Сергей Тимофеевич ГРИГОРЬЕВ
АЛЕКСАНДР СУВОРОВ
Историческая повесть
Для среднего возраста
Книга о великом русском полководце Александре Суворове.
ОГЛАВЛЕНИЕ:
Г. Шторм. Сергей Тимофеевич Григорьев
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ОТЦОВСКИЙ ДОМ
ЧЕРНЫЙ ГЕНЕРАЛ
ИСПЫТАНИЕ
ГЛАВА ВТОРАЯ
ЖРЕБИЙ БРОШЕН
ДВА ВЕКА
ХРАБРЕЦ
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
КОЛОТУШКА
СЕЛО СЕМЕНОВСКОЕ
В ШТАБЕ
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ПОЛКОВАЯ ШКОЛА
НА ДЕЙСТВИТЕЛЬНОЙ СЛУЖБЕ
СТОЙКИЙ ЧАСОВОЙ
ГЛАВА ПЯТАЯ
СОБЛАЗН
ПЕРВЫЙ ПОХОД
"СЛУШАЙ, РАДОСТЬ!"
ГЛАВА ШЕСТАЯ
АРМИЯ
НИ В ТЕХ, НИ В СЕХ
ЗВОН МОСКОВСКИЙ
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ПРИБЛИЖЕНИЕ ВОЙНЫ
АГРЕССОР
ПРЕЖДЕВРЕМЕННЫЙ ТРИУМФ
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
ИЗМЕНА
ПЕРЕЛОМ
ПОБЕДА
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
СУЗДАЛЬСКИЙ ПОЛК
НОВЫЙ ПОЛКОВНИК
КРАСНОСЕЛЬСКИЕ МАНЕВРЫ
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ТУРТУКАЙ
ЖЕНИТЬБА
КУБОК ВЕНЕРЫ ФЛОРЕНТИЙСКОЙ
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
УКРАДЕННАЯ ПОБЕДА
СМЕНА
РАЗЛАД
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
ГУЛЯНЬЕ
КИНБУРН И ОЧАКОВ
ФОКШАНЫ И РЫМНИК
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
ДЕНЬ АЛЕКСАНДРА НЕВСКОГО
ДВА КУРЬЕРА
НАД ГОЛУБЫМ ДУНАЕМ
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
ШТУРМ ИЗМАИЛА
ВЕНЕЦ ПОБЕДЫ
ВАХТ-ПАРАД
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
АРХИЕРЕЙСКАЯ КАРЕТА
СЭР БУШПРИТ
МИЧМАНСКИЙ ЭКЗАМЕН
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
НОВЫЙ ПРОТИВНИК
ЖЕЗЛ ФЕЛЬДМАРШАЛА
ГАТЧИНСКИЙ ЗАМОК
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
"НАУКА ПОБЕЖДАТЬ"
ФЕЛЬДМАРШАЛ В ССЫЛКЕ
СИЛА-СОЛОМА
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
ИТАЛИЙСКИЙ ПОХОД
МИЛАН
ТУРИН
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
ТРЕББИЯ
ЖИВАЯ ВОДА
РАЗГРОМ
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
НОВИ
В РАЗГАРЕ БОЯ
ЧУДО-БОГАТЫРИ
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
ГОРНЫЕ ВЕРШИНЫ
ЧЕРТОВ МОСТ
ПОСЛЕДНИЙ ПОХОД
________________________________________________________________
СЕРГЕЙ ТИМОФЕЕВИЧ ГРИГОРЬЕВ
Молодой инженер путей сообщения прибыл на строительство железной дороги и остановился в деревне, в крестьянской избе. Хозяйские дети заинтересовались приезжим, в особенности привезенной им круглой картонной коробкой, и однажды, когда старших не было дома, открыли ее и заглянули внутрь.
Роскошный пушистый зверь, свернувшись, лежал в коробке. Его густой коричневый мех отливал, как на морозе, серебром. Но это был не зверь, а бобровая опушка парадной шапки инженера. Для детей первое впечатление сильнейшее: оно делает личность инженера таинственной, приковывает к нему внимание ребят.
Так умело заинтересовывает юного читателя в одной из своих повестей "Революция на рельсах" - писатель Сергей Тимофеевич Григорьев. И это умение стать для читателя сразу же интересным и держать его в напряжении до самого конца большой или малой книги и есть основной писательский дар Григорьева.
Его далекие предки были ямщиками на большом Петербургском тракте; дед был лоцманом на барках, ходивших по каналам и Ладожскому озеру; отец же паровозным кочегаром, а потом - машинистом. Двадцать пять лет водил он пассажирские поезда.
Родился Сергей Тимофеевич Григорьев в Сызрани в 1875 году. "На шестом году жизни я при содействии руки отца в первый раз сдвинул ручку регулятора и стронул паровоз, - писал он в автобиографии. - С тех пор я нежно люблю паровозы". И эту любовь к машине, к таинственному, блещущему медью и маслом, окутанному паром и послушному руке человека чуду, Григорьев принес в детскую литературу, принес в нее своевременный и нужный интерес к технике и труду.
Очень помогло в этом писателю техническое образование. Детская увлеченность техникой не прошла, и его потянуло в Технологический институт; но занимательные рассказы отца об электротехническом заводе в Петербурге соблазнили Григорьева, и он поступил в Петербургский электротехнический институт. Учиться было трудно, так как в институте царил суровый, почти военный режим. Юный электротехник не выдержал, бросил учебу и, возвратившись на Волгу, провел там три года (1894 - 1897), работая то в Сызрани, то в Самаре, то в селе Печерском на Самарской луке.
Но диплом инженера был нужен. И Сергей Тимофеевич опять поехал в столицу и вторично поступил в тот же институт, чтобы завершить образование. Однако участие в студенческом движении и возникшая весной 1901 года угроза ареста заставили его, не закончив института, покинуть Петербург. И снова Григорьев в родных местах - там, где прошло его детство.
В 1899 году он познакомился с Алексеем Максимовичем Горьким, печатавшим свои фельетоны в "Самарской газете". Вскоре и Григорьев поместил там свой рассказ "Нюта", задуманный им и для взрослых, и для детей.
До 1917 года Григорьев жил во многих городах Поволжья. "Нанесенный на карту Российской империи, мой жизненный путь, - говорит в автобиографии Сергей Тимофеевич, - очень затейливо по ней петляет". А с 1922 года он прочно осел под Москвой, в Сергиевом посаде, городе, переименованном затем в Загорск.
В то время в Загорске жили писатели Михаил Пришвин, Алексей Кожевников, художник Владимир Фаворский. Григорьева окружали мастера знаменитых Сергиевских игрушек - резных и расписных петушков и баранов, медведей и лис.
В подмосковном затишье Григорьев пишет свои первые детские произведения: рассказ о гражданской войне "Красный бакен" и повести "С мешком за смертью" и "Тайна Ани Гай" - о советских детях в голодные годы.
В 1920 - 1930 гг. Григорьев создает несколько исторических повестей о прошлом нашей родины: "Берко-кантонист", "Флейтщик Фалалей" и "Мальчий бунт". Последняя повесть об участии детей в знаменитой забастовке на Орехово-Зуевской фабрике. Чтобы изобразить стачечное движение русских ткачей, писатель ездил туда и на месте собирал материал.
В годы Великой Отечественной войны писателем была создана, пожалуй, лучшая его повесть "Кругосветка" - о большом путешествии А. М. Горького по Волге в 1895 году с Самарской детворой. В этой повести со всей полнотой и раскрылся дар Григорьева - способность разговаривать с юным читателем так же серьезно, как и со взрослыми, и видеть важное, нужное дело, казалось бы, в простой детской игре.
Вспомним, как из ребячьей игры в "потешные", затеянной юным Петром I, вышло дело большой государственной важности - русская регулярная армия. Такую и г р у предложил Аркадий Гайдар в своей повести "Тимур и его команда", и каким общественно важным д е л о м обернулась она по всей стране.
Недаром в свою последнюю повесть о Великой Отечественной войне "Архаровцы" Григорьев ввел Аркадия Гайдара и тимуровцев, встретившихся лицом к лицу с грозной опасностью, "когда игрушкам пришел конец".
Проблема мужества, героизма, незаметный переход от детской игры к настоящему подвигу - такова тема, разрабатываемая Григорьевым в его лучших исторических повестях: "Александр Суворов" и "Малахов курган".
В плане игры поданы автором все знаменитые чудачества великого русского полководца - суворовские странности, хорошо понятные солдатской массе, и неожиданные для "сильных мира сего" поступки, в которых всегда проглядывают и народная мудрость, и тайный глубокий смысл.
Вот картинка развода дворцовых караулов.
Император Павел I вводил в армии немецкие порядки и хотел похвастаться ими перед Суворовым. Суворов же всячески подсмеивался над императором. Однажды, так и не дождавшись конца развода, Суворов схватился за живот и, вскрикнув: "У меня брюхо болит!" - уехал.
Другой, уже трагический, эпизод происходит в Италии. Русские войска оказываются не в состоянии сбить с сильной позиции французов. Суворов приказывает рыть для себя могилу. "Я не могу пережить такой день!" говорит он. И это действует на солдат. Позиция взята.
Интересна рассказанная автором легенда о живой воде, которой окатывал себя в Италии Суворов, чтобы не забыть о живительной русской ключевой воде.
Но образ Суворова в сознании солдат дан писателем в плане героическом. Вот что рассказывает старый солдат о штурме турецкой крепости Туртукай.
" - Однако так ли, сяк ли, - говорит Суворов, - Туртукай надо брать. Много ли турок?" - "Да вшестеро против нашего". - "Что скажете, богатыри?" - спрашивает Суворов молодых. Те мнутся: "Маловато-де нас". Тогда он ко мне самолично: "Помнишь, что Первый Петр турецкому султану сказал? Объясни-ка молодым". А вот что, товарищи, было. Хвастал перед Петром турецкий султан, что у него бойцов несметная сила. И достал султан из кармана шаровар пригоршню мака: "Попробуй-ка сосчитай, сколько у меня войска". Петр пошарил у себя в пустом кармане, достает одно-единственное зернышко перцу да и говорит:
- Мое войско не велико,
А попробуй раскуси-ка,
Так узнаешь, каково
Против мака твоего".
И Туртукай пал.
Повести "Александр Суворов" и "Малахов курган", написанные в предвоенные годы, полны глубокой веры в силы народа, его беззаветной любви к родной земле.
Юный герой повести "Малахов курган" - сын офицера Могученко, Веня, во многом похож на своего сверстника Сеньку из повести "Архаровцы", который тоже совершает настоящий подвиг и получает "взаправдашнюю" медаль.
С той же игры, что и для "архаровца" Сеньки, начинается служение родине для севастопольца Вени, как только к Севастополю приближается вражеский флот из тридцати пароходов и множества кораблей.
"...Веня уловил маневр коварного врага" - так начинает Григорьев описание этого эпизода. Затем мальчик, приставив кулак рупором ко рту, кричит комендору, который, конечно, не может его услышать на судне:
" - Носовое!.. Бомбой пли!.."
Словно повинуясь команде Вени, комендор стреляет.
"Рыгнув белым дымом, мортира с ревом прыгнула назад. На чужом пароходе рухнула верхняя стеньга на первой мачте. Чужой фрегат убрал паруса, но не успел повернуться для залпа, как Веня скомандовал:
- Лево на борт! Всем бортом пли!.."
И эта команда Вени оказывается правильной и поэтому совпадающей с действиями комендора.
"Владимир" повернул и дал залп всем бортом. Веня приставил кулак к левому глазу зрительной трубой и увидел: чужой сделал поворот и, не дав залпа, пошел в море, держа к весту.
- А, хвост поджал! Струсил! Ура, братишки! Наша взяла! Ура!"
Повесть "Малахов курган" С. Григорьева показывает беспримерный героизм защитников Севастополя, патриотизм и мужество русского народа, которые в грозные годы проявились в полную силу.
Я помню Сергея Тимофеевича грузным высоким человеком, с серым веником бороды, по-стариковски сморщенным носом и грустным взглядом задумчивых глаз, иногда вспыхивающих озорным блеском за стеклами старомодных очков.
Он имел обыкновение, прощаясь с собеседником, отдавать по-военному честь, произносить короткое словечко "чик" и тут же с улыбкой пояснять: "Честь имею кланяться".
Помню такой случай. В годы Великой Отечественной войны Сергей Тимофеевич написал для Военно-морского издательства повесть об адмирале Макарове ("Победа моря" - так называется ее вариант для детей). В издательстве рукопись прочел строгий рецензент - контр-адмирал и указал автору на некоторые военно-морские неточности: корабли-де не "плавают", а "ходят", а парус яхты не "клонится", а "ложится", и тому подобное.
Сергей Тимофеевич, ознакомившись с отзывом, размашисто наискось начертал: "Не согласен". И подписался: "В и ц е-а д м и р а л С. Г р и г о р ь е в". С точки зрения моряков-редакторов, это было недопустимым озорством и нарушением устава. Но Григорьев был человек штатский и любил пошутить.
С. Т. Григорьев был и остается одним из самых любимых юным читателем авторов. Он прожил большую жизнь (1875 - 1953) и всегда отлично знал то, о чем писал.
"Окидывая взглядом свой жизненный путь, я с трепетом вижу, что был участником... событий на протяжении более половины столетия. И какого столетия!" - писал он в 1950 году, когда ему исполнилось семьдесят пять лет.
Г. Ш т о р м
Горжусь, что я русский!
С у в о р о в
Г Л А В А П Е Р В А Я
ОТЦОВСКИЙ ДОМ
Стоял август тысяча семьсот сорок второго года. В усадьбе Суворовых спать ложились рано, чтобы не тратить даром свечей. Отужинали. Василий Иванович закурил трубку, единственную за сутки, чем всегда кончался день.
Мать, как обычно, поставила Александра на молитву. Читая вслух дьячковской скороговоркой слова молитвы, Александр, где следовало, становился на колени.
- Не стучи лбом о пол! - зевая, говорила мать.
Александр стучал нарочно. Ему нравилось, что при каждом ударе в вечерней тишине гулко отдавалось барабаном подполье.
Молитва кончилась. Александр поцеловал руку сначала у отца, потом у матери и отправился спать. В темных сенях мальчик привычно взбежал по крутой лестнице наверх, в свою светелку.
Лежа на кровати под шорстким одеялом из солдатского сукна, Александр терпеливо ждал, когда внизу угомонятся. Отсюда, из светелки под крышей, слышно все, что делается внизу.
Вот смолкли сердитое ворчанье матери и писк сестры Аннушки. Перестал шаркать туфлями по полу отец, и за ним затворилась с пением дверь спальной.
Все стихло, и тогда наконец Александр услышал привычный и любимый звук: старый дом протяжно крякнул, как будто и он, вздохнув, укладывал свои старые кости на убогую, расшатанную кровать. Скрип разлаженных половиц от тяжелых шагов взрослых, от детской беготни, от движения мебели и вещей прекратился. Все наконец пришло в равновесие покоя. Дом заснул.
Александр поднялся с постели тихо и осторожно, по-кошачьи, чтобы не нарушить покоя старого дома.
Нашарив в темноте огниво, Александр выкресал огня и, раздув трут, зажег от него серничок*. Мертвенно-синий огонек почти не светил. От серничка Александр зажег приготовленную заранее лучинку. Светя лучинкой, Александр достал из-под подушки огарок восковой свечи чуть ли не в руку толщиной и зажег ее. Лучинку задул.
_______________
* С е р н и ч о к - спичка.
Запахи сменялись по порядку: сначала паленый запах стальной искры от кремня, потом затхлый дымок трута, удушливая сера, дегтярный дух березовой лучины, и, наконец, запахло медом от восковой свечи.
Александр завесил оконце одеялом, чтобы не тревожить светом спущенных во дворе цепных собак, взял с полки книгу, раскрыл ее на постели и начал листать, стоя перед книгой на коленях, со свечой в руке.
Место, дочитанное вчера, заложено сухим кленовым листом. Сладко забилось сердце Александра: вчера он уже заглядывал вперед и догадывался, каковы-то предстанут воинам Ганнибала* Альпийские горы, как-то пойдут по кручам и узким тропинкам тяжкие, громоздкие слоны и, главное, что скажет своим воинам перед битвой Ганнибал.
_______________
* Г а н н и б а л - один из знаменитых полководцев древности
(III - II века до н. э.), государственный деятель Карфагена; нанес
ряд сокрушительных поражении римским войскам во время так называемых
Пунических воин.
Александр не торопил сладких мгновений, он раскрыл книгу на титульном листе и (в который уже раз!) прочитал:
Римская история от создания Рима до битвы Актинския, то
есть по окончании республики, сочиненная г. Ролленем, прежде
бывшим ректором Парижского университета, профессором красноречия
и членом Королевской академии надписей и словесных наук, а с
французского переведенная тщанием и трудами Василия
Тредьяковского, профессора и члена Санкт-Петербургской
Императорской Академии Наук.
Медленно перелистывая книгу, Александр читал знакомые уже страницы, одним взглядом узнавая все сразу, подобно путнику, когда он, возвратясь из дальних странствований, видит старое и родное.
Так он достиг страницы, заложенной сухим кленовым листком.
"...Армия была тогда уже облегчена от всей рухляди и состояла в пятидесяти тысячах человек пехоты, и девяти тысячах конницы, да в тридцати семи слонах, - когда Ганнибал повел ее через Пиренейские горы, дабы потом переправиться через Подан...
Воины Ганнибала, утомленные непрестанными стычками с галлами*, роптали. Они боялись предстоящего перевала через Альпийские горы. Великий страх овладевал их сердцами, ибо их пугали рассказы, что те горы достигают самого неба.
_______________
* Г а л л ы - древнее кельтское племя, населявшее территорию
современной Франции.
Ганнибал обратил к воинам речь, чтобы их успокоить. Он сравнил Альпы с пройденными уже и оставшимися позади Пиренеями.
Какой же то вид они себе вообразили об Альпийских горах? И помышляли ль, что они не что иное, как высокие горы? Хотя бы то и превосходили вышиной Пиренейские, однако нет подлинно земли, прикасающейся к небу и непроходимой человеческому роду.
Сие, впрочем, достоверно, что оне пахотные и что питают как человеков, так и другие животные, кои на них родятся... Сами послы галлические, коих они видят здесь перед собой, не имели крыл, когда они те горы перешли.
Предки сих самых галлов, прежде нежели поселились в Италии, куда были пришельцами, многократно переходили те горы во всякой безопасности и с бесчисленным множеством женска пола и малых детей, с коими шли искать себе новых обиталищ...
Речь Ганнибала окрылила войско.
Исполняясь жара и бодрости, воздели все руки и засвидетельствовали, что готовы они следовать всюду, куда он их поведет.
Армия Ганнибала вступила в горы. И точно казалось, что они достигают неба снежными вершинами. Убогие хижины виднелись, рассеянные кое-где среди острых камней. Тощие, иззябшие стада бродили на лужайках. Их пасли люди волосатые, вида дикого и свирепого.
Все это привело опять в оледенение воинов Ганнибала! Войско встретило, однако, очень большие препятствия не столько от непроходимости гор, сколько от местных жителей, горынычей, которые нападали на идущих, бросали в них камни, сваливая огромные обломки с гор, дабы прекратить дальнейшее движение.
Карфагенским воинам надлежало совокупно биться и с неприятелями и бороться с трудностью мест, на коих ноги их едва могли держаться. Превеликий беспорядок был от коней, везших обозы и рухлядь; испугавшись криков и завываний галлов, кони, иногда и пораненные камнями, опрокидывались на воинов и низвергали их в бездну.
Слоны, бывшие в передовом войске, шли очень медленно по тем дорогам, суровым и крутым. Но, с другой стороны, где ни показывались они, везде прикрывали армию от наскоков варваров, не смевших приблизиться к тем животным, коих вид и величина были для них новые.
После десятидневного похода Ганнибал прибыл наконец на самый верх горы. Наступил конец октября. Выпало много снегу, покрывшего все дороги, и это привело в смущение и уныние всю армию. Заметив это, Ганнибал взошел на высокий холм, с коего видна была вся Италия, показал воинам плодоносные поля, орошаемые рекой Подан, на кои они почти вступили, и прибавил, что нужно сделать уже немного усилия - два небольших сражения, - чтобы окончить славно их труды и обогатить навсегда, сделав их господами престольного города Римской державы.
Речь сия, исполненная блистательной надежды и подкрепляемая видением Италии, возвратила веселие и бодрость ослабевшему воинству.
И так продолжали они свой поход. Но дорога не сделалась от того легче: напротив, так как приходилось спускаться вниз, трудность и бедствия умножились, тем более что с итальянской стороны горы были значительно круче.
На дорогах, узких, тесных и скользких, воины не могли, оступившись, удержаться и падали одни на других и опрокидывали друг друга взаимно. Хватаясь руками и цепляясь за кустарники ногами, воины спускались вниз.
Наконец они достигли мест, где уже росли большие деревья, и тут перед ними раскрылась большая пропасть. Чтобы устроить дорогу, Ганнибал велел рубить деревья и слагать из них большие костры по краю пропасти. Ветер раздул зажженное пламя костров. Камни накалились докрасна. Тогда Ганнибал повелел поливать их водой и забрасывать снегом. Камень расседался и рассыпался.
Так была проложена вдоль пропасти пологая дорога, давшая свободный проход войску, обозу и еще слонам. Употребили четыре дня на сию работу, и наконец прибыли они на места пахотные и плодоносные, давшие изобильно травы коням и всякую пищу воинам. Армия Ганнибала заняла и разоружила город Турин. На реке Тичино произошла первая крупная битва с римлянами. Перед боем Ганнибал обратился к воинам, говоря:
"Товарищи! Небо возвещает мне победу (гром в то мгновение ударяет); римлянам, а не нам трепетать. Бросьте взоры на поле битвы. Здесь нет отступления. Мы погибнем все, если будем побеждены.
Какое надежнейшее поручительство за торжество! Боги поставили нас между победой и смертью!"
Римляне были разбиты в этом бою. Они получили, однако, подкрепления. Навстречу карфагенцам стремился римский полководец Семпроний со своими легионами. Ганнибал на берегу реки Треббии выбрал место удобное, чтобы действовать коннице его и слонам, в чем состояла главная сила воинства его.
Устроив засаду, Ганнибал повелел коннице нумидийской перейти реку Треббию и идти до самого стана неприятельского, вызвать их на бой, а затем снова убраться за реку, чтобы увлечь за собой пламенного и заносчивого Семпрония на то пустое место, где была устроена засада.
Что Ганнибал предвидел, то и случилось. Кипящий Семпроний послал тотчас на нумидян всю свою конницу, потом шесть тысяч человек стрелков, за которыми следовала вскоре вся армия. Нумидяне побежали нарочно. Римляне за ними погнались жарко. Был в тот день туман очень холодный, да и выпало много снегу. Римские воины перезябли. Преследуя нумидян, они вступили по грудь в воды реки, и их члены так оледенели, что трудно им было удержать свое оружие. К тому же они были голодны, потому что весь тот день не ели, а день уже клонился к вечеру.
Не так-то было со служивыми у Ганнибала. Они рано, по его приказанию, зажгли перед своими ставками огни и вымазали все свои члены маслом, данным на каждую роту, дабы быть у них телу гибким и к простуде стойким. Также и поели они исподволь и не торопясь. Видимо, здесь коль есть великое преимущество, когда полководец сам за всем смотрит и все предвидит, так что от рачительности его ничто не уходит.
Заманив римлян на свою сторону реки, Ганнибал ударил на них в тыл спрятанным в засаде отрядом. Римские легионеры были опрокинуты в реку. Остальные погибли, растоптанные слонами или конницей. Перед Ганнибалом открылся путь на Рим через Апеннинские горы".
ЧЕРНЫЙ ГЕНЕРАЛ
Александр вздрогнул, услышав утренний звук старого дома: опять словно крякнула и заскрипела расшатанная кровать, скрипнула половица, стукнул засов. Александр оторвался от книги, его ноги сводила судорога от холода и волнения. В светелке не было печи. Ночи стояли уже холодные.
Наступило утро. Дом пробуждался. Александр погасил свечу, снял с окна одеяло и выглянул во двор через оконце. Серел рассвет. Алела над лесом заря. В приспешной избе* жарко пылала челом к окну печь. Из волока избы тянул серый дым. Дядька Александра, Мироныч, на дворе сосвистывал и сажал на цепь псов.
_______________
* П р и с п е ш н а я и з б а - изба для дворовых людей.
Скрипнула дверь родительской спальни внизу. Завозилась мать, и запищала разбуженная Аннушка. Александр быстро оделся, сбежал вниз и сенями выскочил на двор, боясь, чтобы его не предупредил отец.
Через росистую траву двора Александр, босой, перескочил прыжками и распахнул дверь в приспешную. Там уже завтракали под образом в красном углу несколько дворовых, собираясь на ригу молотить. Дым, вытекая через чело печки, плавал облаком под черным потолком и тянулся вон через волок. Стряпка пекла оладьи.
- А, барабошка! - сказала она ласково, увидев Александра. - Раньше батюшки поднялся. Молотить, что ли?
Александр, не отвечая, поплескал на руки и лицо холодной водой из глиняного рукомойника над поганым ушатом, утерся тут же висевшей холстиной и попросил:
- Анисья, дай оладышек...
- Бери, прямо со сковородки.
Оладышек обжигал пальцы. Александр, разрывая его на части, торопливо жевал.
- Молотить! - проворчал Мироныч, поглядывая на него с угрюмой улыбкой. - "Тит, иди молотить!" - "Брюхо болит". - "Тит, иди кашу есть!" "А где моя большая ложка?"
Никто из молотильщиков не отозвался на шутку ни словом, ни усмешкой. Все продолжали молча возить кашицу, сгребая в ладонь хлебные крошки со стола и подкидывая их в рот.
- Выдумал твой батюшка манеру: где это видано, чтобы дворовые молотили? А?
Приговаривая так, дядька облизал свою ложку и протянул ее питомцу. Тот ради приличия принял ложку, зачерпнул кашицы из общей деревянной чашки и, хлебнув один раз, вернул ложку Миронычу.
Александр выбежал во двор; из конюшни, где уже стучали копытами, требуя корма, кони, он вывел любимого своего жеребенка Шермака. Не седлая, Александр обротал коня, сорвал с гвоздя нагайку, разобрал поводья, вскочил на Шермака и ударил по бокам коленками. Жеребенок дал козла и, обернувшись на задних ногах, вынесся вихрем со двора.
- Александр! Куда? Не кормя коня? - грозно крикнул с крыльца вышедший в эту пору отец.
Сын его уже не слышал. Жеребенок через убогую деревню, распугав гусей и уток, вынесся в гору по дороге в лес.
Ветер свистал в ушах Александра, ветки хлестали по лицу и плечам, сучок разорвал рубашку и больно оцарапал лицо. Александр, вскрикивая, поощрял коня, повернул с дороги и вынесся на вершину холма. Из-за леса глянуло румяное солнце.
Осадив Шермака, Александр потрепал его по взмыленной шее и, вольно дыша, оглядывал даль. Его взорам предстала земля, похожая на взбудораженное бурей и вдруг застывшее море. Гряды холмов волнами уходили до края неба. Темные еловые боры по долам синели, а гребни волнистых гор, казалось, были покрыты пеной березняков и осинников. Местность, прекрасная печальной, тихой и нежной красотой, ничуть и ничем не могла напомнить грозные горы до неба, увенчанные снеговыми шапками, и бездонные пропасти Альп с их кипучими стремнинами.

Григорьев Сергей Тимофеевич

Александр Суворов

Сергей Тимофеевич ГРИГОРЬЕВ

АЛЕКСАНДР СУВОРОВ

Историческая повесть

Для среднего возраста

Книга о великом русском полководце Александре Суворове.

Г. Шторм. Сергей Тимофеевич Григорьев

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ОТЦОВСКИЙ ДОМ

ЧЕРНЫЙ ГЕНЕРАЛ

ИСПЫТАНИЕ

ГЛАВА ВТОРАЯ

ЖРЕБИЙ БРОШЕН

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

КОЛОТУШКА

СЕЛО СЕМЕНОВСКОЕ

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ПОЛКОВАЯ ШКОЛА

НА ДЕЙСТВИТЕЛЬНОЙ СЛУЖБЕ

СТОЙКИЙ ЧАСОВОЙ

ГЛАВА ПЯТАЯ

ПЕРВЫЙ ПОХОД

"СЛУШАЙ, РАДОСТЬ!"

ГЛАВА ШЕСТАЯ

НИ В ТЕХ, НИ В СЕХ

ЗВОН МОСКОВСКИЙ

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ПРИБЛИЖЕНИЕ ВОЙНЫ

АГРЕССОР

ПРЕЖДЕВРЕМЕННЫЙ ТРИУМФ

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

СУЗДАЛЬСКИЙ ПОЛК

НОВЫЙ ПОЛКОВНИК

КРАСНОСЕЛЬСКИЕ МАНЕВРЫ

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ТУРТУКАЙ

ЖЕНИТЬБА

КУБОК ВЕНЕРЫ ФЛОРЕНТИЙСКОЙ

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

УКРАДЕННАЯ ПОБЕДА

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

КИНБУРН И ОЧАКОВ

ФОКШАНЫ И РЫМНИК

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ДЕНЬ АЛЕКСАНДРА НЕВСКОГО

ДВА КУРЬЕРА

НАД ГОЛУБЫМ ДУНАЕМ

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

ШТУРМ ИЗМАИЛА

ВЕНЕЦ ПОБЕДЫ

ВАХТ-ПАРАД

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

АРХИЕРЕЙСКАЯ КАРЕТА

СЭР БУШПРИТ

МИЧМАНСКИЙ ЭКЗАМЕН

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

НОВЫЙ ПРОТИВНИК

ЖЕЗЛ ФЕЛЬДМАРШАЛА

ГАТЧИНСКИЙ ЗАМОК

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

СИЛА-СОЛОМА

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

ИТАЛИЙСКИЙ ПОХОД

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

ЖИВАЯ ВОДА

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

В РАЗГАРЕ БОЯ

ЧУДО-БОГАТЫРИ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

ГОРНЫЕ ВЕРШИНЫ

ЧЕРТОВ МОСТ

ПОСЛЕДНИЙ ПОХОД

________________________________________________________________

СЕРГЕЙ ТИМОФЕЕВИЧ ГРИГОРЬЕВ

Молодой инженер путей сообщения прибыл на строительство железной дороги и остановился в деревне, в крестьянской избе. Хозяйские дети заинтересовались приезжим, в особенности привезенной им круглой картонной коробкой, и однажды, когда старших не было дома, открыли ее и заглянули внутрь.

Роскошный пушистый зверь, свернувшись, лежал в коробке. Его густой коричневый мех отливал, как на морозе, серебром. Но это был не зверь, а бобровая опушка парадной шапки инженера. Для детей первое впечатление сильнейшее: оно делает личность инженера таинственной, приковывает к нему внимание ребят.

Так умело заинтересовывает юного читателя в одной из своих повестей "Революция на рельсах" - писатель Сергей Тимофеевич Григорьев. И это умение стать для читателя сразу же интересным и держать его в напряжении до самого конца большой или малой книги и есть основной писательский дар Григорьева.

Его далекие предки были ямщиками на большом Петербургском тракте; дед был лоцманом на барках, ходивших по каналам и Ладожскому озеру; отец же паровозным кочегаром, а потом - машинистом. Двадцать пять лет водил он пассажирские поезда.

Родился Сергей Тимофеевич Григорьев в Сызрани в 1875 году. "На шестом году жизни я при содействии руки отца в первый раз сдвинул ручку регулятора и стронул паровоз, - писал он в автобиографии. - С тех пор я нежно люблю паровозы". И эту любовь к машине, к таинственному, блещущему медью и маслом, окутанному паром и послушному руке человека чуду, Григорьев принес в детскую литературу, принес в нее своевременный и нужный интерес к технике и труду.

Очень помогло в этом писателю техническое образование. Детская увлеченность техникой не прошла, и его потянуло в Технологический институт; но занимательные рассказы отца об электротехническом заводе в Петербурге соблазнили Григорьева, и он поступил в Петербургский электротехнический институт. Учиться было трудно, так как в институте царил суровый, почти военный режим. Юный электротехник не выдержал, бросил учебу и, возвратившись на Волгу, провел там три года (1894 - 1897), работая то в Сызрани, то в Самаре, то в селе Печерском на Самарской луке.

Но диплом инженера был нужен. И Сергей Тимофеевич опять поехал в столицу и вторично поступил в тот же институт, чтобы завершить образование. Однако участие в студенческом движении и возникшая весной 1901 года угроза ареста заставили его, не закончив института, покинуть Петербург. И снова Григорьев в родных местах - там, где прошло его детство.

В 1899 году он познакомился с Алексеем Максимовичем Горьким, печатавшим свои фельетоны в "Самарской газете". Вскоре и Григорьев поместил там свой рассказ "Нюта", задуманный им и для взрослых, и для детей.

До 1917 года Григорьев жил во многих городах Поволжья. "Нанесенный на карту Российской империи, мой жизненный путь, - говорит в автобиографии Сергей Тимофеевич, - очень затейливо по ней петляет". А с 1922 года он прочно осел под Москвой, в Сергиевом посаде, городе, переименованном затем в Загорск.

В то время в Загорске жили писатели Михаил Пришвин, Алексей Кожевников, художник Владимир Фаворский. Григорьева окружали мастера знаменитых Сергиевских игрушек - резных и расписных петушков и баранов, медведей и лис.

В подмосковном затишье Григорьев пишет свои первые детские произведения: рассказ о гражданской войне "Красный бакен" и повести "С мешком за смертью" и "Тайна Ани Гай" - о советских детях в голодные годы.

В 1920 - 1930 гг. Григорьев создает несколько исторических повестей о прошлом нашей родины: "Берко-кантонист", "Флейтщик Фалалей" и "Мальчий бунт". Последняя повесть об участии детей в знаменитой забастовке на Орехово-Зуевской фабрике. Чтобы изобразить стачечное движение русских ткачей, писатель ездил туда и на месте собирал материал.

В годы Великой Отечественной войны писателем была создана, пожалуй, лучшая его повесть "Кругосветка" - о большом путешествии А. М. Горького по Волге в 1895 году с Самарской детворой. В этой повести со всей полнотой и раскрылся дар Григорьева - способность разговаривать с юным читателем так же серьезно, как и со взрослыми, и видеть важное, нужное дело, казалось бы, в простой детской игре.

Вспомним, как из ребячьей игры в "потешные", затеянной юным Петром I, вышло дело большой государственной важности - русская регулярная армия. Такую и г р у предложил Аркадий Гайдар в своей повести "Тимур и его команда", и каким общественно важным д е л о м обернулась она по всей стране.

Недаром в свою последнюю повесть о Великой Отечественной войне "Архаровцы" Григорьев ввел Аркадия Гайдара и тимуровцев, встретившихся лицом к лицу с грозной опасностью, "когда игрушкам пришел конец".

Проблема мужества, героизма, незаметный переход от детской игры к настоящему подвигу - такова тема, разрабатываемая Григорьевым в его лучших исторических повестях: "Александр Суворов" и "Малахов курган".

В плане игры поданы автором все знаменитые чудачества великого русского полководца - суворовские странности, хорошо понятные солдатской массе, и неожиданные для "сильных мира сего" поступки, в которых всегда проглядывают и народная мудрость, и тайный глубокий смысл.

Вот картинка развода дворцовых караулов.

Император Павел I вводил в армии немецкие порядки и хотел похвастаться ими перед Суворовым. Суворов же всячески подсмеивался над императором. Однажды, так и не дождавшись конца развода, Суворов схватился за живот и, вскрикнув: "У меня брюхо болит!" - уехал.

Другой, уже трагический, эпизод происходит в Италии. Русские войска оказываются не в состоянии сбить с сильной позиции французов. Суворов приказывает рыть для себя могилу. "Я не могу пережить такой день!" говорит он. И это действует на солдат. Позиция взята.

Но образ Суворова в сознании солдат дан писателем в плане героическом. Вот что рассказывает старый солдат о штурме турецкой крепости Туртукай.

" - Однако так ли, сяк ли, - говорит Суворов, - Туртукай надо брать. Много ли турок?" - "Да вшестеро против нашего". - "Что скажете, богатыри?" - спрашивает Суворов молодых. Те мнутся: "Маловато-де нас". Тогда он ко мне самолично: "Помнишь, что Первый Петр турецкому султану сказал? Объясни-ка молодым". А вот что, товарищи, было. Хвастал перед Петром турецкий султан, что у него бойцов несметная сила. И достал султан из кармана шаровар пригоршню мака: "Попробуй-ка сосчитай, сколько у меня войска". Петр пошарил у себя в пустом кармане, достает одно-единственное зернышко перцу да и говорит:

Мое войско не велико,

А попробуй раскуси-ка,

Так узнаешь, каково

Против мака твоего".

И Туртукай пал.

Повести "Александр Суворов" и "Малахов курган", написанные в предвоенные годы, полны глубокой веры в силы народа, его беззаветной любви к родной земле.

Юный герой повести "Малахов курган" - сын офицера Могученко, Веня, во многом похож на своего сверстника Сеньку из повести "Архаровцы", который тоже совершает настоящий подвиг и получает "взаправдашнюю" медаль.

С той же игры, что и для "архаровца" Сеньки, начинается служение родине для севастопольца Вени, как только к Севастополю приближается вражеский флот из тридцати пароходов и множества кораблей.

"...Веня уловил маневр коварного врага" - так начинает Григорьев описание этого эпизода. Затем мальчик, приставив кулак рупором ко рту, кричит комендору, который, конечно, не может его услышать на судне:

" - Носовое!.. Бомбой пли!.."

Словно повинуясь команде Вени, комендор стреляет.

"Рыгнув белым дымом, мортира с ревом прыгнула назад. На чужом пароходе рухнула верхняя стеньга на первой мачте. Чужой фрегат убрал паруса, но не успел повернуться для залпа, как Веня скомандовал:

Лево на борт! Всем бортом пли!.."

И эта команда Вени оказывается правильной и поэтому совпадающей с действиями комендора.

"Владимир" повернул и дал залп всем бортом. Веня приставил кулак к левому глазу зрительной трубой и увидел: чужой сделал поворот и, не дав залпа, пошел в море, держа к весту.

А, хвост поджал! Струсил! Ура, братишки! Наша взяла! Ура!"

Повесть "Малахов курган" С. Григорьева показывает беспримерный героизм защитников Севастополя, патриотизм и мужество русского народа, которые в грозные годы проявились в полную силу.

Я помню Сергея Тимофеевича грузным высоким человеком, с серым веником бороды, по-стариковски сморщенным носом и грустным взглядом задумчивых глаз, иногда вспыхивающих озорным блеском за стеклами старомодных очков.

Он имел обыкновение, прощаясь с собеседником, отдавать по-военному честь, произносить короткое словечко "чик" и тут же с улыбкой пояснять: "Честь имею кланяться".

Помню такой случай. В годы Великой Отечественной войны Сергей Тимофеевич написал для Военно-морского издательства повесть об адмирале Макарове ("Победа моря" - так называется ее вариант для детей). В издательстве рукопись прочел строгий рецензент - контр-адмирал и указал автору на некоторые военно-морские неточности: корабли-де не "плавают", а "ходят", а парус яхты не "клонится", а "ложится", и тому подобное.

Сергей Тимофеевич, ознакомившись с отзывом, размашисто наискось начертал: "Не согласен". И подписался: "В и ц е-а д м и р а л С. Г р и г о р ь е в". С точки зрения моряков-редакторов, это было недопустимым озорством и нарушением устава. Но Григорьев был человек штатский и любил пошутить.

С. Т. Григорьев был и остается одним из самых любимых юным читателем авторов. Он прожил большую жизнь (1875 - 1953) и всегда отлично знал то, о чем писал.

"Окидывая взглядом свой жизненный путь, я с трепетом вижу, что был участником... событий на протяжении более половины столетия. И какого столетия!" - писал он в 1950 году, когда ему исполнилось семьдесят пять лет.

Г. Ш т о р м

Горжусь, что я русский!

С у в о р о в

Г Л А В А П Е Р В А Я

ОТЦОВСКИЙ ДОМ

Стоял август тысяча семьсот сорок второго года. В усадьбе Суворовых спать ложились рано, чтобы не тратить даром свечей. Отужинали. Василий Иванович закурил трубку, единственную за сутки, чем всегда кончался день.

Мать, как обычно, поставила Александра на молитву. Читая вслух дьячковской скороговоркой слова молитвы, Александр, где следовало, становился на колени.

Не стучи лбом о пол! - зевая, говорила мать.

Александр стучал нарочно. Ему нравилось, что при каждом ударе в вечерней тишине гулко отдавалось барабаном подполье.

Молитва кончилась. Александр поцеловал руку сначала у отца, потом у матери и отправился спать. В темных сенях мальчик привычно взбежал по крутой лестнице наверх, в свою светелку.

Лежа на кровати под шорстким одеялом из солдатского сукна, Александр терпеливо ждал, когда внизу угомонятся. Отсюда, из светелки под крышей, слышно все, что делается внизу.

Вот смолкли сердитое ворчанье матери и писк сестры Аннушки. Перестал шаркать туфлями по полу отец, и за ним затворилась с пением дверь спальной.

Все стихло, и тогда наконец Александр услышал привычный и любимый звук: старый дом протяжно крякнул, как будто и он, вздохнув, укладывал свои старые кости на убогую, расшатанную кровать. Скрип разлаженных половиц от тяжелых шагов взрослых, от детской беготни, от движения мебели и вещей прекратился. Все наконец пришло в равновесие покоя. Дом заснул.

Александр поднялся с постели тихо и осторожно, по-кошачьи, чтобы не нарушить покоя старого дома.

Нашарив в темноте огниво, Александр выкресал огня и, раздув трут, зажег от него серничок*. Мертвенно-синий огонек почти не светил. От серничка Александр зажег приготовленную заранее лучинку. Светя лучинкой, Александр достал из-под подушки огарок восковой свечи чуть ли не в руку толщиной и зажег ее. Лучинку задул.

* С е р н и ч о к - спичка.

Запахи сменялись по порядку: сначала паленый запах стальной искры от кремня, потом затхлый дымок трута, удушливая сера, дегтярный дух березовой лучины, и, наконец, запахло медом от восковой свечи.

Александр завесил оконце одеялом, чтобы не тревожить светом спущенных во дворе цепных собак, взял с полки книгу, раскрыл ее на постели и начал листать, стоя перед книгой на коленях, со свечой в руке.

Место, дочитанное вчера, заложено сухим кленовым листом. Сладко забилось сердце Александра: вчера он уже заглядывал вперед и догадывался, каковы-то предстанут воинам Ганнибала* Альпийские горы, как-то пойдут по кручам и узким тропинкам тяжкие, громоздкие слоны и, главное, что скажет своим воинам перед битвой Ганнибал.

Словно повинуясь команде Вени, комендор стреляет.

«Рыгнув белым дымом, мортира с ревом отпрыгнула назад. На чужом пароходе рухнула верхняя стеньга на первой мачте. Чужой фрегат убрал паруса, но не успел повернуться для залпа, как Веня скомандовал:

– Лево на борт! Всем бортом пли!»

И эта команда Вени оказывается правильной и поэтому совпадающей с действиями комендора.

«Владимир» повернул и дал залп всем бортом. Веня приставил кулак к левому глазу зрительной трубой и увидел: чужой сделал поворот и, не дав залпа, пошел в море, держа к весту.

– А-а, хвост поджал! Струсил! Ура, братишки! Наша взяла! Ура!

В повести «Малахов курган» Григорьев показывает беспримерный героизм защитников Севастополя, патриотизм и мужество русского народа.

Я помню Сергея Тимофеевича грузным высоким человеком, с седой бородой и грустным взглядом задумчивых глаз, иногда вспыхивающих озорным блеском за стеклами старомодных очков.

Он имел обыкновение, прощаясь с собеседником, отдавать по-военному честь, произносить короткое словечко «чик» и тут же с улыбкой пояснять: «Честь имею кланяться».

Помню такой случай. В годы Великой Отечественной войны Сергей Тимофеевич написал для Военно-морского издательства повесть об адмирале Макарове («Победа моря» – так называется ее вариант для детей). Рукопись прочел строгий рецензент – контр-адмирал и указал автору на некоторые неточности в военно-морских терминах: корабли-де не «плавают», а «ходят», а парус яхты не «клонится», а «ложится» и тому подобное.

Сергей Тимофеевич, ознакомившись с отзывом, размашисто наискось начертал: «Не согласен». И подписался: «Вице-адмирал С. Григорьев». С точки зрения редакторов, это было недопустимым озорством и нарушением устава, но Григорьев был человек штатский и любил пошутить.

С. Т. Григорьев был и остается одним из любимых юным читателем авторов. Он прожил большую жизнь и всегда отлично знал то, о чем писал.

«Окидывая взглядом свой жизненный путь, я с трепетом вижу, что был участником… событий на протяжении более половины столетия. И какого столетия!» – писал он в 1950 году, когда ему исполнилось семьдесят пять лет.

Воины Ганнибала, утомленные непрестанными стычками с галлами , роптали. Они боялись предстоящего перевала через Альпийские горы. Великий страх овладевал их сердцами, ибо их пугали рассказы, что те горы достигают самого неба.

Ганнибал обратился к воинам с речью, чтобы их успокоить. Он сравнил Альпы с пройденными уже и оставшимися позади Пиренеями. Что же карфагеняне вообразили себе об Альпийских горах? А это не что иное, как просто высокие горы. Хотя бы те и превосходили вышиной Пиренейские, однако нет подлинно земли, прикасающейся к небу и непроходимой для человеческого рода. Сие, впрочем, достоверно, что горы пахотные и что питают как человеков, так и животных, кои на них родятся.

Сами послы галлические, коих воины видят здесь перед собой, не имели крыл, когда те горы перешли. Предки сих самых галлов, прежде нежели поселились в Италии, куда были пришельцами, многократно переходили те горы во всякой безопасности и с бесчисленным множеством женска пола и малых детей, с коими шли искать себе новых обиталищ…

Речь Ганнибала окрылила войско.

Исполнясь смелости и бодрости, воздели все руки и засвидетельствовали, что готовы они следовать всюду, куда он их поведет.

Армия Ганнибала вступила в горы. И казалось, что они точно достигают неба снежными вершинами. Виднелись убогие хижины, рассеянные среди острых камней. Тощие, иззябшие стада бродили на лужайках. Их пасли люди волосатые, вида дикого и свирепого.

Все это привело опять в леденящий страх воинов Ганнибала. Войско встретило, однако, очень большие препятствия не столько от непроходимости гор, сколько от местных жителей, которые нападали на идущих, бросали в них камни, сваливая огромные глыбы с гор, дабы прекратить дальнейшее их движение.

Карфагенским воинам надлежало совокупно и биться с неприятелями, и с трудом едва держаться на крутых склонах. Превеликий беспорядок был от коней, везших обозы и рухлядь; испугавшись криков и завываний галлов, кони, иногда и пораненные камнями, опрокидывались на воинов и низвергали их в бездну.

Слоны, бывшие в передовом войске, шли очень медленно по тем крутым склонам. Но, с другой стороны, где ни показывались они, везде прикрывали армию от наскоков варваров, не смевших приблизиться к животным, коих вид и величина были для них новые.

После десятидневного похода Ганнибал прибыл наконец на самый верх горы. Наступил конец октября. Выпало много снега, покрывшего все дороги, и это привело в уныние всю армию. Заметив это, Ганнибал взошел на высокий холм, с коего видна была вся Италия, показал воинам плодоносные поля, орошаемые рекой Падан, на кои они почти вступили, и прибавил, что нужно сделать еще немного усилий – два небольших сражения, – чтобы окончить славно их труды, обогатиться навсегда и стать господами престольного города Римской державы.

Речь сия, исполненная блистательной надежды и подкрепляемая видением Италии, возвратила веселие и бодрость ослабевшему воинству.

И так продолжали они свой поход. Но дорога не стала легче. Напротив, так как приходилось спускаться, трудность и бедствия умножились, тем более что горы здесь были значительно круче.

На тропинках, узких, тесных и скользких, воины не могли, оступившись, удержаться и падали одни на других и опрокидывали друг друга. Хватаясь руками и цепляясь за кустарники ногами, воины спускались вниз.

Наконец они достигли мест, где уже росли большие деревья, и тут перед ними открылась большая пропасть. Чтобы устроить дорогу, Ганнибал велел срубить деревья и сложить из них большие костры по краю пропасти. Ветер раздул зажженное пламя костров. Камни накалились докрасна. Тогда Ганнибал велел поливать их водой и забрасывать снегом. Камни трескались и рассыпались.

Так вдоль пропасти была проложена пологая дорога, давшая свободный проход войску, обозу и слонам. Употребили четыре дня на сию работу и наконец прибыли они на места пахотные и плодоносные, давшие изобильно травы коням и всякую пищу воинам.

Армия Ганнибала заняла и разоружила город Турин. На реке Тичино произошла первая крупная битва с римлянами. Перед боем Ганнибал обратился к воинам, говоря: „Карфагеняне! Небо возвещает мне победу (гром в то мгновение ударяет! ) – римлянам, а не нам трепетать. Бросьте взоры на поле битвы. Здесь нет отступления. Мы погибнем все, если будем побеждены. Какое надежнейшее поручительство за торжество! Боги поставили нас между победой и смертью!“

Римляне были разбиты в этом бою. Однако они ждали подкрепления. Навстречу карфагенянам стремился римский полководец Семпроний со своими легионами. Ганнибал на берегу реки Треббии выбрал удобное место, чтобы действовать коннице и слонам, в чем состояла главная сила воинства его.

Устроив засаду, Ганнибал повелел коннице нумидийской перейти реку Треббию и идти до самого стана неприятельского, вызвать римлян на бой, а затем снова убраться за реку, чтобы увлечь за собой пламенного и заносчивого Семпрония на то место, где была устроена засада.

Что Ганнибал предвидел, то и случилось. Семпроний послал тотчас на нумидян всю свою конницу, потом шесть тысяч человек стрелков, за которыми по следовала вскоре вся армия. Нумидяне побежали нарочно. Римляне погнались за ними. Был в тот день туман очень сильный, да и выпало много снега. Римские воины перезябли. Преследуя нумидян, они вступили по грудь в воды реки, и тела их так оледенели, что трудно им было удержать свое оружие. К тому же они были голодны, потому что весь тот день не ели, а день уже клонился к вечеру.

Не так-то было со служивыми у Ганнибала. Они рано по его приказанию зажгли перед своими ставками огни и намазали все тело маслом, данным на каждый отряд, дабы быть у них телу гибким и к простуде стойким. Также и поели они не торопясь. Видимо, для войска есть великое преимущество, когда полководец сам за всем смотрит и все предвидит, так что от рачительности его ничто не уходит.

Заманив римлян на свою сторону реки, Ганнибал дал знак, и спрятанный в засаде отряд ударил в их тыл. Римские легионеры были опрокинуты в реку. Остальные погибли, растоптанные слонами или конницей. Перед Ганнибалом открылся путь на Рим через Апеннинские горы…»

Действие романа начинается в старинном городе Энске. Саня Григорьев становится свидетелем убийства почтальона на берегу моря. В страхе и растерянности мальчишка убегает, потеряв при этом нож. По ножу, как по главной улике, арестовывают отца Сани и сажают в тюрьму. Мальчик ничего не может сказать в оправдание отца, потому что не может говорить, он немой, а писать его еще не научили. Его мучает вина за судьбу отца, но изменить он ничего не может.

Доктор Иван Иванович начинает лечить Саню. Он выясняет, что немота не врожденная, а следствие психологической травмы. Отец умирает в тюрьме. Мать выходит замуж за деспотичного злого человека, который ненавидит Саню и его сестру Сашу. Вместе с другом Петькой Сковородником Саня решает сбежать в теплый Ташкент. До Ташкента он не доехал, остановился в Москве. В Москве Саня попадает в школу - коммуну. В его жизни появляются учитель географии Кораблев, начальник коммуны Татаринов Николай Антонович, девочка Катя, задира и задавака, к которой Саня питает теплые чувства. Посещая дом Татариновых, Саня слышит о неудавшейся экспедиции отца Кати Ивана Львовича Татаринова. Он загадочно погиб в экспедиции в Заполярье.

Саня вспоминает письма почтальона, которые им читала тетя Даша. Он их помнит наизусть. Юноша сопоставляет факты и понимает, что в гибели экспедиции и отца Кати виноват Николай Антонович. Он снарядил экспедицию так, что обрек их на гибель. Саня все рассказывает Кате. Катя недолюбливает Николая Антоновича, она делится сомнениями с матерью. Мать, которая много лет не может смириться с гибелью мужа, кончает жизнь самоубийством. Обманом и подлогом Татаринов доказывает свою невиновность в гибели экспедиции. От Сани отворачиваются все, даже любимая Катя. Юноша клянется, что найдет виновных и отыщет экспедицию.

Григорьев поступает в летную школу, успешно ее заканчивает. Катя с ним не общается. Молодые люди любят друг друга, но обстоятельства все время вмешиваются в их отношения. Ромашов, который считался другом Сани оказывается подлым, двуличным человеком. Начинается война.

Саня летает бомбить вражеские корабли.

Преодолев все трудности, молодые люди соединяют свои судьбы. У Сани умирает сестра Саша, он с Катей забирает ее маленького сына к себе. Мечта Григорьева сбылась. Он смог найти экспедицию капитана Татаринова. Люди виновные в гибели экспедиции получили по заслугам.

Главные герои романа Саня и Катя стойко преодолевают все жизненные трудности. Их главный девиз: «Бороться искать, найти и не сдаваться»

Подробный пересказ

В Энске живет мальчик Саня, он все слышит, но ничего не говорит. У него есть родители и сестра. Все было бы хорошо, но отца сажают в тюрьму. Этот случай переворачивает жизнь Сани и его сестры. Отец не перенес заключения и вскоре умер. Матери стало трудно содержать детей, и она решается выйти замуж. Отчим оказался хитрым и жестоким человеком. В скором времени дети лишаются и матери. Собрав скудное имущество, отчим сбежал и оставил детей без средств к существованию.

В это время счастливый случай сводит детей с доктором Иваном Ивановичем. Он за короткое время научил мальчика говорить. Как появился доктор непонятно откуда, так и исчез. Дело в том, что он был ссыльный, поэтому и прятался.

После смерти матери за детьми присматривает соседка тетя Даша, ее сын Петька становиться лучшим другом Сани. Вот как-то вечером дети услышали разговор тети Даши и ее мужа. Они решали, что делать с Саней и его сестрой Сашей. Придя к выводу, что им не прокормить их они принимают решение отдать их в детский дом. Услышав, это Петька и Саня убегают из дома. Им необходимо добрать до Москвы, а потом до Туркестана. Дети не знают, насколько трудна будет дорога. Зарабатывали дети себе на пропитание чтением стихов. Помогали жуликам, чем могли. Так не могло продолжаться вечно и при одной облаве Петька смог убежать, а Санька попал в комендатуру, а оттуда его распределили в приют под руководством Николая Антоновича Татаринова. Отсюда начинается самое интересное.

В приюте у мальчика появляются новые друзья. С Валькой Жуковым и учителем Иваном Павловичем он будет дружить всю жизнь. А с Ромашовым жизнь хоть и будет сталкивать, но отношения будут натянутые, если не сказать плохие и во многом будет виновата их общая подруга Катя, в которую будут влюблены оба, а она отдаст предпочтение только одному.

Однажды Санька помог одной женщине донести сумку до дома. Там он познакомился с Катей. В последствии выяснилось, что это дом заведующего приютом. Мальчик очень понравился Нине Капитоновне и она его стала приглашать помочь по хозяйству и заодно покормить. Так он подружился с Катей, она ему давала почитать книги, у Николая Антоновича была шикарная библиотека. Вообще в квартире у Татариновых Сане очень нравится. Николай Антонович часто рассказывает о своем двоюродном брате, который был капитаном и собирался открыть новый морской путь, но по неясным причинам погиб. Николай Антонович всегда о нем негативно отзывался. Причину этого не заметить мог только слепой, он был страстно влюблен в мать Кати Марью Васильевну, она никак не хотела отвечать взаимностью.

Еще когда Санька жил в Энске он нашел сумку почтальона, а в ней были письма. Тетя Даша вечерами читала вслух некоторые. Многие адреса намокли и стерлись, поэтому не было возможности разнести адресатам. У мальчика была феноменальная память, и он запомнил наизусть многие тексты писем. Многие, из которых адресовались именно Марье Васильевне. Но пока Санька еще не может связать жизнь его новых знакомых и письма.

В один прекрасный день малька выгоняют из дома Татариновых, и пройдет четыре года, пока дети снова встретились и уже посмотрели по-другому друг на друга. Но Катя понравилась еще и Ромашову. Подленький и хитрый он решает завоевать расположение Николая Антоновича и через него влиять на Катю.

А пока Саня и Катя рассказывают свои мечты. Он хочет стать летчиком, а девушка геологом, так же она рассказывает о капитане Татаринове своем отце. После гибели капитана Николай Антонович настоял, чтобы его семья переехала к нему. Молодые люди начинают встречаться. Однажды в зоопарке Саня встречает своего отчима и хочет его разоблачить, но тот успевает сбежать. Это еще не все опять молодой человек ссорится с Татариновыми и с ромашкой. И вслед за Катей уезжает в Энск. Здесь он узнает, что Петька тоже в Москве. Юноша вновь и вновь перечитывает письма. И понимает прямую связь между ними, Марьей Васильевной и Николаем Антоновичем.

Вернувшись в Москву, Саня пытается рассказать правду матери Кате, но это только ухудшает положение. Марья Васильевна ставшая женой Николая Антоновича по-прежнему его не любит, а правда, которую он узнает, лишает последних сил терпеть его и она решается на самоубийство. После этого молодым людям приходится расстаться.

Встретятся они уже после того как закончат институты. От своего друга Саня узнает, что Ромашов стал достаточно близким человеком в доме Татариновых и подумывает жениться на Кате. Саня не может этого допустить и возвращается в Москву.

Все эти года молодой человек не сидел, сложа руки, а искал экспедицию капитана Татаринова. И хотя Николай Антонович со своим помощником успевают опубликовать другой доклад, Саня не расстраивается, а продолжает собирать материал.

Ромашка предлагает Сане, представить документы, обвиняющие Николая Антоновича в гибели шхуны, если то откажется от Кати. Обо всем узнает Татаринов, но бороться, у него нет сил.

Катя и Саня продолжают поиски вместе. Продолжается это не долго. Начинается война. Катя остается в Ленинграде, а Саня уходит на фронт. В блокадном Ленинграде Катя и Ромашка опять встречаются, он пытается ее спасти. При этом рассказывает, что пытался спасти Саню, но тот погиб. Женщина ему не верит. Катю удается эвакуировать.

Ромашов был уверен в смерти Сани, он его бросил тяжелораненого одного и к тому рядом с немецким десантом. И совсем не ожидал его еще когда-нибудь встретить. Саня, собрав последние силы, дошел до своих. После госпиталя он пытается безуспешно найти Катю. Но постоянные назначения не дают ему это сделать. И вот работая на севере, и совершив вынужденную посадку, он случайно находит тело самого капитана и его прощальные письма, когда вернулся, встретился с Катей.

В конце войны Сане удается предъявить обвинения Николаю Антоновичу в гибели капитана Татаринова, а Ромашку в подлости.

Есть люди, которые из-за любви могут пойти на предательство и подлость, обрекая любимого на страдания. Вот только любовь ли это или чувство собственности?

Можете использовать этот текст для читательского дневника

Поскольку «Тропический» не взлетел на воздух, следовал вывод об уничтожении обеих враждебных ракет. Это было редкостной удачей, ведь обычно основным средством защиты экранопланов являлась собственная самолетоподобная скорость. С точки зрения рационализма рассчитывать и дальше на вечную удачу не стоило хотя бы потому, что запас зенитных ракет был ограничен. Но что оставалось делать крохотному экипажу «Тропического»? Только ждать.

Они и ждали. После перенесенного напряжения руки у Тёмкина тряслись, нательное белье можно было выжимать, а сердце прыгало где-то около горла. Рягузов забежал к нему на секунду, потряс руку, похлопал по плечу, затем помчался проверять генератор. Теперь же он, посредством проводной электрической связи, занимался аутотренингом, воздействуя на Тёмкина с целью снятия напряжения.

– Ничего, Марат, – подбадривал Рягузов, – кто знает, может, наши уже нашли транспорты. Авось пришлют нам заправщик. Еще по ордену получим.

«Как же, – думал в ответ Тёмкин, – получим. Если „Северный“ и добрался, сейчас из особиста Моркина его сородичи душу вытряхивают, почему оставил боеспособный корабль целым и невредимым на произвол свихнувшемуся капитану? Может, капитан второго ранга тайно задумал сдать корабль врагу? Да и замполиту нынче, видимо, тоже не до обещанного изучения материальной части». Однако благие пожелания Рягузова все равно благотворно влияли на сердцебиение.

– Как думаете, – спросил Тёмкин размечтавшегося начальника, – наши сами не пришлют самолеты нас забомбить?

– Чур тебя, капитан-лейтенант! – прикрикнул командир «Тропического». – Что за мысли у тебя – мрачные до жути. А вообще, конечно, если и прилетят, то своих, однозначно, расстреливать не будем.

«Успокоил, отец родной», – подытожил Тёмкин.

Однако вести весело-мрачные разговоры слишком долго им все равно не дали, они ведь не находились в некоем замкнутом от окружающего мира сосуде с запаянным горлышком. Да вообще-то даже если бы находились. Вокруг кипела расплескавшаяся на тысячи кубокилометров война, и они зависли даже не на ее окраине.

– Ух ты! – внезапно плеснуло из динамиков. – Вот это лапоть!

– Что там? – встрепенулся Тёмкин.

– Корабль, черт возьми! Что же еще!

– Наш? – без надежды поинтересовался капитан-лейтенант.

– Нет – нет ответа, – Рягузов имел в виду ответный сигнал на автоматически выдаваемый локатором код. – Дальность двадцать. Чего это мы раньше его не заметили.

– Фон этот помеховый, наверное, – предположил младший по званию и должности.

– Марат, пошли – поможешь мне запустить ракету.

– Идет, а если появится что-то с воздуха?

– Есть варианты? – поинтересовался командир «экрана» с интересом. – Нет? Давай шевелиться!

Оба офицера переместились еще в одну боевую каюту.

– Черт, разрази меня гром! – ругался Рягузов. – Ракета не в режиме готовности. Время, черт возьми.

– Он мог уже что-нибудь по нам пустить, – прокомментировал Тёмкин.

– Вполне, – спокойно согласился капитан второго ранга, как будто речь шла о некой безграничной для них материи. – Но отсюда мы все едино ничего не заметим.

– Да, нам бы еще пару человек, – подосадовал Тёмкин чистосердечно, покуда ожившая ракета входила в нужный режим.

– Мало в мире героев, – согласился Рягузов, – все наперечет.

«По нас, наверное, уже стреляют, – думал Тёмкин, – ни черта мы не успеем. Дурацкая жизнь какая-то».

– Вот она, родненькая! Разогрелась! – доложился командир корабля. – Контроль прошел! Слава непобедимой и легендарной Красной Армии! Ура!

– И флоту тоже, – дополнил Тёмкин. – Есть захват! Ого! И правда, лапоть так лапоть!

– Пошел отсчет!

– Автозахват!

– Пошел пуск!

– Ой, мамочка!

– Держит автозахват! Дальность пять. Давно стабилизация полета, думаю, – размышлял вслух младший офицер.

– Нам бы еще одну штуку, да? – спросил Рягузов.

– Лучше уж всю обойму, капитан!

– Точно, Марат!

Они разговаривали, но глаза их и мысли жили в экранах, в этом упрощенном отображении реальности, происходящей за километры и в другом, не индикаторном масштабе. Только во временной шкале была полная идентичность.

– Есть! – заорали оба одновременно и тут же спохватились, посмотрев друг на друга.

– Подрыв, – доложил Тёмкин.

– Наблюдаю, товарищ капитан-лейтенант, – расплылся в улыбке до ушей Рягузов. – Здесь нам делать больше нечего, запаса ракет – «ёк». Мотаем назад?

– Да, вдруг он что-нибудь пустил, – забеспокоился Тёмкин, правда, тоже улыбаясь.

– Туго мыслишь, если бы пустил, мы бы уже это ощутили и телом и душой. Давай, по коням!

Они отключили несколько ненужных шкафов управления, из любви к экономии электричества, и переместились на привычные места.