тридцать пять лет после первых встреч с Виардо, в сентябре 1879 года, Тургенев начал одно из своих чудных «Стихотворений в прозе» словами: «Где-то, когда-то, давно-давно тому назад, я прочел одно стихотворение. Оно скоро позабылось мною, но первый стих остался у меня в памяти: «Как хороши, как свежи были розы...» Теперь зима; мороз запушил стекла окон; в темной комнате горит одна свеча; я сижу, забившись в угол; а в голове все звенит да звенит: «Как хороши, как свежи были розы...» Оказывается, что забытое Тургеневым и слышанное им где-то и когда-то стихотворение принадлежало Мятлеву и было напечатано в 1843 году под названием «Розы». Вот начальная строфа этого произведения, звучащая через три с половиной десятилетия своим первым стихом в памяти незабвенного художника, вместе с Мятлевым восхищавшегося Виардо-Гарсией:
Как хороши, как свежи были розы
В моем саду! Как взор прельщали мой!
Как я молил весенние морозы
Не трогать их холодною рукой!
Вероятно, общение с одаренными молодыми людьми приносило Полине Виардо не только чувство самолюбивого удовлетворения своими актерскими и вокальными успехами. Её брак с Луи Виардо нельзя назвать счастливым: уж слишком большой возрастной барьер отделял их друг от друга. Луи любил жену, не докучал ей мелкими придирками ревности, к её увлечениям относился с пониманием, ни в чем не стеснял её свободы, но даже расположенная к нему Жорж Санд находила Луи «унылым, как ночной колпак», и отмечала в дневнике, что Полина любила мужа «без гроз и страстей». Впоследствии Виардо признавалась «шепотом на ушко» Ю. Рицу, что её сердце «немного устало от изъявлений любви, разделить которую она не может».
Любовь, которую испытывал Тургенев к Полине Виардо, была необычной и странной. Что-то от средневекового рыцарства со священным культом «прекрасной дамы» проскальзывало в ней. В глазах Тургенева певица возносилась на высокий пьедестал, была недосягаема в своей божественной красоте и могуществе; хотелось пасть ниц к её ногам, целовать край её платья, ступни ног её и следы, которые она оставляет на земле. Малейший знак внимания с её стороны доставлял ему какое-то сладостное и мучительное наслаждение. В демократическом кружке Некрасова приземленнее и проще смотрели на «таинственные отношения» между мужчиной и женщиной, и к охватившему Тургенева романтическому чувству относились с иронической улыбкой, как к чудачеству богатого барина, аристократа.
А. Я. Панаева рассказывала, как дорожил Тургенев малейшим вниманием Виардо: «Я помню, раз вечером Тургенев явился к нам в каком-то экстазе.
Господа, я так счастлив сегодня, что не может быть на свете другого человека, счастливее меня! - говорил он.
Приход Тургенева остановил игру в преферанс, за которым сидели Белинский, Боткин и другие. Боткин стал приставать к Тургеневу чтобы он поскорее рассказал о своем счастье, да и другие очень заинтересовались. Оказалось, что у Тургенева очень болела голова, и сама Виардо потерла ему виски одеколоном. Тургенев описывал свои ощущения, когда почувствовал прикосновение её пальчиков к своим вискам. Белинский не любил, когда прерывали его игру, бросал сердитые взгляды на оратора и его слушателей и наконец воскликнул нетерпеливо:
Хотите, господа, продолжать игру или смешать карты?
Игру стали продолжать, а Тургенев, расхаживая по комнате, продолжал еще говорить о своем счастье. Белинский поставил ремиз и с сердцем сказал Тургеневу:
Ну, можно ли верить в такую трескучую любовь, как ваша?»
Но любовь Тургенева была именно такой. Однажды в разговоре с Полонским он заявил, что не может понять, отчего граф Толстой так очевидно пристрастен к Левину, тогда как этот Левин для него антипатичен донельзя - эгоист и себялюбец в высшей степени.
Неужели же, - говорил Тургенев, - ты хоть одну минуту мог подумать, что Левин влюблен или любит Кити, или что Левин вообще может любить кого-нибудь? Нет, любовь есть одна из тех страстей, которая надламывает наше «я», заставляет как бы забывать о себе и своих интересах. Левин же, узнавши, что он любим и счастлив, не перестает носиться со своим собственным «я», ухаживать за собой... Не одна любовь, - продолжал Тургенев, - всякая сильная страсть, религиозная, политическая, общественная, даже страсть к науке, надламывает наш эгоизм. Фанатики идеи, часто нелепой и безрассудной, тоже не жалеют головы своей. Такова и любовь...
В повести «Дневник лишнего человека» Тургенев писал: «Найти приют, свить себе хотя временное гнездо, знать отраду ежедневных отношений и привычек - этого счастья я, лишний, без семейных воспоминаний человек <...> не испытал». В тургеневской любви к женщине отсутствовало душевное равновесие, которое дается человеку в детстве поэзией семейных отношений, культурой одухотворенных родственных чувств. На всех любовных увлечениях Тургенева лежала печать рокового прошлого, проклятье жизни в безлюбовной семье, лишенной теплоты и ласки, домашнего уюта и заботы, душевного взаимного родства. Взамен духовной крепости и силы в тургеневской любви в избытке расцвела чувственная утонченность, способность безграничного преклонения и подчинения воле и власти женского существа.
Есть, вне сомнения, автобиографический элемент в самопризнаниях героя тургеневской повести «Переписка» о происшествии, которое оказало сильное влияние на его судьбу: «А именно: я отправился в театр смотреть балет. Я балетов никогда не любил и ко всем возможным актрисам, певицам, танцоркам чувствовал всегда тайное отвращение... Но, видно, ни судьбы своей переменить нельзя, ни самого себя никто не знает, да и будущее тоже предвидеть невозможно <...> Словом, я влюбился в одну танцовщицу.
Это было тем более странно, что и красавицей её нельзя было назвать. Правда, у ней были удивительные золотисто-пепельные волосы и большие светлые глаза, с задумчивым и в то же время дерзким взором... Мне ли не знать выражения этого взора? Я целый год замирал и гас в его лучах! Сложена она была прекрасно, и когда она плясала свой народный танец, зрители, бывало, топали и кричали от восторга... Но, кажется, кроме меня, никто в нее не влюблялся - по крайней мере, никто так не влюбился, как я. С той самой минуты, как я увидел ее в первый раз (поверите ли, мне даже и теперь стоит только закрыть глаза, и тотчас передо мною театр, почти пустая сцена, изображающая внутренность леса, и она выбегает из-за кулис направо, с виноградным венком на голове и тигровой кожей по плечам), - с той роковой кинуты я принадлежал ей весь, вот как собака принадлежит своему хозяину; и если я и теперь, умирая, не принадлежу ей, так это только потому, что она меня бросила.
Говоря правду, она никогда особенно и не заботилась обо мне. Она едва замечала меня, хотя весьма добродушно пользовалась моими деньгами. Я был для нее, как она выражалась на своем ломаном французском наречии: «oun Rousso, boun enfan» - и больше ничего. Но я... я уже не мог жить нигде, где она не жила; я оторвался разом от всего мне дорогого, от самой родины, и пустился вслед за этой женщиной.
<...> В немецких сказках рыцари впадают часто в подобное оцепенение. Я не мог отвести взора от черт её лица, не мог наслушаться её речей, налюбоваться каждым её движеньем; я, право, и дышал-то вслед за ней. Впрочем, она была добра, непринужденна, даже слишком непринужденна, не ломалась, как большею частью ломаются актрисы. В ней было много жизни, то есть много крови, той южной, славной крови, в которую тамошнее солнце, должно быть, заронило часть своих лучей.
<...> Я не ожидал, какую роль мне придется разыгрывать. Я не ожидал, что буду таскаться по репетициям, мерзнуть и скучать за кулисами, дышать копотью театральной, знакомиться с разными, совершенно неблаговидными лицами... что я говорю, знакомиться - кланяться им; я не ожидал, что буду носить шаль танцовщицы, покупать ей новые перчатки, чистить белым хлебом старые (я и это делал, ей-ей!), отвозить домой её букеты, бегать по передним журналистов и директоров, тратиться, давать серенады, простужаться, занемогать... Я не ожидал, что получу, наконец, в одном немецком городишке затейливое прозванье: der Kunst-Barbar ... И всё это даром, в самом полном смысле слова - даром! Вот то-то и есть... Помните, как мы с вами словесно и письменно рассуждали о любви, в какие тонкости вдавались; а на поверку выходит, что настоящая любовь - чувство, вовсе не похожее на то, каким мы её себе представляли. Любовь вовсе даже не чувство; она - болезнь, известное состояние души и тела; она не развивается постепенно; в ней нельзя сомневаться, с ней нельзя хитрить, хотя она и проявляется не всегда одинаково; обыкновенно она овладевает человеком без спроса, внезапно, против его воли - ни дать ни взять холера или лихорадка... Подцепит его, голубчика, как коршун цыпленка, и понесет его куда угодно, как он там ни бейся и ни упирайся... В любви нет равенства, нет так называемого свободного соединения душ и прочих идеальностей, придуманных на досуге немецкими профессорами... Нет, в любви одно лицо - раб, а другое - властелин, и недаром толкуют поэты о цепях, налагаемых любовью. Да, любовь - цепь, и самая тяжелая. По крайней мере, я дошел до этого убеждения, и дошел до него путем опыта, купил это убеждение ценою жизни, потому что умираю рабом».
Этот суровый монолог на грани авторского самопризнания Тургенев написал в 1854 году. Он чувствовал, что роковое бремя такой любви ему придется нести до самой смерти. В трагической любви героя «Переписки» Тургенев видел отголосок всероссийской драмы, источником которой являлся все тот же крепостнический порядок вещей в стране, все те же привычки рабства в нашей психологии. Безволие героя Тургенев оценивал как исторически приобретенную национальную черту. В романе «Дым» писатель сказал устами Потугина: «Привычки рабства слишком глубоко в нас внедрились; нескоро мы от них отделаемся. Нам во всем и всюду нужен барин...» Тургеневу как человеку и художнику не суждено было почувствовать и пережить любовь в той полноте и жизненной укорененности, какую ощутил и передал его соперник, друг и антипод Лев Николаевич Толстой. Зато с проникновенным мастерством и утонченнейшей поэзией он чувствовал и воскрешал мгновенья чистой, трепетной и радостной влюбленности. До самой старости он сохранил в душе способность любить избранницу свежо и молодо, весенним чувством первой, искренней любви, в которой чувственность преображается до степени чистейшего духовного огня. Другим и противоположным полюсом любви в произведениях Тургенева была слепая и нерассуждающая власть её над человеческой душой, когда весь человеческий состав надламывался, терялось собственное «я» и любящий оказывался в положении безгласного раба.
Любовь к Полине Виардо у русского Тургенева не знала чувства меры и естественного равновесия: она лишь колебалась между полюсами «святости» и «рабства», хотя общение с талантливой артисткой погружало его в атмосферу ценимых и любимых им искусств. Полина Виардо была не только выдающейся певицей, не только незаурядной пианисткой, но и композитором, талантливой по-своему художницей и человеком, наделенным тонким литературным чутьем. Тургенев с детских лет был неизменным поклонником и ценителем музыки. Случалось, что в Спасском, оставаясь в одиночестве, он испытывал настоящий музыкальный голод, и тогда он подходил к фортепиано и одним-двумя пальцами слегка наигрывал любимую мелодию и подпевал высоким тонким голосом, не соответствующим ни его росту, ни широкой, богатырски сложенной груди. Он обладал безукоризненным музыкальным слухом, улавливающим самую ничтожную ошибку, любой фальшивый звук. Музыкальная его память вызывала удивление у современников; он помнил в исполнении Полины Виардо такие подробности, а преклонение перед её талантом достигало такой высокой степени, что иногда во время концерта или в ходе постановки оперы он не выдерживал и забывался, вставал с кресел и начинал жестикулировать или подтягивать певице, пока кто-нибудь из недовольных зрителей не одергивал его.
Со временем приступы любовной лихорадки повторялись реже, но крепла связь с чужим семейством, «на краюшке» которого он нашел себе приют. Тургенев очень любил детей Виардо, относился к ним с настоящей отеческой нежностью, они же, в свою очередь, привязались к доброму и ласковому великану из России, гуляющему с ними часами, рассказывающему импровизированные сказки. Особенно теплыми были чувства Тургенева к Марианне и Клавдии, младшим детям Полины и Луи.
С Луи Виардо его связывали прочные приятельские чувства. Они часто занимались совместными переводами с русского на французский, и уже в 1845 году, благодаря сотрудничеству Тургенева и доброй воле Виардо, во Франции появились первые переводы Гоголя. Тургенев очень увлекался живописью и чрезвычайно высоко ценил эстетическое чутье друга, большого знатока и ценителя изобразительных искусств, автора капитальных трудов по этому вопросу. Сближала их и страсть к охоте, которой они неизменно предавались на протяжении долгих лет жизни под одной крышей.
А в отношениях с Полиной главным было обожание «единственной в мире» женщины и артистки. Избалованная славой и успехом, которые сполна выпали ей на долю, она обладала характером сильным и властным, обостренным чувством самолюбия и гордости, умением подчинять себе людей и наслаждаться их благоговейным почитанием. Тургенев же перегорал в эстетических восторгах и сорокавосьмилетней своей богине пятидесятилетним мужем писал письма, как юный Ромео пятнадцатилетней Джульетте: «Я не могу больше. Я не могу жить вдали от вас. Я должен чувствовать вашу личную близость, наслаждаться ею. День, когда ваши глаза не светили мне, - погибший для меня день... Ах! довольно! довольно! Иначе я не совладаю с собой». Он по-прежнему «с несказанным умилением простирался у её ног», вновь просил «её милые руки», чтобы «выцеловать всю душу», рассыпался в словах благодарности за простую справку о здоровье, за «милую записочку». Всякая подробность её жизни оставалась для Тургенева священной и значительной: в письмах к Людвигу Пичу сообщалось об опухоли её пальца, при известии о том, что её нос укусила муха, едва не совершался побег из Спасского в Париж.
Тут чистейшая любовь действительно опасно балансировала на грани подданства: «Для меня её слово - закон!» В разговоре с Полонским Тургенев всерьез говорил о «присухе» и утверждал, что Полина Виардо - колдунья. Николай Сергеевич намекал, что «такие тайны доверяют только брату», а Некрасов настоятельно советовал Тургеневу не шутить со своими нервами и действовать решительно, - иначе не придется уехать из Парижа. Тургенев не послушал. И снова он «исходит в непрестанном обожании» и «на коленях целует священный для него подол ее платья». «Он страдал сознанием, что не может победить женской души и управлять ею», - говорил близкий друг Тургенева П. В. Анненков.
Но в романе с Полиной Виардо этот недостаток был достоинством. Гениальная певица сама обладала сильной страстью только на сцене и для сцены. Здесь она могла казаться воплощением тропического зноя. А в жизни не было человека благоразумнее и трезвее. Тургенев изумлялся её способности быть вечно здоровой, веселой и деятельной. А Жорж Санд поражалась уравновешенным эгоизмом жгучей актрисы, её «спокойной и ревнивой» заботливостью о своем покое. «Декабрьское превращение» Луи Наполеона в Наполеона III, например, несказанно взволновало всех, кто был небезразличен к политической свободе Франции. Спокойной осталась одна Полина: она даже приказала не принимать мужчин, потому что они надоедали ей своими вопросами. «Это меня только даром утомляет и волнует», - объясняла она. «Уметь рассчитать, когда стоит и не стоит волноваться, и переживать только не напрасные волнения - значит вовсе не испытывать непосредственных волнений, быть неспособной на такие волнения. Поистине - дар богов - не менее драгоценный, чем сценический талант! Не Тургеневу, разумеется, было взволновать эту необыкновенную душу», - писал старый биограф Тургенева И. И. Иванов.
Как только Варвара Петровна узнала о роковом увлечении сына, сердце её упало: она считала своих сыновей однолюбами, и тревоги её оказались не напрасны. Во время гастролей Полины в Москве Варвара Петровна была на одном из концертов и, скрепя материнское сердце, признала: «Хорошо проклятая цыганка поёт». Но, не умея подействовать на сына ласковым проникновенным словом и советом, по привычке старой крепостницы, она решила сократить материальную поддержку. Постепенно она свела её до такого минимума, что Тургеневу нечем было платить за квартиру, а порой и за обед. С 1843 года он переживает трудное время. Среди новых друзей круга Белинского он слывет богачом и аристократом. Тургенев вхож в великосветские салоны, он усвоил с юности замашки светского человека и привык жить широко. А теперь приходится занимать деньги у Панаева и Некрасова, на концерты ходить в чужие ложи, не имея средств оплатить дорогие билеты, и при этом как-то выкручиваться, делать вид, что ничего не произошло. Временами в связи с ложным своим положением он попадает в неловкие ситуации, дающие повод заподозрить его в хлестаковщине. А. Я. Панаева вспоминает, как в разговоре на даче у Белинского Тургенев похвалился искусным поваром, умевшим готовить очень тонкие блюда.
Небось, графов и баронов угощаете тонкими обедами, а своих приятелей-литераторов не приглашаете к себе, - шутя заметил Белинский.
Тургенев пришел в замешательство: конечно, по своему положению в обществе он должен, обязан был приглашать в гости друзей. Этого требовал общепринятый кодекс порядочного светского человека, но как быть, если повар у него действительно искусный, да не на что приготовить обед. Отказаться - стыдно, сказать правду - не поверят. И вот, не подавая виду, не обнаруживая внутреннего замешательства, он приглашает всех к себе на дачу на обед. Когда же гости в назначенный час к нему являются, виновника обещанного торжества не оказывается дома... За этим следуют тургеневские визиты с извинениями и ссылкой на забывчивость. Другого выхода он придумать не мог.
Бывали промахи и профессионального характера: Тургенев - мастер устного рассказа, и в ходе разговора о случившихся в действительности событиях его воображение разыгрывается, в рассказ включается творческая фантазия, - а в результате складывается мнение, что он любитель прихвастнуть и сочинитель небылиц. Водилась в молодости за Тургеневым еще одна особенность: пресыщенный в Берлине отвлеченно-философскими разговорами на эстетические темы, он прерывал нередко словоизлияния приятелей какой-нибудь нелепой выходкой. Однажды, например, Тургенев заявил, что перед великими произведениями искусства, живописи и скульптуры он испытывает зуд под коленами и ощущает, как икры его ног обращаются в треугольники. Здесь автор «Гамлета Щигровского уезда» допускал сознательный и дерзкий эпатаж.
Манера поведения Тургенева, не вполне понятая современниками, была умышленным протестом против нивелирующего личность кружкового воспитания, инерция которого еще сказывалась в среде петербургских литераторов. Впоследствии устами уездного Гамлета, дворянина Василия Васильевича, Тургенев дал уничтожающую критику наиболее отрицательных сторон кружковой жизни, которые испытал он сам: «...Кружок - да это гибель всякого самобытного развития; кружок - это безобразная замена общества, женщины, жизни... Кружок - это ленивое и вялое житьё вместе и рядом, которому придают значение и вид разумного дела; кружок заменяет разговор рассуждениями, приучает к бесплодной болтовне, отвлекает вас от уединенной, благодатной работы, прививает вам литературную чесотку; лишает вас, наконец, свежести и девственной крепости души. Кружок - да это пошлость и скука под именем братства и дружбы, сцепление недоразумений и притязаний под предлогом откровенности и участия; в кружке, благодаря праву каждого приятеля во всякое время и во всякий час запускать свои неумытые пальцы прямо во внутренность товарища, ни у кого нет чистого, нетронутого места на душе; в кружке поклоняются пустому краснобаю, самолюбивому умнику, довременному старику, носят на руках стихотворца бездарного, но с «затаенными» мыслями; в кружке молодые, семнадцатилетние малые хитро и мудрено толкуют о женщинах и любви, а перед женщинами молчат или говорят с ними, словно с книгой, - да и о чем говорят! В кружке процветает хитростное красноречие; в кружке наблюдают друг за другом не хуже полицейских чиновников... О кружок! ты не кружок: ты заколдованный круг, в котором погиб не один порядочный человек!»
В непривычно резкой для Тургенева характеристике прорывается еще не остывшее раздражение интеллектуальной замкнутостью философских кружков. Преодолевая романтизм и идеализм, Тургенев слишком беспощадно оценивает «метафизический» период своей и русской духовной жизни 1830 - начала 40-х годов. «Посудите сами, - восклицает уездный Гамлет, - какую, ну, скажите на милость, какую пользу мог я извлечь из энциклопедии Гегеля? Что общего, скажите, между этой энциклопедией и русской жизнью? И как прикажете применить её к нашему быту, да не её одну, энциклопедию, а вообще немецкую философию... скажу более - науку?»
Позднее в романе «Рудин» писатель внесет существенные поправки в столь однозначную и однобокую характеристику. Ученый круга Тургенева, известный либеральный профессор Б. Н. Чичерин вспоминал: «Однажды я сказал Ивану Сергеевичу, что напрасно он в «Гамлете Щигровского уезда» так вооружился против московских кружков... Это были легкие, которыми в то время могла дышать сдавленная со всех сторон русская мысль... Тургенев согласился с моим замечанием».
Semedi, 4 juillet {Так в подлиннике.} 49.
Bonjour, Madame. Je n"ai recu qu"aujourd"hui la lettre que vous m"avez ecrite mardi; je ne sais a quoi attribuer ce retard... Vous ne me dites pas si "Le Prophete"-marche maintenant avec plus d"ensemble - mais je crois que cela s"entend de soi-meme. Vous verrez que vous irez a quinze representations1. Les offres - (ou plutot c"est mieux que des offres) de Liverpool sont tres belles; ces Anglais ne se refusent rien2.-- Je continue a ne pas recevoir signe de vie de chez moi; du reste je me porte bien et suis fort content de mon sort. Le temps a ete assez beau tous ces jours-ci.
J"ai recu avant-hier la visite du docteur Fougeux. Nous avons fait une partie de billard, je l"ai promene en bateau.-- Je rame mieux que lui, qui cependant se vante d"avoir ete dans son temps le meilleur canotier de Bercy.-- Il a du l"oublier depuis ce temps-la - car je suis loin d"etre fort. A propos de bateau, il faut que je vous dise que malheureusement l"eau decroit beaucoup dans les fosses; elle fuit plus que jamais du cote de la fontaine, malgre la terre glaise dont on avait cru boucher le conduit.-- Il faudrait refaire la bonde - ce qui ne serait deja pas si difficile, en l"entourant de pierres, en forme de digue.-- Il faut aussi que je vous dise que les fosses n"ont pas ete cures du tout; il y a enormement de vase au fond.-- Le pere Negros me disait l"autre jour, en montrant le poing a un etre imaginaire - "Ah si l"on me volait comme on vole Mr Viardot!" - Il doit en savoir quelojlje chose.-- Du reste les riches sont la pour etre voles - niais c"est que vous n"etes pas encore riche pour pouvoir l"etre en conscience. Je crains bien qu"a votre retour il ne soit plus possible de faire le tour des fosses; deja maintenant il est assez difficile de passer par-dessous le pont du diable - c"est ainsi que j"ai surnomme le pont qui conduit a la ferme.-- Dans tous les cas - le Grand Ocean nous restera - le cote -des fosses qui longe la route a partir de la tourelle.-- J"ai ieconduit Mr, Fougeux jusqu"a Blandureau.-- Il m"a appris que Mlle Laure ne pouvait pas me souffrir.-- Il parait que l"on se fait des ennemis sans savoir pourquoi.-- Le docteur m"a invite de venir demain dejeuner chez lui.
J"ai dejeune hier chez Mr Fougeux. Il y avait Mr Magi, que vous connaissez, qui m"a semble un bon diable bien tranquille, un docteur de Paris, dans le genre de Mr Behrs de Petersbourg et le frere de Fougeux;-- il m"a l"ait penser a un autre frere3, auquel il ressemble beaucoup.-- Fougeux nous a fait boire de vingt vins differents; vers la fin du dejeuner tout le monde parlait a la fois avec beaucoup do chaleur et avec cette espece de fievre de dire et de repeter des choses parfaitement insignifiantes, qui s"empare d"une reunion de personnes se connaissant peu et se convenant encore moins, dont le vin a echauffe la tete.-- Chacun secoue son sac a lieux communs, ce qui produit beaucoup de poussiere. Puis nous allames faire le tour des boulevards de Rozay; eh eh! Rozay n"est pas deja si laid.-- Le gros Fougeux est decidement un bon garcon - et puis il ne se prend pas au serieux, ce qui est toujours fort agreable.-- Les gens qui se prennent au serieux peuvent devenir de grands politiques - de grands hommes, si vous voulez - mais leur societe est assez lourde a supporter. Goethe l"a dit: Wer sich selbst nicht zum Besten haben kann, gebort gewiss nicht zu den Besten4.-- Il y a une riviere a Bozay - cela m"a fort surpris.-- Je croyais qu"en Brie il n"y avait que des mares avec des joncs, mais sans eau.
Voici ce que j"ai lu depuis que je suis a Courtavenel: 1. Les deux volumes du "Manuel d"histoire" de Mr Ott.-- Ce Mr Ott est un democrate de l"ecole de Mr Buchez - un democrate catholique.-- Cette alliance hors nature ne peut produire que des monstres5.
2. Une histoire russe de Mr Oustrialoff. Comment diable cette histoire-la se trouve-t-elle a Courtavenel? - C"est detestable, mais cela m"a rafraichi la memoire sur beaucoup de dates et de faits".
3. "L"Histoire du Moyen Age" de fiotteck,-- Indicible-ment mauvais. Liberalisme evente, nauseabond et faux.-- Style emphatique et plat.-- Les gens de cette espece finissent par devenir des membres de la droite d"un parlement de Francfort.-- Je ne dis pas cela pour fiotteck - il est mort - heureusement! mais une foule de gens ejusdem farinae lui ont malheureusement survecu7.
4. Les "Lettres de Lady Montague" - (ecrites en 1717). Livre charmant, plein de grace, d"esprit et de franchise et qui fait aimer celle qui l"a ecrit, malgre son extraction8! - 5. "Dona Isabel de Solis, novela historica" de D. Marti-nez de la Rosa.-- J"ai lu ceci pour m"exercer dans la langue espagnole--mais j"en demande pardon a vos compatriotes - si toute leur litterature contemporaine est de cette force-la... C"est enfantin.-- Il n"y a que les extraits des chroniques qui soient interessants9.
6. "Histoire de la Guerre en Espagne depuis 1807" par le general Sarrazin. C"est ecrit avec clarte, mais la haine que ce Francais porte aux Francais est un peu trop violente pour etre naturelle. Le general S. me fait tout l"effet d"un gredin10.
7. Memoires de Bausset sur Napoleon.-- C"est l"ouvrage d"un valet de chambre distingue - si un valet de chambre peut l"etre.-- Des faits interessants11.
8. Traduction des "Georgiques" de Virgile par Delille.-- Je ne sais plus si c"etait Mr Martin ou Mr Nisard qui l"avait louee en ma presence12.-- Je n"ai pu l"achever; c"est vraiment trop fade et puis ces alexandrins coulent avec une facilite degoutante; c"est fluide et insipide comme de l"eau.-- L"original n"est pas une merveille non plus; toute cette litterature latine est factice et froide, une vraie litterature de litterateurs.-- 9. "La Pucelle" de Voltaire! - Eh bien, savez-vous qu"en general c"est tres ennuyeux, surtout la partie qui est censee ne pas devoir l"etre.-- Mais de charmants mots, des allusions hardies et spirituelles, des railleries sanglantes revelent le maitre13.
10. Un gros ouvrage de Mr Damas-Hinard sur Napoleon - une compilation de tous ses jugements sur les evenements, les personnes, les choses14.-- Quelle grande et ferle organisation que ce Napoleon - quelle force de caractere, quelle suite et quelle unite dans la volonte! - Et en meme temps jamais homme n"appartint plus au passe! - Il le resume completement, mais il tourne le dos a l"avenir, a cet avenir qui se debat encore et qui se debattra longtemps sous les chaines qu"il lui a forgees.-- La monarchie se mourait eu Europe: il a organise l"autorite, le gouvernement, ce hideux fantome {Далее три слова зачеркнуты.}, qui impuissant a produire, vide et bete, avec le mot Ordre a la bouche, une epee dans une main et de l"or dans l"autre, nous ecrase tous sous ses pieds de fer - Saperlotte! quelle image orientale! - Excellente transition pour arriver au 11. Coran.-- Je viens de le commencer15. Il y a de la grandeur et du bon sens dans ce livre; mais je prevois que la boursouflure orientale et le vague de la langue prophetique m"en degouteront bientot.-- Vous voyez qu"apres tout je n"ai pas perdu mon temps; car tous ces livres sus-nommes je les ai - non pas parcourus - mais lus, ce qui s"appelle lus.-- A propos de livres - il faut que Viardot sache que je lui ai arrange sa bibliotheque - que es un primor. De son cote Jean ne fait que frotter, laver, nettoyer, huiler, epousseter, balayer et cirer du matin au soir. Ah si le jardinier lui ressemblait!
Vous ignorez probablement, mais vous le saurez quand je vous le dirai que je ne me couche jamais avant minuit. Eh bien - hier - j"allais quitter le salon, quand j"ai tout a coup entendu deux profonds soupirs bien distincts, qui ont retenti - ou plutot passe comme un souffle a deux pas de moi.-- Sultan etait couche depuis longtemps - j"etais parfaitement seul. Cela m"a donne une legere horri-pilation.-- En traversant le corridor, je me suis demande ce que j"aurais fait, si j"avais senti une main tout a coup saisir la mienne: et j"ai du m"avouer que j"aurais pousse un cri d"aigle.-- On est decidement m"oins brave la nuit que le jour.-- Je voudrais savoir si les aveugles ont peur des revenants? - Avant de me coucher je fais chaque soir une petite promenade dans la cour.-- Hier je me suis place sur le pont et j"ai ecoute: voila les differents sons que j"ai entendus:
Le bruit du sang dans les oreilles et la respiration.
Le frolement, le chuchotement continuel des feuilles.
Le cri des cigales; il y en avait quatre dans les arbres de la cour.
Des poissons venaient faire a la surface de l"eau un petit bruit, qui ressemblait a un baiser.
De temps en temps une goutte tombait avec un petit son argentin.
Une branche se cassait - qui l"avait cassee?
Ce bruit sourd - sont-ce des pas sur la route? Est-ce le murmure d"une voix?
Et puis tout a coup le soprano suraigu d"un cousin, qui vient vous tinter a l"oreille...
A propos de cousins, les rougets me devorent cette annee. Depuis quelques jours j"en suis plein et je me gratte a haute voix.
Ou languissante et blessee On voit dans l"onde glacee Tomber la biche aux abois.
Je ne sais pourquoi - mais il me semble voir les grands arbres bruns {Далее зачеркнуто: depouilles}, la terre couverte de givre, les feuilles mortes jonchant l"allee et la surface du petit etang immobile, la biche qui tombe sur le bord et les chiens qui arrivent de loin et dont les aboiements retentissent joyeusement dans l"air clair et sec.-- Allez-vous composer cette annee-ci? - J"ai essaye deux ou trois fois de faire des paroles - mais helas - mon Pegase n"est plus qu"un vieux cheval couronne qui ne peut faire un pas.-- L"autre jour je vois un corbeau gris dans les champs: l"aspect de ce compatriote m"emeut; je lui ote.mon chapeau et lui demande des nouvelles de mon pays.-- Eu -verite j"etais presque touche. Tiens, me dis-je, faisons une jolie petite piece de vers la-dessus. Quelque chose de simple, de gracieux - enfin faisons du Be-ranger17 - ?quoi!-- Je nie suis battu les flancs pendant deux heures sans pouvoir seulement rimer deux vers.-- Enfin le desespoir m"a pris et voici ce dont je suis accouche:
Corbeau, corbeau Tu n"es pas beau, Mais tu viens de mon pays:
Eh bien! retoume-z-y.
Je doute fort que vous mettiez cela en musique.
En fouillant dans les cahiers de musique, j"ai trouve deux cahiers ou il n"y en avait point: c"etaient des poesies russes, copiees par vous et le commencement d"une grammaire.-- Ca m"a semble bien drole tout de meme. Seriez-vo; s encore en etat de lire ce que vous y avez ecrit? - Ces!: a Vienne n"est-ce pas, avec Mr Sollogoub, que vous vous etes occupee de cela? - Вы понимаете по-русски? Или уже позабыли? Voyons: qu"est-ce que c"est que cela?
Je bavarde aujourd"hui comme une pie restee vieille fille... A propos, savez-vous que j"ai lu dans les lettres de L
Ainsi donc Mlle Antonia est devenue depuis hier Mme Leonard19. Ah! vous ne pourrez plus la faire manger a table plus qu"elle ne l"aurait voulu! Je ne pouvais m"empecher de rire sous cape quand je vous voyais un air grave pour lui faire avaler le reste d"une cotelette: - Mme Pauline Viardot: "Antonita, vamos..." Mme Garcia (avec beaucoup de precipitation et d"energie): "Come, come, tu no cornes nada" - Mr Sitehes (en secouant un peu la tete): "Es me-nester corner, hija". Mlle Antonia (avec vivacite): "Sea, por el amor de Dios, padre".-- Mais je babille trop. A demain.
Imaginez-vous ce qui m"arrive! J"avais l"intention ce matin d"achever cette quatrieme page et de vous envoyer la lettre - (d"autant plus qu"il y a une semaine que je vous ai ecrit pour la derniere fois) - voila tout a coup qu"on annonce le frere de Mr Fougeux, qui vient s"installer ici jusqu"a 5 heures! Et moi, stupide, au lieu d"envoyer tout bonnement cette lettre inachevee - (elle n"est deja pas mal longue) - je n"en fais rien - je remets a demain.-- Cette quatrieme page m"a retenu - pourquoi? Je ne le saurais dire.-- Enfin - je vous en demande pardon - et pour vous prouver la sincerite de mon repentir, je m"engage a ecrire une feuille de plus! - Mais grand maladroit que je suis! Je deviens stupide, ma parole d"honneur! Comme si c"etait une tache pour moi que de vous ecrire... Allons, allons, je patauge, je m"embrouille - qu"on me jette a la porte et qu"il n"en soit plus question.
Mais je rentre par la fenetre et je continue.
Je commence par vous remercier mille fois pour votre charmante lettre; je l"ai lue et relue.-- Je vous avoue que je n"aurais pas ete fache de vous voir faire Fides en italien20; mais quand on est gueux comme Job, on ne peut pas penser a des excursions en Angleterre! Ah, Mr Louis Blanc... - mais c"est un charmant homme et je vais relire ses livres.-- Fides est donc alle aux nues... tant mieux, tant mieux.-- J"en suis bien content, parole d"honneur. Attendez, je vais me lever et faire une cabriole en signe de rejouissance.-- Voila qui est fait.-- Vous avez la bonte de demander des nouvelles de ma sante - je me porte a merveille et je prie Dieu de veiller sur vous! - Oh oui.-- Soyez bien portante, soyez heureuse, gaie, contente, admiree, aimee, celebre: je sais bien que vous etes tout cela - mais cela ne m"empeche pas de me donner le plaisir de vous le souhaiter...
Attendez: je vous ai enumere tous les ouvrages que j"ai lus; mais vous me demanderez peut-etre si je n"ai fait que lire. Madame, j"ai fait une comedie en un acte; Madame, je vous jure par les manes de mes ancetres, qui etaient probablement des Tatars, laids comme des boucs et puants comme des singes - que j"ai ecrit, copie et expedie une comedie en un acte, une comedie de 50 pages21! Et la traduction? direz-vous? - Ah, voila. Imaginez vous qu"en partant pour Courtavenel - au lieu du cahier qui renferme ma premiere comedie22, j"en emporte un autre! - Ca a ete meme, je vous l"avoue, la seconde raison de mon voyage a Paris: je voulais rapporter le bon cahier. Mais a mon grand etonnement j"appris rue Laffitte n® И que Mme Sitches avait emporte les clefs de son appartement a Bruxelles23 - a telles enseignes que je dus me promener tout le jour, mon chapeau gris sur la tete, ce qui faisait sourire les passants qui me prenaient pour un rapin vieux et gras. N"ayant pas de cahier je ne puis faire de traduction; mais dans 5 ou 6 jours - apres le retour de Mme Sitches j"irai a Paris pour 24 heures et je rapporterai le cahier.-- Je serais alle a Paris rien que pour cela - mais j"ai encore autre chose a y faire.
Et mon argent qu"on s"obstine a ne pas m"envoyer!! Pour en revenir a Mr Fougeux frere, il faut avouer que jamais personne ne m"a scie le dos comme lui; il a fini par me reciter par coeur des fragments de Rousseau et de La Bruyere. "Monsieur - me disait-il - remarquez cette phrase: "Un trone"etait indigne d"elle"24"; et il la repetait quarante fois: "Voila une idee, on sait a quoi s"en tenir. Voila une idee enfin. Voila une idee". Je finissais par lui achever ses phrases; mais il les reprenait. Pourquoi se donne-t-on tant de peine d"etre bete? - C"est vrai: je crois que personrie n"est bete naturellement - mais a force d"art on parvient a tout.-- J"ai vu le moment ou il allait rester diner. - C"est que je dine savez-vous?.. Comment? je n"en sais rien - mais je dine et tres bien. J"espere bien le savoir un jour, quand j"aurai de l"argent. Dites-moi - votre costume de Fides - (je ne parle pas du premier) est le meme qu"a Paris - n "est-ce pas?
Vous avez raison dans ce que vous me dites a propos de votre buste; cependant un sculpteur de talent pourrait en faire une belle chose. Si l"on fait des lithographies ou des gravures de Fides a Londres, rapportez-les.-- Je serais bien content de recevoir une lettre de Chorley. Et vous etes bien bonne de me dire ce que vous me dites. Jeudi.
Il a fait un orage cette nuit avec de grands coups de tonnerre; le feuillage des arbres est encore tout trouble pour parler a la Chenier; l"air est rafraichi et extremement doux.-- Je m"attends a recevoir aujourd"hui une lettre de Mr et Mme Sitches, qui m"annonce leur arrivee.-- Cour-tavenel n"a jamais ete aussi propre, grace aux soins paternels de Jean.-- Il parait que Mlle Berthe va venir aussi.-- Un levreau d"une assez jolie taille s"est noye avant-hier dans les fosses.-- Comment et pourquoi? C"est ce qu"on ne saurait dire. Se serait-il suicide? - Cependant, a son age on croit encore au bonheur. Du reste il parait qu"on a vu des exemples d"animaux se suicidant. Il parait qu"un chien s"est noye expres en Angleterre - mais en Angleterre cela se concoit.-- Je ne devrais pas medire de ce pays-la - apres tout; je crois qu"on vous y aime.-- Le nom de Mrs Jameson - ne m"est pas inconnu; je crois qu"elle fait des romans historiques. Ne trouvez-vous pas que la remarque suivante faite par Lady Montague en 1717 a Paris - est encore juste maintenant: "Very commonly the entrance of a gentleman or a lady into a room is accompanied with a grin, which is designed to express complacence and social pleasure, but really shows nothing more than a certain contortion of muscles that must make a stranger laugh. The French grin is equally remote from the chearfull serenity of a smile and the cordial mirth of an honest English horse-laugh"25. On peut remarquer la meme chose quand deux personnes se quittent ou s"abordent dans la rue; le changement subit de la contenance me frappe toujours. Du reste tout le monde le fait - (les Anglais exceptes) moi tout le premier.-- Or, voyez ce que peut l"influence de l"homme!-- Le chien, qui est l"animal qu"il a le plus corrompu, a fini par imiter ces contorsions affectees et ridicules; je suis persuade que la maniere dont ces animaux s"abordent n"est pas dans leur nature; c"est le fruit de la civilisation. Mais les imitateurs ayant la rage d"outrer toujours, au lieu de sourire en montrant les dents et clignant les yeux,-- eux... Je n"ai pas besoin d"achever: rappelez vous le dessin hardi de votre frere.
A propos de votre frere, dites-lui que je lui serre la main bien fortement.-- Dites-lui surtout qu"il faut etre de bonne humeur, ne fut-ce que pour la sante - quitte a briser quelque meuble de temps en temps. Sait-il deja speak English? - Et l"allemand? - Il l"a probablement abandonne.-- Sans cela je lui dirais que ce n"est pas pour rien qu"on dit Geld verdienen; car verdienen vient de dienen.
Je fais tous les jours une grande promenade avant diner, accompagne de Sultan.-- Je crains bien que cette annee il n"y ait moins de gibier que les annees precedentes... Les grandes pluies du mois de juin ont fait beaucoup de tort aux couvees.-- Je trouve souvent des couples de perdrix sans petits.-- Savez-vous que les perdrix jouent tres bien la comedie? - Elles savent tres bien feindre d"etre blessees, de pouvoir voler a peine, elles crient, elles piaillent - le tout pour attirer le chien apres elles et le detourner de l"endroit ou se trouvent les petits.-- L"amour maternel a failli couter bien cher avant-hier a l"une d"elles: elle a si bien joue son role que Sultan l"a happee.-- Mais comme c"est un perfect gentleman, il n"a fait que l"humecter de sa salive et lui oter quelques plumes; j"ai rendu la liberte a cette mere courageuse et trop bonne actrice26.-- Ce que s"est cependant que le theatre! - Voila un acteur qui m"emeut, qui me fait verser des larmes; il se met a pleurer lui-meme - et me fait rire peut-etre.-- Et cependant s"il ne fait que jouer, que feindre, je ne crois pas qu"il puisse m"emouvoir completement: il faut a ce qu"il parait, un certain melange de nature et d"art... Vous devez le savoir.-- Eh bien! non, vous ne le savez pas - ou du moins, vous ne sauriez l"expliquer - malgre que vous soyez the subtlest tragedian of the world.-- Decidement on ne fait tres bien que ce dont on ne peut se rendre entierement compte - c"est pour cela qu"il vous arrive de courir apres vous-meme.-- En poussant cette maxime jusqu"au paradoxe on peut dire que pour bien faire quelque chose, il faut ne pas le savoir. Le facteur est venu - et pas de lettre de Paris.-- Ce sera alors pour demain.--Sur ce je vous salue tous tant que vous etes a commencer par Viardot.-- Que Dieu vous benisse et veille sur vous. Je vous serre bien cordialement la main.-- A revoir.
Votre tout devoue J. T.
Полине Виардо С французского:
Куртавнель.
Добрый день, милостивая государыня. Я только сегодня получил письмо, которое вы мне отправили во вторник; не знаю, чем объяснить это опоздание. Вы не сообщаете, идет ли теперь "Пророк" более слаженно, но я полагаю, что это разумеется само собою. Увидите, вы дойдете до пятнадцати представлений1. Ливерпульские предложения (или, вернее, это даже лучше, нежели предложения) превосходны; эти англичане ни в чем себе не отказывают2. Я по-прежнему не получаю ничего из дому; впрочем, я совершенно здоров и очень доволен своею судьбой. Погода все эти дни стояла довольно хорошая.
Третьего дня меня посетил доктор Фуже. Мы сыграли партию на бильярде, я его катал на лодке. Я гребу лучше его, а он хвастается, что был в свое время лучшим гребцом в Берси. Должно быть, он с тех пор разучился, так как ведь и я вовсе но силен. Кстати о лодке; я должен вам сказать, что, к несчастью, вода во рвах сильно убывает; она более чем когда-либо уходит около источника, невзирая на глину, которой думали остановить течь. Следовало бы переделать шлюз, что было бы не так уже трудно, обложив его камнями в виде плотины. Должен вам также сказать, что рвы вовсе не очищались; на дне их огромное количество тины. Дядюшка Ногро говорил мне на днях, показывая кулак какому-то воображаемому существу: "А! если б меня обкрадывали так, как обкрадывают г-на Виардо!" Должно быть, он кое-что об этом знает. Впрочем, богатые на то и существуют, чтоб их обкрадывали; но дело в том, что вы еще не настолько богаты, чтобы со спокойной совестью давать себя обкрадывать. Я очень опасаюсь, что, когда вы вернетесь, уже нельзя будет проехаться по рвам на лодке; и теперь уже трудно проходить под Чёртовым мостом - так я прозвал мост, который ведет на ферму. Во всяком случае, нам останется Великий океан - та часть рвов, которая идет вдоль дороги, начиная от башенки. Я проводил г-на Фуже до Бландгоро. Он сообщил мне, что м-ль Лора терпеть меня не может. По-видимому, наживаешь себе врагов, сам не зная почему. Доктор пригласил меня на другой день прийти к нему завтракать.
Понедельник.
Я завтракал вчера у г-на Фуже. Были там г-н Мажи, которого вы знаете и который показался мне добрым малым, к тому же весьма спокойным, он - доктор из Парижа, вроде петербургского г-на Берса, и брат Фуже; он напомнил мне другого брата3, на которою он очень похож. Фуже напоил нас двадцатью различными винами; к концу завтрака все говорили сразу с большим жаром и в каком-то лихорадочном возбуждении повторяли совершенно незначительные вещи, как это обыкновенно бывает, когда соберутся люди мало знакомые между собою и еще менее друг другу подходящие, которым вино разгорячило головы. Каждый вытряхивает свой мешок общих мест, отчего летит много пыли. Затем мы прошлись по розейским бульварам; э, э! Розе вовсе уж не так безобразен! Толстяк Фуже положительно добрый малый, и притом он не принимает себя всерьез, а это всегда очень приятно. Люди, которые принимают себя всерьез, могут сделаться великими, политиками - великими людьми, если хотите,-- но переносить их общество довольно тяжко. Гёте сказал: Wer sich selbst nicht zum Besten haben kann, gehort gewiss nicht zu den Besten {Кто не умеет подтрунивать над самим собой, тот, конечно, не принадлежит к числу лучших (нем.).}4. В Розе есть речка, это меня очень удивило. Я думал, что в Бри встречаются только лужи с тростником, но без воды.
Вот что я прочел с тех пор, как живу в Куртавнеле:
1. Оба тома "Руководства по истории" г-на Отта.-- Этот г-н Отт - демократ школы г-на Бюшеза, демократ-католик. Этот противоестественный союз в состоянии производить лишь уродов5.
2. "Русскую историю" г-на Устрялова. Чёрт возьми, как попала эта история в Куртавнель? Она отвратительна, но освежила в моей памяти много дат и событий6.
3. "Историю средних веков" Роттека.-- Невыразимо скверно. Либерализм легковесный, тошнотворный и фальшивый. Слог высокопарный и пошлый. Люди этого сорта в конце концов становятся членами правой какого-нибудь франкфуртского парламента. Я но говорю этого о Роттеке - он умер, к счастью! Но множество людей ejusdem farinae {из того же теста (лат.).}, к несчастью, пережили его7.
4. "Письма леди Монтегью" (писанные в 1717 г.). Прелестная книжка, исполненная изящества, ума и искренности и заставляющая любить ту, которая ее писала, невзирая на ее происхождение8!
5. "Dona Isabel de Solis, novela historica" {"Донья Исабель де Солис, исторический роман" (исп.).} Д<она> Мартинеса де ла Роса.-- Я прочел это для упражнения в испанском языке. Но пусть извинят меня ваши соотечественники, если вся их современная литература такого же качества... Это по-детски наивно. Интересны лишь выдержки из хроник9.
6. "Историю войны в Испании с 1807 года" генерала Сарразена. Это написано ясно, но ненависть, которую этот француз питает к французам, уж чересчур сильна, чтобы быть естественною. Генерал С. кажется мне совершенным негодяем10.
7. Воспоминания Боссе о Наполеоне.-- Это произведение благородного лакея, если только лакей может быть благородным. Есть интересные факты11.
8. Перевод Вергилиевых "Георгин" Делиля.-- Уж не знаю кто, г-н Мартен или г-н Низар, хвалил его в моем присутствии12. Я не мог его докончить; право, это слишком пресно, и к тому же, эти александрийские стихи текут с отвратительной легкостью; это жидко и безвкусно, как вода. Подлинник тоже не бог знает какое чудо; вся эта латинская литература искусственна и холодна, настоящая литература для литераторов.
9. "Девственницу" Вольтера! - А знаете ли вы, что в общем это очень скучно, в особенности же та часть, которая не считается таковой. Но прелестные остроты, смелые, умные и тонкие намеки, язвительные насмешки обнаруживают великого мастера13.
10. Толстый труд г-на Дама-Инара о Наполеоне - компиляция всех его суждений о событиях, людях и вещах14. - Что за великая и сильная личность этот Наполеон, что за сила характера, какая последовательность и какое единство воли! И вместе с тем никогда не было человека, более принадлежавшего прошлому. Он полностью это прошлое воплощает, но поворачивается спиной к будущему, к тому будущему, которое бьется еще и долго будет биться в цепях, им выкованных. Монархия в Европе умирала: он организовал власть, правительство, этот отвратительный призрак {Далее три слова зачеркнуты.}, который бессилен что-либо произвести, пустой и глупей, со словом Порядок на устах, с саблей в одной руке и с золотом: в другой, всех нас попирающий своими коваными сапогами. Чёрт возьми! что за восточный образ! Отличный переход к 11. Коран.-- Я только что начал его читать15. В этой книге есть величие и здравый смысл; но я предвижу, что восточная напыщенность и неясность пророческого языка мне скоро наскучат.
Как видите, в общем я не терял времени, так как все вышеназванные книги не перелистал, а прочел, в точном смысле слова "прочел". Кстати о книгах, пусть Виардо знает, что я привел в до-рядок его библиотеку, que es un primor {так что просто чудо (исп.).}. Жан, со своей стороны, только и делает, что с утра до ночи трет, моет, чистит, смазывает маслом, стирает пыль, метет и натирает полы. Ах! если бы садовник походил на него!
Вам, вероятно, неизвестно, но вы это узнаете, когда я вам скажу, что я никогда не ложусь спать раньше полуночи. И вот вчера, только я собирался уйти из гостиной, как вдруг услышал два глубоких, вполне отчетливых вздоха, которые раздались, или, вернее, пронеслись, словно дуновение, в двух шагах от меня. Султан давно спал, я был совершенно один. Это вызвало во мне легкую дрожь. Проходя по коридору, я подумал о том, что бы я сделал, если б почувствовал, как чья-то рука внезапно схватила меня за руку: и я должен был себе признаться, что испустил бы пронзительный крик. Положительно, ночью бываешь! менее храбрым, чем днем. Я желал бы знать, боятся ли слепые привидений. Прежде чем лечь спать, я каждый вечер совершаю маленькую прогулку по двору. Вчера я остановился на мосту и стал прислушиваться. Вот различные звуки, которые я слышал:
Шум крови в ушах и свое дыхание.
Шорох, неустанный шёпот листьев.
Стрекот кузнечиков; их было четыре в деревьях на дворе.
Рыбы производили на поверхности воды легкий шум, который походил на звук поцелуя.
Время от времени с тихим серебристым звуком падала капля.
Ломалась какая-то ветка; кто сломал ее?
Вот глухой звук... что это? шаги на дороге? или звук человеческого голоса?
И вдруг тончайшее сопрано комара, которое раздается над вашим ухом...
Кстати о комарах. В этом году меня съедают красношейки. Вот уже несколько дней, как я весь покрыт ими и шумно чешусь.
Кстати, или нет, наоборот... впрочем, это всё равно. Я должен вам сказать, что, найдя под зеленым чехлом рояля ваш толстый музыкальный альбом, я позволил себе раскрыть и пробежать его. К несчастью, моя правая рука не играет на рояле достаточно хорошо, чтобы дать мне хотя бы некоторое понятие о мелодии; тем не менее я попытался разобрать некоторые вещицы, которых вы нам никогда не пели! Насколько я могу судить, у вас во все времена был превосходный вкус; но то, что вы делали раньше, было несравненно менее искрение. Так, например, я нахожу прелестной первую фразу из "Ласточки и узника": "Милая ласточка, порхающая перед решеткой мрачной тюрьмы, летай, летай без боязни вокруг этих стен". До сих пор это очень хорошо, но "Я люблю смотреть на тебя" застревает у меня в горле словно кость; сколько бы я ни пел это грудным голосом, фальцетом, закрыв глаза и наклонив голову немножко набок, как делаешь, когда желаешь судить беспристрастно: невозможно! В особенности это до приводит меня в отчаяние. Я даже пробовал заменить его: невозможно, всё так же невозможно! А начало фразы так мило! Всё равно, я предпочитаю "Светлячка", или "Марию и Юлию", или "Ночь и день". Чей это текст, озаглавленный "Мечты"16? Там есть три стиха, которые мне очень нравятся:
Где видишь, как изнемогающая и раненая, Падает в ледяную воду Затравленная лань.
Не знаю почему, по мне так и кажется, что я вижу большие темные деревья, покрытую инеем землю, сухие листья, застилающие аллею н поверхность маленького недвижного пруда, лань, падающую на самом берегу, и подбегающих издали собак, лай которых весело раздается в ясном и сухом воздухе.-- Собираетесь ли вы писать музыку в этом году? Два или три раза я пытался сочинять слова, но, увы! мой Пегас теперь всего лишь старая, хоть и заслуженная лошадь, которая не в состоянии ступить и шагу. Как-то на днях я увидал в поле серого ворона; вид этого соотечественника волнует меня; я снимаю перед ним шляпу и спрашиваю у него, что нового на родине. Право; я был почти растроган. Ну, вот, сказал я самому себе, сложим об этом хорошенькие стишки. Что-нибудь простое, изящное; словом, что-нибудь вроде Беранже17! В течение двух часов я ломал себе голову, не в силах срифмовать хотя бы двух строк. Наконец, меня взяло отчаяние, и вот чем я разрешился:
Ворон, ворон, Ты не красив, Но ты явился из моей страны:
Так возвращайся же туда!
Я сильно сомневаюсь, чтобы вы положили это на музыку.
Роясь в музыкальных тетрадях, я нашел две, в которых никакой музыки не было: это были списанные вами, русские стихотворения и начало грамматики. Это мне всё же показалось очень забавным. Могли бы вы теперь прочитать то, что вы там написали? Не правда ли, вы ведь занимались этим в Вене, с г-ном Соллогубом?
Вы понимаете по-русски? или уже позабыли? {Эти две фразы в оригинале написаны по-русски, см. с. 319.} А ну-ка: что это значит?
Я болтаю сегодня, как сорока, оставшаяся старой девой... Кстати, знаете ли, я прочел в письмах л<еди> Монтегью, что в Турции молодая девушка, умершая девицей, подлежит осуждению, поскольку женщина существует на земле, чтобы производить потомство18? Видите ли, хорошее и дурное - это как Восток и Запад: то, что Восток здесь, далее оказывается Западом; это зависит от того, в какой точке находишься.
Итак, м-ль Антония сделалась со вчерашнего дня г-жой Леонар19. Да! вам теперь не придется заставлять ее есть больше, чем ей того хочется! Бывало, я но мог удержаться от смеха украдкой, когда да. принимали строгий вид, чтобы заставить ее проглотить остаток котлетки. Г-жа, Полина Виардо: "Antonita, vamos..." Г-жа Гарсия (с большой торопливостью и энергией): "Come, come, tu no cornes nada". Г-н Сичес (покачивая головой): "Es menester corner, hija". М-ль Антония (с живостью): "Sea por el amor de Dios padre" {"Антонита, ну же..." - "Ешь, ешь, ты ничего не ешь".-- "Надо есть, дочка".-- "Пусть так, ради бога, отец!" (исп.).}. Но я слишком разболтался. До завтра.
Среда вечером.
Вообразите, что со мною случилось! Сегодня утром я намеревался докончить эту четвертую страницу и отправить вам письмо (тем более, что прошла уже неделя с тех пор, как я писал вам последний раз) - как вдруг мне докладывают о приезде брата г-на Фуже, который и располагается здесь до пяти часов! А я-то, глупый, вместо того чтобы просто отослать вам это письмо недоконченным (оно и так уже довольно длинно), я этого не делаю и откладываю до завтра... Эта четвертая страница меня задержала - почему? Трудно сказать. Как бы то ни было, прошу у вас прощения, а чтоб доказать искренность моего раскаяния, обязуюсь написать вам один лишний листок! Но что я за неловкий такой! Честное слово, я выживаю из ума! Как будто писать вам - для меня труд... Ну, вот, я путаюсь, сбиваюсь, пусть меня выгонят за дверь и чтоб об этом речи больше но было.
Но я возвращаюсь через окно и продолжаю.
Прежде всего, тысячу раз благодарю вас за ваше прелестное письмо; я его читал и перечитывал. Признаюсь, я не прочь был бы видеть, как вы исполняете Фидес по-итальянски20; но когда человек нищ, как Иов, нечего и думать о поездках в Англию. А! г-н Луи Блан... да это прелестный человек, и я снова перечитаю его книга.
Итак, Фидес вознесена до небес... Тем лучше, тем лучше. Я этому очень рад, честное слово.
Постойте, я сейчас встану и сделаю пируэт в знак радости. Так оно и сделано.
Вы столь добры, что спрашиваете меня о моем здоровье; чувствую я себя прекрасно и молю бога хранить вас! О да! будьте здоровы, будьте счастливы, веселы, довольны, почитаемы, любимы, знамениты: я знаю, что все это у вас уже есть, но это не мешает мне доставить себе удовольствие вам этого пожелать...
Постойте: я перечислил вам все произведения, которые прочел; но вы, может быть, спросите меня, только ли я и делал, что читал. Милостивая государыня, я сочинил одноактную комедию; клянусь вам, милостивая государыня, тенями моих предков, которые, по всей вероятности, были татары, уродливые, как козлы, и вонючие, как обезьяны, что я написал, переписал и отправил одноактную комедию, в 50 страниц21! А перевод? - скажете вы? Ах, так вот! Вообразите себе, что, уезжая в Куртавнель, вместо тетради, которая содержит мою первую комедию22, я захватил совсем другую тетрадь! Это даже было, признаюсь вам, второй причиной моей поездки в Париж: я хотел привезти нужную тетрадь. Но, к моему великому изумлению, на улице Лафит, 11, я узнал, что г-жа Сичес увезла с собою в Брюссель23 ключи от своей квартиры, так что мне пришлось пробродить целый день в моей серой шляпе, что вызывало улыбку у прохожих, принимавших меня за старого разжиревшего мазилу. Без тетради я не могу делать перевода; но через пять-шесть дней - после возвращения г-жи Сичес - я отправлюсь на сутки в Париж и привезу с собою тетрадь, Я съездил бы в Париж даже только для этого, но у меня там есть и другие дела.
А моих денег мне упорно не присылают!!
Возвращаясь к брату г-на Фуже, должен признаться, что никто не изводил меня так, как он; в конце концов он стал мне наизусть читать отрывки из Руссо и Лабрюйера. "Обратите, милостивый государь,-- говорил он мне,-- внимание на эту вот фразу: "Трон был ее недостоин"24"; и он повторял ее раз сорок. "Вот мысль; понятная мысль. Вот это мысль. Вот мысль". В конце концов я стал договаривать за него его фразы, но он их вновь повторял. К чему столько трудиться, чтобы быть глупым? В самом деле, я думаю, что никто не бывает глуп от природы. Но при старании можно всего достигнуть. Я предвидел, что он пожелает остаться обедать. Ведь я, как вам известно, тоже обедаю. Каким образом? право, не знаю, по я обедаю, и весьма хорошо. Надеюсь выяснить это в свое время, когда у меня будут деньги. Скажите, ваш костюм Фидес (я не говорю о самом первом) всё тот же, что и в Париже, не так ли?
Вы правы в том, что говорите о вашем скульптурном портрете, по у талантливого скульптора из этого могло бы выйти нечто прекрасное. Если в Лондоне выпустят литографии или гравюры с. изображением Фидес, то привезите их с собой. Я был бы весьма рад получить письмо от Чорли. А вы очень добры, говоря мне то, что вы мне говорите.
Сегодня ночью была гроза с сильными раскатами грома; листва деревьев еще находится в полном смятении, выражаясь слогом Шенье; воздух освежен и чрезвычайно мягок. Я надеюсь сегодня на письмо от г-на и г-жи Сичес с извещением об их приезде. Куртавнель, благодаря отеческим заботам Жана, никогда не бывал таким чистым. По-видимому, м-ль Берта также приедет.
Довольно крупный зайчонок третьего дня утонул во рвах. Как и почему? Трудно сказать. Покончил ли он с собой? Но ведь в его возрасте еще верят в счастье. Впрочем, самоубийства, будто бы, случаются и у животных. Я слышал, что в Англии одна собака нарочно утопилась,-- но в Англии это понятно. Впрочем, мне не следовало бы злословить об этой стране; думаю, что вас там любят. Имя г-жи Джеймсон мне известно; кажется, она пишет исторические романы. Не находите ли вы, что нижеследующее замечание, сделанное леди Монтегью в 1717 г., в Париже, справедливо еще и сейчас: "Very commonly the entrance of a gentleman or a lady into a room is accompanied with a grin, which is designed to express complacence and social pleasure, but really shows nothing more than a certain contortion of muscles that must make a stranger laugh. The French grin is equally remote from the chearfull serenity of a smile, and the cordial mirth of an honest English horse-laugh" {"Обычно мужчина или женщина, входя в комнату, широко оскаливают зубы, что должно выражать довольство, приветливость и дружелюбие, но на самом деле является неким сокращением мускулов, которое у иностранца обязательно вызывает смех. Французский оскал зубов равно далек и от радостной, спокойной улыбки, и от сердечного веселья, которое несет в себе громкий, искренний хохот англичан" (англ.).}25. То же можно наблюдать, когда два человека прощаются или встречаются на улице; внезапная перемена в поведении меня всегда поражает. Впрочем, все так поступают (за исключением англичан), и я первый. Но посмотрите, что может сделать влияние человека! Собака, наиболее испорченное им животное, в конце концов переняла эти деланные и смешные кривляния; я убежден, что манера этих животных знакомиться друг с другом вовсе не свойственна их природе; это плод цивилизации. Но у подражателей - страсть к преувеличениям: вместо того чтобы улыбнуться, показывая зубы и прищурив глаза, они... но мне нет надобности доканчивать: вспомните смелый рисунок вашего брата.
Кстати, о вашем брате. Скажите ему, что я очень крепко жму ему руку. Особенно же скажите ему, что следует быть в хорошем расположении духа, хотя бы только ради собственного здоровья, а время от времени пусть себе ломает что-нибудь из мебели. Умеет ли он уже speak English {говорить по-английски (англ.).}? A немецкий язык? Вероятно, он уже его забросил. А то я сказал бы ему, что недаром говорится Geld verdienen {зарабатывать деньги (нем.).}, ибо verdienen происходит от dienen {verdienen - зарабатывать, dienen - служить (нем., игра слов).}.
Ежедневно перед обедом я совершаю большую прогулку в сопровождении Султана. Я очень боюсь, что в нынешнем году будет меньше дичи, чем в прошлые годы... Сильные июньские дожди очень повредили выводкам. Мне часто попадаются пары куропаток без птенцов. Известно ли вам, что куропатки отлично разыгрывают представления? Они умеют очень хорошо притворяться, будто они ранены и едва летают, они кричат, пищат, и всё это дли того, чтобы заманить собаку и отвлечь ее от места, где находятся птенцы. Третьего дня материнская любовь чуть не обошлась очень дорого одной из них: она так превосходно сыграла свою роль, что Султан схватил ее. Но так как он - perfect gentleman {совершенный джентльмен (англ.).}, то он только смочил ее своей слюной и вырвал у нее несколько перьев; я возвратил свободу этой отважной матери и слишком хорошей актрисе26. Да, таков уж театр! Вот актер, который меня трогает и заставляет плакать; начни он плакать сам, быть может, он заставит меня смеяться. А между тем, если он только играет, только притворяется, не думаю, чтоб он мог вполне растрогать меня; по-видимому, здесь необходимо известное сочетание природы и искусства... Вы должны это знать. Но нет, вы этого не знаете, или, по крайней мере, вы не сумели бы этого объяснить, хотя вы и - the subtlest tragedian of the world {искуснейшая трагическая актриса на свете (англ.).}. Положительно, люди делают очень хорошо лишь то, в чем они сами не могут дать себе полного отчета; вот почему вам случается гоняться за самой собою. Доводя это правило до парадокса, можно сказать, что для того, чтобы что-нибудь сделать хорошо, надо этого не уметь.
Почтальон пришел, а письма из Парижа нет. Тогда будет завтра. А засим кланяюсь вам всем, сколько вас ни есть, начиная с Виардо. Да благословит и да хранит вас бог. Дружески жму вам руку. До свиданья.
Совершенно вам преданный И. Т.
Могла ли предположить популярная оперная певица Полина Виардо, что триумфальные гастроли в Санкт-Петербурге принесут ей не только любовь русской публики, но и удивительный роман длиною в сорок лет. Не каждый брак, даже заключенный по большой любви, способен продержаться так долго. А ведь это были особые взаимоотношения замужней женщины с русским дворянином.
Петербургская осень 1843 года
Осенний театральный сезон в Санкт-Петербурге открылся гастролями итальянской оперы и ее примы Полины Виардо, по прозвищу «Музыкальный муравей». Необычайно одаренная певица решила покорить публику пением в опере «Севильский цирюльник», добавив к ариям Розалины вставки из романса Алябьева «Соловей». Зрители были в необычайном восторге.
Среди поклонников оказались поэт Алексей Плещеев и писатель Иван Тургенев. Плещеев посвятил Полине Виардо стихотворение, а Иван Тургенев – свое сердце и жизнь. «Музыкальный муравей» отнюдь не блистала красотой, современники откровенно называли ее безобразной, но она влюбляла в себя своим пением и харизмой. Ее голос сразил Тургенева наповал и сделал самым верным поклонником. Получился странный «дуэт»: привлекательный коллежский асессор Тургенев и некрасивая певица Виардо. Тургенев влюблен как мальчишка! Он встречается с возлюбленной на музыкальных вечерах, балах и раутах, по пятам ходит за певицей.
Супруги Виардо жили в доме на Невском, неподалеку от театра, писатель сперва стал вхож в дом, а потом превратился в лучшего друга семьи. Муж отнюдь не ревновал свою благоверную к писателю, он просто привык к обилию поклонников. Тем более, что из сердечного увлечения Тургенева можно было извлечь пользу. Он ввел Полину и Луи Виардо в круг творческой богемы и написал цикл стихов, превращенных Полиной в изумительные песни. Более того, писатель стал лучшим другом для самого Луи и разделил с ним страсть к охоте. Позже Тургенев писал возлюбленной письма и обязательно просил передать ее мужу какая была охота и сколько перепелов насчитал в лесу. Для Тургенева роман был действительно головокружительным. Полина Виардо стала любовью его жизни, душой и настоящей музой.
Благодаря этой любви (одни исследователи утверждают, что она была платоническая, другие отрицают сей факт) на свет появились настоящие шедевры в области литературы. Иван Сергеевич был на взлете писательской карьеры, а Полина первой читала все его произведения и знала все его тайны и желания. По окончанию гастролей семья Виардо уехала в Вену, но через год вернулась в Москву.
Тургенев спешит встретиться с любимой, они проводят время гуляя по городу, посещая друзей. В этот приезд Полины Виардо в Россию писатель знакомит ее со своей матерью. Властная госпожа Тургенева сильно ревновала сына к заезжей певице и всячески пыталась отвлечь его от неподобающего романа с замужней иностранкой. Женщина открыто говорила, что ненавидит заезжую цыганку, но после посещения оперы вынуждена была признать невероятный талант пассии Ивана Сергеевича.
Трио во французском стиле
Властная госпожа Тургенева сильно ревновала сына к заезжей певице и всячески пыталась отвлечь его от неподобающего романа с замужней иностранкой. Женщина открыто говорила, что ненавидит заезжую цыганку, но после посещения оперы вынуждена была признать невероятный талант пассии Ивана Сергеевича. Постоянно гастролирующая Виардо уезжает в Париж, не выдержав разлуки Тургенев следует за оперой и снимает жилье поближе к театру.
Через год семья Виардо, вместе с дочерью, еще раз посещают Россию. Поездка оборачивается для ребенка и для самой Полины серьезной болезнью, и семейство принимает решение вернуться домой во Францию. В имении Куртанвель начинается новый виток романа между Виардо и Тургеневым. Писатель три года жил одной семьей с Полиной и Луи Виардо.
Близость к любимой женщине самым положительным образом сказалась на его творчестве. Под крылышком певицы он написал свои лучшие произведения. Сама Полина периодически уезжала вместе с труппой оперы, а Иван Сергеевич оставался в Куртанвеле с законным мужем любимой и ее детьми. Из всей компании он больше всех ждал ее возвращения с гастролей, проводя вечера с «приемной» семьей.
В 1850 году Тургеневой удалось ненадолго разлучить сына с ненавистной цыганкой. Иван Сергеевич приехал домой, после чего состоялся серьезный разговор с родительницей. Семейная ссора закончилась разрывом с матерью. Тургенев вернулся во Францию и забрал к новой семье свою внебрачную дочь. Однако девочка так и не приняла новых родственников.
Сам Тургенев наладил отношения со своей матерью и даже получил от нее деньги. Последующие годы Тургенев жил на две страны. Какое-то время был не выездным и роман развивался только в письмах. В 1856 Иван Сергеевич несколько недель провел в Куртанвеле, а через девять месяцев Полина Виардо родила сына Поля. Возможно это совпадение, но считается, что это ребенок Тургенева, уж больно мальчик был похож на русского писателя. Годы показали, что разрушить роман писателя с певицей могла только смерть. Виардо приезжала в Россию, а Тургенев находился в ссылке, но нашел возможность по чужим документам приехать на встречу к любимой. Свиданиям не смогла помешать даже война, закрывшая русским въезд во Францию.
Роман в эпистолярном жанре
Она жила во Франции, много гастролировала, он был вынужден возвращаться в Россию. Во время разлуки роман Тургенева и Виардо переходил в эпистолярный жанр. Из России шел неиссякаемый поток писем, которыми писатель выражал свою любовь к певице. Судя по содержанию писем Виардо чувства писателя были искренними, он горестно переживал разлуку с любимой. А сама Полина больше позволяла любить себя. Известно, что после смерти Тургенева у Виардо осталось пятьсот писем, триста из них она опубликовала, тщательно перебрав переписку и спрятав подальше все личные тайны.
Читателям доступны лишь письма с намеком на чувства, обсуждение произведений и прочие житейские перипетии. Из писем, написанных рукой Виардо, опубликовано не более двух десятков, остальные певица изъяла из наследия Тургенева. Так было суждено этой любви быть спрятанной от посторонних глаз хотя сами влюбленные все время были на виду. Иван Тургенев всего не несколько месяцев пережил Луи Виардо, так и не успев назвать женой любимую Полину. От сорокалетнего романа остались только литературные и музыкальные произведения и многочисленная переписка.
И сегодня для многих остаётся загадкой, как сумела покорить множество мужских сердец.
