Является великолепным примером антиутопии. Это роман, содержащий в себе протест европейскому обществу, нежелание заходить в тупик. По значимость эта книга стоит на одном ряду с такими культовыми антиутопиям, как «О дивный новый мир» Олдоса Хаксли и « » Джорджа Оруэлла . В этой статье мы проведем небольшой анализ романа «Мы» Замятина.

История создания романа

Замятин возвратился из Англии и под впечатлением начал писать свой роман. В 1920 году работа была окончена. За границей роман был опубликован в 1924 году, а в России лишь в 1988 году в журнале "Знамя". Такой поздний выпуск обусловлен цензурой. Считалось, что роман противоречит политическим интересам страны. В СССР на Замятина обрушился настоящий шквал критики со стороны представителей власти и литературных кругов.

Анализ композиции романа «Мы» Замятина

Роман «Мы» написан в стиле конспекта рабочего. В произведении Евгений Замятин создал два мира и их разделил цветовой гаммой. Единое государство имеет серую и голубую палитру, а пространство за Зелёной стеной пестрит изобилием красок. Преобладает розовый оттенок, как будто это иллюзорный мир. Это как раз и подчеркивает то, что вне рамок возможности намного шире, чем в них. Жизнь как будто играет новыми красками и сияет во всех своих проявлениях.

Если же говорить о жанровом своеобразии романа, то произведение считается романом-антиутопией. Основная идея этого жанра - это растворение собственного «Я» ради общих интересов. Роман является антиутопией во всех своих проявлениях. В романе содержится любовная линия. В конце произведения девушку казнят в Газовом Колоколе, а парня лишают фантазии, проводя операцию. Замятин постарался явно показал жизнь в таком закрытом государстве и за его пределами. Более подробно познакомиться с сюжетом вы можете, прочитав краткое содержание романа «Мы» .

У героев нет имен, фамилий или прозвищ. Каждому присвоен свой номер. Такой прием создан, чтобы показан тоталитарный режим их государства. Они нужны лишь для общего дела, никто не рассматривает жителей как личностей. Это место, где все друг другу равны.

Анализ проблематики романа «Мы»

Основная проблема романа - поиск человеческого счастья. К чему приводят такие поиски, можно прочитать в романе. Мир показан огромным механизмом, сравниваемым с вечным двигателем, а каждый человек в нем рабочее звено, без которого полноценное функционирование невозможно.

Проводя анализ романа «Мы» можно заметить, что Замятин в своем романе показал мир будущего, полного бездушности и условностей. Чтобы выйти из такого государства, достаточно получить Y и быть изгнанным за Зелёную стену. Этот мир полностью контролирует человек, у него нет ничего своего: ни мнения, ни голоса, ни прав. Фантазию и вдохновение населения, считают болезнями, вся их жизнь - математика.

Мысль главного героя, что "Разум превыше всего", пришла к нему уже после операции по удалению вдохновения, ведь именно оно делало его человеком, а не бездушным устройством для выполнения технических задач.

Смысл название заключается в том, что же произойдет с людьми, если искусственно создать будущее.

Подводя итог нашему краткому анализу романа «Мы» Замятина стоит отметить, что это действительно книга, которая заслуживает нашего внимания. Автор поднял серьезные вопросы, на которые должен дать ответ в первую очередь человек сам себе.

Мы предлагаем вам полностью прочитать книгу «Мы» . Будет рады, если после прочтения вы поделитесь своими мыслями и оставите отзыв на нашем сайте.

Смотрите также по произведению "Мы" Судьбы личности в тоталитарном, обществе (по роману К. Замятина «Мы») Почему герои Н. В. Гоголя кажутся нам «знакомыми незнакомцами»? Драматические судьбы личности в условиях тоталитарного общественного устройства (по роману Е. Замятина «Мы») Тема трагической судьбы человека в тоталитарном государстве (по произведениям В. Шаламова, А. Рыбакова «Дети Арбата», Е. Замятина «Мы»)

Роман написан в 1921 г., но до своего читателя дошел спустя почти семь десятилетий. Он был опубликован в России в журнале “Знамя” только в 1988 г. (№ 4-5). Роман оказался причастен к ряду острых конфликтов своей эпохи.

В течение 1921-1924 гг. Замятин ведет бой за право своего детища на существование: известно по крайней мере о шести публичных чтениях романа. Добиться публикации на родине так и не удается.

Впервые роман был издан на английском языке в переводе Зильбурга в Нью-Йорке в 1924 г. В 1927-м фрагменты романа появились на русском языке в пражском журнале “Воля России”. Именно эта публикация и стала официальной причиной травли Замятина в России.

В 1952 г. запрещенная на родине книга была издана на русском языке в Нью-Йорке издательством имени А.П. Чехова. Появление “Мы” предварило зарубежную публикацию “Доктора Живаго” Б. Пастернака (1945-1955) и последовавшую за ним волну “тамиздата”, т.е. нелегальную публикацию за рубежом произведений русских авторов.

Многие годы творческое наследие Замятина пребывало в духовном забвении. Оно вошло в нашу духовную жизнь в конце 1980-х гг., когда был открыт доступ к ранее запрещенной литературе, когда стали публиковаться произведения А. Солженицына, А. Платонова,

В. Шаламова, к читателям пришли писатели русского зарубежья.

Однако на первых порах роман Замятина воспринимался чуть ли не как учебное пособие, по которому можно изучать сущность тоталитарной системы, созданной в СССР, а в Евгении Замятине видели не столько писателя, сколько борца против этой системы. В силу этого созданное писателем произведение утрачивало свой духовно-нравственный смысл, подлинное историко-философское наполнение. Постараемся преодолеть эту одностороннюю трактовку.

ЖАНР ПРОИЗВЕДЕНИЯ. Принято называть “Мы” антиутопией.

Используя жанровую схему утопии, Замятин переносит действие романа на тысячу лет вперед в условное фантастическое пространство. Он создает образ Единого Государства, укрытого от “дикого” пространства Зеленой Стеной.

Произведение Замятина - антиутопия, т.е. пародия на утопию. Ее цель - подвергнуть утопию осмеянию, разоблачению.

Единое Государство, построившее “стеклянный рай” на земле, - прежде всего пародия на утопическое государство Платона.

Платон, древнегреческий философ (428 или 427-348 или 347 до н.э.), одним из первых предложил схему идеального типа общественного устройства.

Структура Единого Государства пародийно повторяет структуру утопического общества Платона с его строгой иерархической моделью, в которой есть правители (у Платона это жрецы-философы, наделенные высшей властью и высшим знанием, у Замятина - Благодетель); посредники между высшей властью и самыми низшими иерархическими структурами (у Платона - воины-стражи, у Замятина - работники “Бюро хранителей” и поэты); и, наконец, производители благ (у Платона - ремесленники и земледельцы, у Замятина - нумера), которые являются “низшими” в иерархии утопического общества.

Носитель высшей власти у Замятина наделен именем Благодетеля. Оксюморонные определения, сопутствующие понятию “благо” (“благодетельные тенеты счастья”, “благодетельная паутина”, “благодетельное иго”), в сочетании с репрессивными функциями высшего лица придают понятию “благодетель” саркастический характер.

Замятин доводит идею “пользы” искусства до абсурда. Насмехаясь над идеями крайнего утилитаризма, он придумывает издевательские названия книг, которые “сопутствуют” жизни нумеров: это “Математические Ноны”, помогающие выучить четыре правила арифметики, настольная книга “Стансы о половой гигиене”, сонет, воспевающий таблицу умножения, бессмертная трагедия “Опоздавший на работу” и т.д.

Единое государство Замятин заселяет счастливыми гражданами - нумерами - новой расой геометрических тел и атвоматов. На этот раз Замятин использует оружие пародии против утопий пролеткультовецв, которые увидели главную помеху математически безошибочному счастью в человеке. Они восславили мифологического Пролетария, работника, который преодолеет в себе несовершенство естества и превратится в социальный автомат.

У жителей Единого Государства нет имен, только государственный номер. У них “не омраченные безумием лица”, они тысячами ходят “мерными рядами, по четыре, восторженно отбивая такт” в одинаковых “голубоватых юнифах, с золотыми бляхами на груди”, на каждой из которых - индивидуальный “государственный нумер каждого и каждой”. Величайшее счастье для них - наяву превратиться “в стального шестиколесного героя” из поэмы о Скрижали, т.е. в машину. Ритм их жизни также уподоблен ритму машин. “С шестиколесной точностью, в один и тот же час и в одну и ту же минуту” миллионы нумеров просыпаются, в один и тот же час, “единомиллионно” они начинают и заканчивают работу, в одну и ту же секунду они подносят ложки ко рту, выходят на прогулку, отходят ко сну. Так возникает образ “Мы” - сообщество “я”, якобы утративших самих себя. Ho обезличивание оказывается фикцией. Уже на уровне наименования персонажей возникает представление о неистребимости личностного начала. Русский читатель воспринимает буквы латинского алфавита не столько как обозначение звуков речи, сколько как геометрические фигуры, которые сами по себе становятся знаком индивидуальности: “тонкая, резкая, упрямо-гибкая, как хлыст I-330”, “вся из окружностей” О-90, “Двоякоизогнутый” S и т.д.

Дьявольский парадокс заключается в том, что сознание своей включенности в коллектив единомышленников может приводить к состоянию подъема, вдохновения, ощущения своих необычайных возможностей, своего творческого потенциала, своего равенства Творцу (“Древний Бог и мы за одним столом”; “победил древнего Бога”). Эту особенность массового сознания Замятин одним из первых почувствовал и передал, дав понять, какой властью она обладает над человеком, как возносит и порабощает его.

Непременный атрибут Единого Государства и его “безусловная” ценность - Зеленая Стена, которая превращает пространство в мировой Город, где нет парков, садов, деревьев, собак, где и цветочная пыльца, и цветы, и травянистый покров, и птицы, влетающие в брешь, образовавшуюся в стене, и облака, и туман воспринимаются как нечто “чужое”, вносящее разлад в отношения человека с той искусственной средой, в которой он живет.

Возникнув как реалия образа Единого Государства, его непременный атрибут, Зеленая Стена оказывается включенной в действие: повествователь приближается к ней, выходит за ее пределы; по ходу развития событий заговорщики разрушают Стену; ее восстановление сужает пространство искусственного мира. Ho образ Стены не только входит в план предметной изобразительности романа и является существенной деталью развития действия, но и наполняется амбивалентным символическим смыслом. С одной стороны, Стена - безусловная ценность “нового мира”, поскольку имеет значение границы между организованным и неорганизованным миром и служит гарантом безопасности жителей Единого Государства, их защиты от бесконечности пространства, перед которым человек ощущает свою беспомощность. С другой - Стена символизирует разрыв Единого Государства с миром Природы, с “родимым хаосом”, отторжение человека от праматери земли.

В этом контексте особый смысл обретает образ “нефтяной пищи”. В мире Замятина произошло евангельское “чудо”: “камни” превратились в “хлебы”. Обратитесь к Евангелию (Евангелие от Матфея, гл. 4). Прочитайте об искушении Христа диаволом в пустыне.

Нефтяная пища не только знак предпочтения материального духовному, от чего, согласно Евангелию, отказывается Христос, - это знак нарушения естественной связи человека с землей и ее плодами, разрыва с кровной традицией, олицетворение того статуса человека, который Р. Гальцева и И. Роднянская называют “принципиальной безотцовщиной” антиутопического мира, где “нарочито забывается традиционное почитание земли как общей матери и утверждается культ синтетических, не порожденных ни ее недрами, ни ее плодоносным покровом продуктов”.

Образ Единого Государства получает дополнительный объем благодаря введению мифологемы “рай”, получающей пародийную окраску: у Замятина это “стеклянный рай”. Стекло не только выступает как элемент предметной детализации (дома стеклянные, стеклянные тротуары, полы, стеклянный космический корабль, стеклянный купол над Городом). По мере развертывания текста, многократного повторения и варьирования оно приобретает символический смысл.

Характерная для стекла прозрачность подчеркивает отсутствие в мире Единого Государства тайны, права на обособление, на уединение и выражает мысль о вынужденной “соборности” существования в мегаполисе: “...среди своих прозрачных, как бы сотканных из сверкающего воздуха, стен - мы живем всегда на виду, вечно омываемые светом. Нам нечего скрывать друг от друга”.

Ho стекло не только открывает глазу жизнь другого, но и служит невидимой границей, преградой - вынужденная “публичность” не означает родства, даже простого знакомства.

Образ Единого Государства и связанный с ним комплекс идей (регламентация, порядок и т.д.) имеет в романе свой цветовой определитель. Особое смысловое наполнение приобретает в романе синий цвет. Он ассоциируется с размеренным, “правильным” существованием граждан Единого Государства. Синий цвет повторяется в описании города-государства, одежды населяющих его граждан (“юни-фа”), неба без единого облачка. Герой восхищается синими глазами О-90, цвет которых, по его мнению, свидетельствует о ясности, “правильности” ее мыслей.

Мотив стекла в соединении с мотивом синего (синее небо, голубовато-серые юнифы, синяя майолика неба, синие глаза, серо-голубые шеренги) возбуждает представление о застылости, недвижности и служит реализации метафоры “ледяной город” (“Город внизу - будто из голубых глыб льда... а лед все стоит... ведь нет такого ледокола, какой мог бы взломать прозрачнейший и прочнейший хрусталь нашей жизни”). Мотив “ледяного города” символизирует мысль об отказе от свойственной европейской культуре фаустианской идеи бесконечного развития, о Едином Государстве как мире, выпавшем из мировой истории, абсурдном мире, где Богом стала Машина.

Синему противопоставлены желтый, красный, зеленый - те цвета, в стихию которых погружается герой, выходя за пределы Зеленой Стены, которая охраняет город-государство от дикой природы. Засыпая, Д-503 видит “цветные” сны. Вводя в роман образ естественной, живой жизни, Замятин пользуется самыми различными цветами.

Особое значение Замятин придает “теплым”, или - в семантике романа - “горячим”, огненным цветам - красному и желтому, которые обозначают у него революцию, движение, страсть, жизнь. На I-330, соблазняющей героя, - желтое платье, в Древнем Доме - “большая, красного дерева кровать”, “желтая бронза -- канделябры, статуя Будды”.

Замятин иронично обыгрывает происходящую в Едином Государстве подмену христианских ценностей. Хранители, следящие за покорностью нумеров, сравниваются ангелами-хранителями и уподобляются древним ангелам, охраняющим человека с детства. Лица ангелов, в представлении нумеров, должны быть “нежногрозными”. А лица людей, пришедших с доносом, теплятся, словно лампады: они ходят в “Бюро Хранителей” с доносами, как на исповедь.

ОБРАЗ ИНТЕГРАЛА И ЕГО СЮЖЕТО-ОБРАЗУЮЩАЯ РОЛЬ. На первой странице романа появляется образ, который станет в нем центральным и обретет особый символический смысл. Это образ Интеграла.

Интеграл - важная деталь, принадлежащая научно-фантастическому плану замятинского произведения. Это созданный фантазией писателя космический снаряд, способный вырваться за пределы околоземной атмосферы, достичь иных миров, принести туда Благую весть о существовании Единого Государства и с помощью абсолютного знания, каким обладает этот рукотворный рай, пересоздать, “интегрировать” Вселенную, которая пока пребывает в состоянии “дикой свободы”.

Именно вокруг Интеграла завязываются основные события, выстраиваются авантюрный, любовный, психологический сюжеты романа. Сообщением о приближении заключительной стадии строительства Интеграла начинается роман. Высказанное в обращении Единого Государства к своим подданным - нумерам - пожелание снабдить космического посланца трактатами, поэмами, одами “о красоте и величии Единого Государства” - побуждает главного героя к созданию “Записей” - поэмы в честь Единого Государства. Вопреки первоначальному замыслу Д-503 прославить новый мир в центре “Записей” оказывается заговор бунтовщиков, в замыслах которых Интегралу принадлежит особая роль. Поэтому им столь важно привлечь на свою сторону строителя Интеграла. Это заставляет одну из вдохновительниц заговора, I-330, воспользоваться своими чарами и опытом знатока Древнего мира, чтобы завоевать сердце не искушенного в “науке страсти нежной” Д-503 и с его помощью овладеть Интегралом в момент его испытания. Соприкосновение с МЕФИ и любовь к I-330 вызывают переворот в сознании автора “Записей”.

История Интеграла с его миссией “проинтегрировать” во имя счастья людей “бесконечное уравнение Вселенной” вкупе с разными условными реалиями (строительство космического корабля, подготовка космического путешествия, в частности идеологическая, упоминание планет Солнечной системы, которые нужно покорить, принеся их жителям “математически-безошибочное счастье”, испытание Интеграла) создает самостоятельную сюжетную линию романа.

Ho образ Интеграла не только продуцирует сюжетную динамику, не только способствует возникновению в произведении сложного психологического плана, но и вводит в роман дискуссию о возможности создания “нового мира” и “нового человека” - дискуссию, которая завязалась в России еще в 60-е гг. XIX в., приобрела особенно острый характер на рубеже веков и, получив дополнительный импульс в условиях революционной ситуации, не стихала на протяжении 20-х гг. XX в. и длится, можно сказать, по сей день.

Строительство Интеграла - “Общее Дело” - должно принести счастье жителям “далеких неведомых планет” - тем, кто принадлежит уже пройденному для Единого Государства моменту истории, т.е. прошлому - “далеким предкам”, - по сути дела, тем, кто умер, не дожив до всем ныне доступного счастья, тем, кого Интеграл должен “воскресить” для новой, счастливой жизни вместе с их потомками - нумерами Единого Государства, которым сознание своей причастности к Общему Делу дает чувство всемогущества.

В романе Замятина, как и в произведениях многих его современников, ощутимо присутствие идей известного философа Николая Федорова (1828-1903), который выдвинул проект Общего Дела. Он ставил перед человечеством задачу - овладеть стихийными силами вне и внутри себя, выйти в космос для его освоения и преображения, обрести бессмертие и заняться “научным воскрешением” предков. “Философия общего дела” - так назывался труд Н. Федорова.

Образ Интеграла с его миссией “проинтегрировать бесконечное уравнение Вселенной” выступает символом отрицания мира, созданного Богом, стремления к “новому небу” и “новой земле”, олицетворяет веру в Разум и Волю человека, в возможность коренного переустройства Вселенной, в пластичность мира, готового подчиниться мечте о должном устройстве жизни. Подобную космическую утопию русский философ Н. Бердяев называл “философией социального титанизма”. Ее идеи носились в воздухе. Носителями этой идеи были в первую очередь большевики. Ho Замятин написал не политический памфлет. Его интересовали “устроители человеческого блага”, существовавшие везде и всегда. Его интересовало само явление “социального титанизма”, его готовность решить рациональным путем проблему человеческого счастья. Ради проверки этих намерений Замятин создает условное пространство и ставит в этом пространстве художественный эксперимент.

ФИГУРА ГЕРОЯ-ПОВЕСТВОВАТЕЛЯ. Хотя фигура проводника по “новому миру” характерна для жанра утопии/антиутопии, в романе Замятина появление этой фигуры существенным образом усложняет жанр романа, выводит его за границы антиутопии.

Необходимо заметить, что один из важных моментов, определяющих облик романа XX столетия, - отсутствие “чистоты” жанра. В творчестве почти каждого писателя Нового времени, будь то А. Белый или Пильняк, Булгаков или Платонов, Набоков или Бунин, мы имеем дело с сопряжением разных жанровых начал. Так и в произведении Замятина налицо жанровые признаки не только утопии, вернее, антиутопии, но и структурно-содержательные знаки других жанровых форм: романа о романе, романа авантюрного, любовного, психологического, философского.

Произведение Замятина начинается с того момента, когда Строитель фантастического космического аппарата заявляет о своем намерении написать поэму о Едином Государстве. Вернее, начинается одна из его важных сюжетных линий - история создания романа и вместе с тем история превращения строителя Интеграла в поэта, т.е. возникает “роман о романе”.

Роман о романе - это роман о создании художественного произведения, где герой-повествователь выступает в роли творца произведения, описывает и комментирует ход творческого процесса, обсуждает создаваемый текст по ходу его развертывания.

С такого рода жанровой структурой вы уже встречались в литературе XIX в.

Д-503 не только воспроизводит в своих “Записях” жизнь Единого Государства, но и создает комментарий к своему произведению, выражает суждения по поводу жанра, обсуждает возникающие по ходу развития повествования непредусмотренные аспекты изображения и неожиданно возникающие сюжетные линии.

Сочинитель поэмы Д-503 вступает в диалог с читателем прошлых времен (т.е. с обитателями старых миров), к которым устремляется Интеграл.

Самостоятельную жизнь получает в замятинском романе образ текста. Являясь важным элементом предметной детализации произведения (рукопись лежит на столе, она раскрывается, на нее падает слеза 0-90, на нее бросает свои чулки I, герой вынужден скрывать написанное от постороннего взгляда и т.д.), образ текста приобретает сюжетообразующую роль: он влияет на судьбы действующих лиц, в том числе и на судьбу самого творца. Рукопись читают, о ней доносят, она становится причиной провала заговорщиков (авантюрная линия романа), основой предположений I-330 о предательстве Д-503 (любовная линия), метафорическим воплощением внутреннего преображения Д-503 (образ упавшей рукописи).

“Чулки - брошены у меня на столе, на раскрытой (193-й) странице моих записей. Второпях я задел за рукопись, страницы рассыпались и никак не сложить по порядку, а главное - если и сложить, все равно - не будет настоящего порядка, все равно - останутся какие-то пороги, ямы, иксы”.

Падение рукописи символически выражает беспорядок, иррациональность универсума. Падая, рукопись рассыпается на отдельные, не связанные друг с другом фрагменты, утрачивая, таким образом, художественную целостность, но при этом “упавшая” рукопись начинает адекватно воспроизводить структуру распавшегося на хаотические фрагменты мира.

Автор, создатель рукописи дважды меняет в романе свой облик: сначала духовно воскресает, затем погибает. После появления у Д-503 “неизлечимой души” развертывается трагическая история его “гибели”. Возникшая было многомерность его сознания сводится к одномерности при помощи Великой Операции, используемой в Едином Государстве как радикальный метод “идеологического” воздействия на жителей. Предчувствуя это, Д-503 прощается с читателями: “Я ухожу - в неизвестное. Это мои последние строки. Прощайте - вы, неведомые, вы, любимые, с кем я прожил столько страниц, кому я, заболевший душой, - показал всего себя, до последнего смолотого винтика, до последней лопнувшей пружины... я ухожу”; “Я не могу больше писать - я не хочу больше!”

После операции отношения между строителем Интеграла и его рукописью меняются. Писатель не узнает собственной работы: “Неужели я, Д-503, написал эти двести двадцать страниц? Неужели я когда-нибудь чувствовал - или воображал, что чувствую это? Почерк - мой. И дальше - тот же самый почерк, но, к счастью, только почерк. Никакого бреда, никаких нелепых метафор, никаких чувств: только факты”. Теперь, когда из головы Д-503 вытащили какую-то занозу, он вновь возвращается к “ясному” взгляду на мир, к первоначальному типу текста (“И я надеюсь - мы победим. Больше: я уверен - мы победим. Потому что разум должен победить”).

Кольцевая композиция романа о романе - возвращение повествователя к исходному рубежу - будто бы подвергает сомнению мотив, звучавший на многих страницах романа, - мотив невозможности победить духовное начало.

Вернемся, однако, к сюжету “романа о романе” - замыслу, которым руководствуется Д-503, и его осуществлению.

Приступая к созданию романа, Д-503 рассматривает “действительность” как “материал”, легко поддающийся замыслу.

По ходу развертывания текста между замыслом Д-503 и возможностями его воплощения возникает конфликт. Так, поначалу Д-503 претендует на создание одической поэмы, сама возможность введения авантюрного сюжета (заговор, столкновение между бунтовщиками и Единым Государством) представляется ему абсурдной (“у нас ничего не случается, не может случаться”). Далее Д-503 сетует, что вместо поэмы у него “выходит какой-то фантастический авантюрный роман”. Ему приходится доказывать читателям, что только “густой приключенческий сироп” позволит им проглотить “все горькое”, что он собирается им предложить. Авантюрный сюжет служит завязкой любовного сюжета, которому, как представлялось вначале, также нет места в повествовании о совершенном мире. Под давлением естественного хода событий задуманная поэма превращается в роман (любовный, психологический и авантюрный), в лирическую поэму. История этого превращения, история победы естественного хода вещей над рациональным замыслом - один из важнейших аспектов романа о романе, а главное - романа в целом. Сюжет романа о романе доказывает, что претензии Единого Государства изменить природу несостоятельны, что мир не пластичен и не подчиняется идеям, его можно уничтожить, но нельзя изменить, он развивается по своим собственным законам и на уровне жизни, и на уровне творчества.

“Роман о романе” органично включает в себя авантюрный план, введение которого позволяет решить как формальные, так и содержательные задачи.

История бунта МЕФИ против господствующей системы позволяет Замятину создать динамичный роман, роман событийный, имеющий свои загадки, свои разгадки, хитросплетения интриги.

Введение авантюрного сюжета важно не только для усиления динамичности повествования, но и для проблематики романа в целом. Вспомните, что автор “Записей” исходит из того, что в его “стеклянном раю” ничего не происходит. Это некое законченное царство-государство, пространство, в котором ничего случиться просто не может, где произошла окончательная “кристаллизация” жизни.

Итак, возникновение авантюры в “кристаллизовавшемся” мире уже есть опровержение его стабильности.

Ho главная функция авантюрного сюжета в том, что он служит выражением конфликта между жрецами Единого Государства, защитниками искусственного мира, порядка, и заговорщиками, поборниками естественного начала, символом которого является Природа. С одной стороны - это “математически-безошибочное счастье”. Через весь текст “прорастает” система образов, производных от понятия “математика”. Это счастье имеет свое геометрическое выражение - “прямая”, “квадратная гармония”, “равенство”, “общая формула”. Само понятие “счастье” выражено математической дробью, где “блаженство и зависть - это числитель и знаменатель”. Красота находит выражение в “математической композиции”, в красоте “квадрата, куба, прямой”, в красоте “машинного балета”.

Музыка Единого Государства на языке математики - это “суммирующие аккорды формул Тэйлора, Маклорена; целотонные, квадратногрузные ходы Пифагоровых штанов; грустные мелодии затухающе-колебательного движения; переменяющиеся фраунго-феровыми линиями пауз яркие такты - спектральный анализ планет...”.

Этике Канта машинизированный мир противопоставляет систему “научной этики... основанной на вычитании, сложении, делении, умножении”, с помощью которой просто решается “математически-моральная задача” об “уменьшении суммы человеческих жизней”.

Такие понятия, как свобода, преступление, голод, также сведены к математическим формулам. Свобода и преступление соотносятся, как скорость и движение: “свобода человека = 0, и он не совершает преступлений”, т.е. не движется. Так воцаряется покой, энтропия.

Что противопоставляют покою, энтропии члены МЕФИ? Энергию, стремление человека к бесконечному движению, к бесконечной борьбе, когда не бывает “последней революции”, когда все “революции - бесконечны”.

Во имя чего ведут борьбу члены МЕФИ? I-330, выразительница их идей в романе, объясняет, что во имя того, чтобы люди Единого Государства научились заново “дрожать от страха, от радости, от бешеного гнева, от холода” (“пусть молятся огню”), т.е. вернулись к состоянию, от которого ушли. В пример она приводит людей, живущих за Зеленой Стеной, которые “под шерстью сберегли горячую красную кровь”.

И жрецы Единого Государства, и МЕФИ рассматривают себя как благодетелей человечества, его Спасителей.

В “официальной роли” Спасителя в романе “Мы” выступает Благодетель. Его прототип - образ из Поэмы “Великий инквизитор”, сочиненной Иваном Карамазовым, героем романа Ф.М. Достоевского “Братья Карамазовы”.

Действие происходит в Испании во времена инквизиции, когда горят костры, на которых сжигают еретиков. В этот момент на землю приходит Он. Великий инквизитор пытается убедить Его в своем праве устроить рай на земле - предоставить людям “хлебы”, материальные блага в обмен на послушание людей. Иначе поступить нельзя, так как человек слаб и, оставшись свободным, он сам ищет, кому можно покориться. Ничего не ответив Великому инквизитору, Он удаляется.

Проблематика “Великого инквизитора” дважды возникает в романе Замятина. Первый раз - в ёрническом изложении R-13, излагающего библейскую легенду об Адаме и Еве, об извечной несовместимости счастья и свободы, о тоске человека об оковах.

Во второй раз тема Великого инквизитора возникает в разговоре Д-503 с Благодетелем, когда последний заявляет о взятой на себя миссии “исправления подвига” Иисуса - о жестокости, необходимой людям, которые мечтают лишь о том, “чтобы кто-нибудь раз навсегда сказал им, что такое счастье - и потом приковал их к этому счастью на цепь”.

Ho не только Благодетель, но и замятинские “бесы”, противники Единого Государства, тоже претендуют на роль спасителей человечества, выбирая другого покровителя, чем тот, кого вспоминает Благодетель.

I-330 называет себя и своих сообщников антихристианами, потому что они отказываются от покоя, счастливого равновесия, предпочитая “мучительно-бесконечное движение”, потому что идее “Мы” они противопоставляют идею “Я” («“Мы” - от Бога, а “Я” - от диавола»).

Появление МЕФИ свидетельствует, что замятинской Вселенной необходим Сатана. В статье об Уэллсе Замятин сочувственно цитирует сцену из уэллсовского романа “Неугасимый огонь”. После одного непочтительного замечания Сатаны архангел Михаил хочет поразить Сатану мечом. Ho Бог останавливает ретивого архангела:

А что мы-то будем делать без сатаны?

Да, - говорит сатана, - без меня пространство и время замерзли бы в некое хрустальное совершенство. Это я волную воды. Это я волную вас. Я - дух жизни. Без меня человек до сих пор был бы все тем же никчемным садовником и попусту ухаживал бы за райским садом, который все равно не может расти иначе, как правильно... Только представить себе: совершенные цветы! совершенные фрукты! совершенные звери! Боже мой! До чего бы это все надоело человеку! До чего надоело бы! А вместо этого разве я не толкнул его на самые удивительные приключения? Это я дал ему историю...

Сходное понимание того, какую роль играет мятежное начало в жизни людей, сам Замятин сформулировал следующим образом:

“Мефистофель - величайший в мире скептик и одновременно - величайший романтик и идеалист. Всеми своими дьявольскими ядами - пафосом, сарказмом, иронией, нежностью - он разрушает всякое достижение, всякое сегодня нисколько не потому, что его забавляет фейерверк разрушения, а потому, что он втайне верит в силу человека стать божественно-совершенным”.

Судя по этому высказыванию Замятин отходит от христианского решения проблемы добра и зла. Добро и зло у Замятина оказываются полюсами нравственной диалектики истории. И если добро статично, то зло динамично, и борьбу со злом можно вести силами зла, провоцирующего зло на еще большее зло, доводя зло до абсурда и ведя его к самоуничтожению.

Попробуем, однако, исходить не из программных заявлений писателя, а из текста романа. В пространстве Единого Государства нет ни Бога, ни Сатаны, но есть два лжепретендента на роль Спасителей человечества - Благодетель и МЕФИ.

Казалось бы, МЕФИ и их вдохновительница I-330 воплощают дух вечного беспокойства, беспредельность революционного порыва, ту “morbus rossica” - русскую болезнь, о которой с таким вдохновением писал Замятин. Ho вместе с тем свобода, которую еретики предпочитают благополучию нумеров, влечет мир к катастрофе. “А если всюду, по всей вселенной, одинаково теплые - или одинаково прохладные тела... Их надо столкнуть - чтобы огонь, взрыв, геенна. И мы - столкнем”. Другими словами, борцы против Единого Государства верят в неизбежность дьявольской дилеммы - счастье или свобода, стагнация или адский взрыв. И поскольку “стеклянный рай” их не устраивает, они готовы ввергнуть мир в катастрофу.

Замятина обычно рассматривают как сторонника революционного типа развития общества. Американский славист А. Фишер, принимавший участие в заседании “круглого стола” в “Литературной газете” в 1988 г., утверждал, что значение замятинского романа в том, что он помогает понять, что такое революционный максимализм русской интеллигенции.

В статье "О литературе, революции, энтропии и о прочем" (1923) Замятин повторил слова своей героини о революции, которая “не знает последнего числа”. Этим он дал основание отождествлять их позиции.

Однако образ “революции, не знающей последнего числа” - метафора протеста против омертвения жизни, но не синоним государственного переворота. Подобный переворот предстает у Замятина как возвращение к пещере, как нарушение стабильности, необходимой для строительства жизни, как бессмысленная растрата человеческих сил (“Мамай”, “Пещера”). В стихии бунта героям Замятина открывается бездна. И революция в “Мы” так же жестока по отношению к инакомыслящим и так же предполагает абсолютный разрыв с прошлым, как и система Единого Государства. И вызванный I-330 и ее товарищами хаос не менее губителен для личности, чем незыблемый порядок Единого Государства.

Свобода, которую еретики предпочитают “стеклянному раю”, влечет мир к катастрофе. “Освободители” не только не исключают ее, но и готовы использовать ее в своих целях - “чтобы огонь, взрыв, геенна...”. Если Единое Государство породило нумера, изменив природу человека, созданного по образу и подобию Божьему, то МЕФИ спровоцировали дальнейшие шаги Единого Государства - превращение нумеров в “машиноравных”, подвигнув Благодетеля на лоботомию, окончательно уничтожающую личность.

Героиня не только вызывает героя из его сонного бытия, но и предает его, так как действует во имя своей Идеи и равнодушна к личности. I-330 манипулирует чувствами Д-503, подобно тому как “стеклянный рай” манипулирует его сознанием и его творческим даром.

Развитию любовного сюжета и его своеобразию способствует введение трех героинь, представляющих разные типы любовных отношений.

Главная героиня - I-330.

Любовный сюжет приобретает особый смысловой объем благодаря тому, что основан на развертывании мифологемы рая, истории Адама и Евы, дьявольского искушения, грехопадения и изгнания из рая.

I-330 не только соблазнительная, очаровательная женщина. Она член партии МЕФИ. Свои данные она использует ради победы своей партии. Поражающая героя неожиданность, непредсказуемость поведения I-330 на самом деле рассчитана на абсолютную эмоциональную невинность Д-503 и продумана до последнего жеста.

Замятин стремится дать понять, что партия МЕФИ, выступающая против тоталитарного режима, против машинизации человека, сама стремится к подчинению, покорению людей ради разрушения Зеленой Стены и возвращения в “пещеру”.

Другая героиня, чье присутствие в романе способствует созданию другой любовной линии, - O-90.

В облике O-90 подчеркивается детскость. И это не только инфантильность героини, но и особое состояние души - светлая безмятежность, противостоящая одержимости жрецов и противников Единого Государства. Если детскость обитателей “стеклянного рая” достигнута путем насилия и означает угасание духовной силы человека, то детскость O-90 - олицетворение непосредственности. С любовным сюжетом, участницей которого становится O-90, связан мотив зачатия - рождения-материнства. Если I-330 несет в себе символ абсолютного бунтарства, то O-90 выступает как символ устойчивости жизненных начал, символ творчества новой жизни.

В роман введена еще одна сюжетная линия любовного характера. Эта линия связана с Ю.

Таким образом, героини выступают в романе или как воплощение иррациональной стихии, или как личности, способные пробуждать иррациональную стихию в мужчине, а любовный сюжет служит вочеловечению главного героя и средством нравственной оценки двух противоборствующих систем.

Любовный сюжет вкупе с авантюрным служит мотивом возникновения психологического сюжета, переводящего внешний конфликт во внутреннее пространство, в духовный мир Д-503.

Строитель Интеграла, создатель “Записей”, поначалу - плоть от плоти Единого Государства. Он поэт его структуры, которая немыслима без Благодетеля, без репрессивного и пропагандистского аппарата, без нумеров с присущим им комплексом благодарности Благодетелю, сознанием долга перед Единым Государством и чувством превосходства над всеми, кто вне “Единой церкви”.

Повествование при переходе к психологическому сюжету приобретает остросюжетный характер, но вместе с тем строится прежде всего как монолог, в котором герой чем дальше, тем больше превращает описание в исповедь. Исповедь тяготеет к лирическому типу: образ переживания воссоздается с помощью метафор, часто развернутых, обозначающих сложные метафизические понятия, психологические состояния. Разветвленная система взаимосвязанных лейтмотивов сопровождает пробуждение в Д-503 его “лохматого” двойника.

Условность созданной модели действительности только подчеркивает объемность психологической характеристики. Стремление Замятина выразить суждение о сложности человеческой природы, в тайны которой проникнуть труднее, чем в тайны Вселенной; о том, что никакому “общественному механизму”, каким бы могущественным он ни был, не под силу нивелировать до состояния “молекулы, атома, фагоцита” человеческое “я”. И если чтение романа “Мы” - поистине захватывающее чтение, то этим оно обязано в первую очередь изумляющему по своей психологической тонкости изображению того, как в нумере Д-503 - частице “единого, могучего, миллионноклеточного организма” - зарождается сознание своей личности.

Страницы, на которых рассказывается о мучительной попытке героя прорваться сквозь идеологические миражи к нормальным представлениям о личности и ее правах, о любви и человечности, принадлежат к самым сильным в романе.

В сознании героя все сплетено в один клубок. Его желанию осуществить себя как неповторимую личность в чувстве к I противостоит не менее сильное стремление вернуться в шеренгу, снова ощутить себя частью огромного привычного целого, “влиться в точный механический ритм... плыть по зеркально безмятежному морю”. Каждый выход за Стену порождает - в прямом и переносном смысле - чувство незащищенности, страх перед “бездной”. Каждое отступление от равенства в ничтожестве вызывает в душе Д-503 ощущение утраченной устойчивости, даже ожидание кары, мотив больной совести (пятно на юнифе в День Единогласия; парафраз библейского сюжета о камнях, упавших с неба на головы врагов Иисуса Навина). Наиболее выразительно двойственность состояния, которое испытывает Д-503, открывший в себе “внутреннего человека”, передается с помощью сюжета двойника.

Встреча с I открывает Строителю неведомый ему мир, не поддающийся исчислению, не укладывающийся в формулы, мир тайны, “непрозрачности”.

Тему иррационального вводят в роман мотив v-1 и круг деталей, характеризующих непознанное, непознаваемое и притягательное в облике героини (зашторенные глаза, “иксовые” брови, огонь, пылающий в глубине глаз), а также вторжение в стерильную атмосферу Единого Государства реалий природы (цветочная пыль, ветер, бьющий в стеклянные стены домов, крики птиц), деталей быта и искусства “диких предков”.

Д-503 открывает иррациональное не только вовне, но и в себе самом. Его лохматые, обезьяньи руки становятся знаком его кровного родства с тем миром, что вытеснен за Стену, миром хаоса и страсти, побуждающим его к безумным, необъяснимым поступкам, которые вызывают у самого Д чувство ужаса.

Мотив ужаса перед иррациональным сопряжен с мотивом обожествления Стены, мотивом поиска числа, способного определить неопределимое. Так Замятин передает состояние человека, который вышел из природного мира, утратил первоначальное единство с ним, утратил Бога, противопоставил себя этому миру, но не может вынести бремя личной ответственности и готов уступить право личного выбора тому, кто может гарантировать ему стабильность.

Два образа - v-1 и Стена - выступают как знаки трагической контроверзы человеческого сознания. Иррациональное начало, перед которым Строитель испытывает страх и которое влечет его к себе. И “Стена” Разума - то, что ограждает его от неорганизованного мира, отвечает его потребности в порядке и устойчивости.

Борьбу между внутренне антиномичными стремлениями человеческого духа Замятин проецирует на евангельский сюжет.

В романе 40 записей. 40 - число сакральное: сорок дней продолжалось искушение Христа в пустыне; сорок дней продолжается Великий пост накануне Пасхи; сорок дней не покидает душа умершего землю - столько времени требуется для перехода из состояния земного в астральное. Сорок дней в судьбе Христа - это история преодоления им сил земного притяжения. Сорок дней в истории Д-503 - история обретения и утраты им живой души, своего “я”, история его окончательного уподобления машине. Травестирование библейского сюжета подчеркивает трагическое восприятие Замятиным возможности духовного воскрешения личности.

ХУДОЖЕСТВЕННОЕ СВОЕОБРАЗИЕ РОМАНА “МЫ”. Своеобразие созданного Евг. Замятиным произведения определяется принадлежностью писателя к художественной действительности XX в. Литература XIX в. прошла под знаком романтизма и реализма. XX в. ознаменовался радикальными сдвигами в сфере искусства, становлением и развитием модернистских течений и направлений. Среди них особое место принадлежат символизму и авангарду.

Замятин сумел синтезировать в своей романной модели опыт двух ветвей модернистской эстетики этого периода - символистской и авангардной - с присущей ей склонностью к травести и к использованию гротеска.

Знаменитые эссе Замятина 20-х гг. “О синтетизме”, “О литературе, революции, энтропии и о прочем” можно рассматривать в целом как манифест, как новую эстетическую программу.

«Если искать какого-нибудь слова для определения той точки, к которой движется сейчас литература, - писал Замятин в статье “Новая русская проза” (1923), - я выбрал бы себе слово синтетизм... где будет одновременно и микроскоп реализма, и телескопические, уводящие к бесконечностям, стекла символизма».

1. Замятин связывал новые возможности искусства с последовательным отказом от правдоподобия, созданием фантастической реальности, в условиях которой можно ставить художественные эксперименты. “В наши дни, - писал Замятин, - единственная фантастика - это вчерашняя жизнь на прочных китах. Сегодня - Апокалипсис можно издавать в виде ежедневной газеты...”.

2. Вслед за символистами Замятин сближает прозу с поэзией. Малый объем произведения (менее 10 печатных листов), членение текста на небольшие главки увеличивают концентрированность повествования. Создается “теснота”, подобная “тесноте” стиха. Каждая запись, а иногда даже абзац превращается в маленькое лирическое произведение.

В лирическом контексте слово приобретает, как и в лирическом произведении, смысловую многомерность, выходит за границы прямого значения. Вы уже видели, как в слове “стеклянный”, возникнувшем в тексте как определение строительного материала, активизируются присущие ему дополнительные значения: прозрачный, лишающий покровов, лишенный цвета, ледяной, хрупкий, непрозрачный, искусственный. В сочетании со словом “рай” оно обретает смысл рукотворного, искусственного мира.

Влияние поэзии сказывается не только на уровне слова, но и на уровне композиции. Помимо сюжета организующим началом в романе является система лейтмотивов. В роли может выступать любой элемент текста - слово, фраза, деталь, сцена и т.д. Возникнув один раз, мотив затем повторяется множество раз, при этом выступая каждый раз в новом варианте, новых очертаниях и во все новых сочетаниях с другими мотивами.

3. Замятин выступает в качестве наследника символистов: он придает статус самоценной реальности духовному миру своего персонажа, вводит повествование от его лица и тем самым делает его сознание зеркалом, в котором предстает искусственный мир счастья.

4. Подобно деятелям авангарда, Замятин прибегает к сознательной деформации реальности, что помогало, по его мнению, прийти к глубинной сути явлений, скрытой от поверхностного взгляда.

Фокусом изображения становится у Замятина восприятие Д-503, заведомо искаженное “официальной” идеологией, благодаря чему на уровне повествования возникает гротескная деформация.

5. Психологизм у Замятина основан на использовании как традиционных художественных приемов, так и тех, которые приобретают особую значимость в “неклассической” прозе. Исповедальность, эмоциональная неровность дневниковых записей позволяет передать противоборство состояний и настроений героя. Вопреки приверженности повествователя четырем правилам арифметики, эстетике кубов и параллелепипедов, в “Записях” бушует “словесная метель” (В. Ерофеев) с характерным для нее “протеканием” и развитием мотивов, передающих поток взвихренного сознания. Неповторимый замятинский синтаксис: разрывы синтаксических конструкций, частота незаконченных предложений, своеобразное использование кратких и двойных долгих тире, постоянное введение двоеточий - воспроизводит поток сознания, размывает рациональную структуру повествования, вносит в кажущуюся двухмерной романную структуру третье измерение.

Жанр утопии появился в Европе с зарождением гуманизма. Мудрецы прошлого изображали счастливый мир будущего, где нет войны, болезней, а все сферы общества подчинены законам разума. Прошли века. И утопия сменилась антиутопией – изображением «будущего без будущего», мёртвого механизированного общества, где человеку отведена роль простой социальной единицы. На самом деле антиутопия является полной противоположностью утопии: антиутопия развивает основные принципы утопии, доводя их до абсурда. Теперь оказывается, что один и тот же человеческий разум способен построить «Город Солнца» Томмазо Кампанеллы и работающие с точностью часового механизма «фабрики смерти» Генриха Гиммлера. XX век стал веком воплощённых антиутопий – в жизни и литературе.

Для русской литературы жанр антиутопии не вполне свойственен. Одной из лучших антиутопий, написанных на русском языке, стал роман Евгения Замятина «Мы». Этот роман создавался в 1920 году в холодном полуразрушенном Петрограде. Автору удалось за семьдесят лет до падения коммунистического режима сделать правильные выводы о «великом блефе», воплощённом в идеях марксизма – ленинизма. Собственно говоря, Замятин ничего не выдумал: он лишь довёл до логического завершения идею построения коммунистического общества. Е. И. Замятин не собирался писать пародию на коммунизм, он нарисовал финал развития любого общественного строя, в основании которого заложена идея насилия над человеком. Таким образом, главной в романе «Мы» является тема свободы личности. Раскрывается эта тема с помощью пародийного переосмысления идеи «всеобщего равенства». Замятин был противником этого тезиса, ценя в каждом человеке его неповторимую индивидуальность. В антиутопии просчитан до мельчайших деталей механизм нивелировки индивидуального сознания. Итак, перед нами – «идеальное общество».

Унификация, уравниловка, регламентация – вот лишь немногие из признаков «Идеального общества» в романе «Мы». История создания этого общества весьма напоминает историю создания Советского Союза. Его граждане достигли счастья в результате гибели большей части населения. Жители страны счастливы: они живут в домах с прозрачными стенами, ходят на работу и с работы строем, а проблема любви решена раз и навсегда: «всякий нумер имеет право на другой нумер как на сексуальный объект». Жители, или нумера, носят одинаковую одежду, едят одинаковую пищу. Искусство является придатком государственной машины. За этой социальной идиллией наблюдают строгие Хранители. А выше всех стоит Благодетель – лидер «идеального общества». Всё продумано до мелочей.

Исполненные счастливого идеализма нумера строят некий Интеграл, который наполнит счастьем всю Вселенную. Эти картины что-то напоминают, не правда ли? Недаром современные Замятину критики с пеной у рта доказывали, что «Мы» - вредное и антисоветское произведение. Действительно, этот роман – антисоветское произведение, причём одно из лучших.

Главный герой – нумер D-503, от лица которого ведётся повествование, - получает возможность испытать настоящие человеческие качества, изведать страсть, страх. Судьба его трагична: он не был казнён, как его возлюбленная, а подвергся операции по устранению воображения вместе с другими нумерами.

Эта тема мне интересна тем, что Замятин поднимает вопрос свободы вообще. Где грань, отделяющая свободу от несвободы, а человека от животного? Сегодняшние хаос и шатание в постсоветском обществе, стыдливо именуемы «периодом становления демократии», показывают, что мы не готовы к свободе, мы не научились понимать и ценить её. Может быть, нынешнее постсоветское пространство и является местом, где живут те, кто выжил в катаклизме антиутопии, - своеобразным «жилищем для античеловеческого». К счастью, республики бывшего Советского Союза медленно и трудно выздоравливают, и возвращения в дурной сон под названием «Совпадения» уже совершенно невозможно. Но призрак несвободы продолжает стоять за нашими плечами. Мы должны быть внимательны и бдительны: в мире есть много Благодетелей, готовых осчастливить послушных Нумеров. И самое главное – нам нужно не машинное демократическое общество, а свобода, основанная на вечных принципах гуманизма.

Назначение утопии состоит прежде всего в том, чтобы указать миру путь к совершенству, задача антиутопии – предупредить мир об опасностях, которые ждут его на этом пути.

Среди лучших антиутопий XX века – романы О. Хаксли, Г. Уэллса, Д. Орруэлла, Р. Брэдбери, А. Платонова, братьев Стругацких, В. Войновича. Первым же произведением, в котором черты этого жанра воплотились со всей определённостью, был роман Евгения Замятина «Мы», написанный в 1920 году.

АНТИУТОПИЧЕСКИЙ МИР.

История создания романа Замятина «Мы».

Роман написан в жанре антиутопии, причем писателя интересует не столько вероятные направления развития технического прогресса в обществе будущего, сколько направления в развитии самого общества и прежде всего – развитие перспектив взаимоотношений личности и государства. Поэтому основной темой романа становится судьба человека в тоталитарном государстве, а центральной проблемой – свобода и счастье.

В марте 1916 года Евгений Замятин отправляется в командировку в Англию на завод в Ньюкасле. Ещё раньше через его руки проходили чертежи первого после «Ермака» русского ледокола «Царь Михаил Фёдорович». В Ньюкасле при самом непосредственном участии Замятина строятся для России ледоколы. «Святой Александр Невский» (после революции – «Ленин»), «Святогор» (позднее «Красин»). Больше все инженерного, конструкторского труда воплотилось в первом из этих, по тогдашним меркам очень могучих, ледоколов: Замятин делал для «Ленина» аванпроект и ни один чертёж не попадал без его проверки и подписи в мастерскую.

Искусный корабельный архитектор, Замятин был влюблён в ледоколы, красоту их форм. Он создавал их с думой о России и для России. Шла война, и страна остро нуждалась в мощном флоте.

Два чувства, «две жены» (по его собственным, а точнее, взятым из Чехова шутливым словом) владели Замятиным: литература и кораблестроение.

«Жёны» эти не только долгое время мирно уживались вместе. Они благотворно воздействовали друг на друга. Художественная фантазия помогала чертежу на ватмане; мир точных чисел и геометрических линий вторгался в «хаос», «сон» творчества, помогая сюжетостроительству. Это был в нашей литературе воистину первый писатель-интеллектуал.

Очень точно сказал о Замятине его ученик К. А. Федин; «Гроссмейстер литературы».

Переход от России к Англии, Лондону, Ньюкаслу был разительным. От лопухов и малинников Лебедяни – к грохочущим домам Ньюкасла, к Лондону, где, сев за руль автомобиля, в грохочущем потоке. Замятин ощутил, что у него «потеряна одна рук», нужно было и управлять рулём, и переводить скорости, и работать акселератором, и давать сигналы. В одной из своих лучших статей о любимом Уэллсе он обобщал свои впечатления: «В лесных сказках – леший, лохматый и корявых, как сосна, и с гоготом, рождённый из ауканья; в степных – волшебный белый верблюд, летучий, как взвеянный вихрем песок; в полярных – кот-шаман и белый медведь с туловищем из мамонтовой кости. Но представьте себе густые дебри только фабричных труб, стада зверей только одной породы – автомобили, и никакого весеннего благоухания, кроме бензина. Эта каменная, асфальтовая, железная, бензиновая, механическая страна называется сегодняшним, XX столетием, Лондоном»

Как убедился Замятин, сам по себе технического прогресса в отрыве от нравственного, духовного развития не только не способствует улучшению человеческой природы, но грозит вытеснить человеческое в человеке. «Железным Миргородом» назовёт через несколько лет Е. Замятин ведущую капиталистическую державу мира – США; «железная Лебедянь» открылась Замятину за камнем, бетоном, сталью, доками, подземными дорогами, автомобилями. Та же одурь, монотонность, недопонимание.

Только у английского мещанства это механическое бытие доведено до совершенства – всё рассчитано, размечено, проинтегрировано. Тут не отыщешь души: всё одинаково, всё собрано из комплектов деталей: тросточки, цилиндры, вставленные челюсти, пенсне. И проповеди и спасении – лицемерие. Вот откуда, из буржуазной Англии, вынес Замятин замысел своей фантастической антиутопии «Мы»!

Самое значительное своё произведение – роман «Мы» (1920) Замятин тщетно пытался опубликовать в СССР. Тревога о судьбе Родины, зазвучавшая в послереволюционных повестях и рассказах, пронизывает этот роман. Неопубликованный в советской печати, роман стал хорошо известен читательским кругам, с рукописью его были знакомы критики и литературоведы. Впервые роман был опубликован в английском переводе (1924), а затем – при посредничестве Р. Якобсона – на чешском (1927) и – по инициативе И. Г. Эренбурга – французских языках. На русском языке роман был впервые опубликован в сокращённом виде пражским журналом «Воля России» (1927), полностью – издательством им. Чехова в Нью-Йорке. Современниками роман был воспринят как злая пародия на будущее коммунистическое общество, хотя Замятин предупреждал о грозящей опасности любое общество, воспринявшее утопические идеи коммунизма и социалистические иллюзии за реальность.

Своеобразие композиции романа обусловлено особым типом повествования, в основе которого – записи-конспекты главного героя, строителя космического корабля. В подзаголовке каждой записи содержится микротема каждой главы, кроме того, подзаголовок помогает читателю ориентироваться в идейном содержании записей героя. Тип повествования определяет лаконизм записей, отсутствие эмоций, использование преимущественно коротких предложений, многочисленных тире и двоеточий и т. д.

Символично название романа – «Мы». «Мы» - может обозначать «я» и «другие» люди, но у Замятина «мы» - это масса, безликая, сплошная и однородная, и главный герой, известный учёный, талантливый конструктор, совершенно сознательно воспринимает себя только как одного из математиков Великого Государства: «Я лишь пытаюсь записать то, что вижу, что думаю – точнее, что мы думаем (именно так – мы, и пусть это «Мы» будет заглавием моих записей)».

В романе Замятина показано, что произойдёт с обществом, которое добровольно откажется от свободы личного самоосуществления и выберет несвободу коллективного счастья. Цивилизация, основанная на вере в силу разума, в возможности научного обустройства мира, веру в существование единой формулы счастья для всех, становится бездуховной и технократической. Жители, вернее, нумера Единого Государства, живут в идеально спланированном мире. Скрижаль регламентирует их бытие, превращая каждого в винтик единого, хорошо отлаженного механизма. Регламентируется любовь, деторождение и воспитание детей. Единый Музыкальный Завод и Единая Государственная газета обеспечивают потребности нумеров в искусстве и информации. Изобретение нефтяной пищи решило проблему питания, покорена природа, стихия осталась за Зеленой Стеной, выйти за которую – совершить преступление. Каждый год в день Единогласия избирается Благодетель, в чьих руках будут «ключи от незыблемой твердыни» всеобщего счастья. Но в этом идеально-счастливом мире все несвободны не только внешне, но и внутренне. Личная жизнь каждого на виду у всех: она наблюдает через стеклянные стены соседями и дежурными, каждое действие контролируется Хранителями, да и в сознании каждого нумера сидит собственный «хранитель», бдительный цензор, управляющий поведением, мыслями и чувствами. Человек в Едином Государстве, лишённый главного – свободы выбора, перестаёт быть человеком.

Является ли полное материальное благополучие, столь характерное для утопических строк, залогом нравственного совершенства? Если все проблемы решены, если в обществе не возникает никаких конфликтов, какая сила заставляет это общество развиваться? Зачем наука, зачем искусство, зачем духовный поиск, если человек достиг всего, чего хотел?

Человек для утопистов – некое абстрактное понятие, лишённое каких-либо внутренних противоречий. Если же попытаться представить себе следующий день, принимая во внимание реальные противоречия человеческой природы, то воображение нарисует совсем иные картины.

Роман «Мы» стал не только грозным предостережением Советской власти, но и зеркалом, в котором сталинский режим отразился во всей своей неприглядной сущности. Появление за границей переводов романа, сделанных без разрешения автора, послужило поводом для широко развёрнутой кампании по политической дискриминации писателя. Замятин вынужден уйти из Всероссийского союза писателей, для него закрылись двери газет и журналов.

Антиутопия XX века.

Уже на первых страницах романа Е. Замятина создаёт модель идеального, с точки зрения утопистов, государства, где найдена долгожданная гармония общественного и личного, где все граждане обрели, наконец, счастье. Во всяком случае, таким оно предстаёт в восприятии повествователя – строителя Интеграла, математика Д-503. В чём же счастье граждан Единого Государства? В какие моменты жизни они ощущают себя счастливыми?

В самом начале романа мы видим, какой восторг вызывает у героя-повествователя ежедневная маршировка под звуки Музыкального Завода: он переживает абсолютное единение с остальными, чувствует солидарность себе подобными. «Как всегда, Музыкальный Завод всеми своими трубами пел Марш Единого Государства. Мерными рядами, по четыре, восторженно отбивая такт, шли нумера – сотни, тысячи нумеров, в голубоватых юнифах, с золотыми бляхами на груди – государственный нумер каждого и каждой. И я – мы, четверо, - одна из бесчисленных волн в этом могучем потоке» (запись 2-я). Отметим, что в вымышленной стране, созданной воображением Замятина, живут не люди, а нумера, лишённые имён, облачённые в юнифы (то есть униформу). Внешне схожие, они ничем не отличаются друг от друга и внутренне. Неслучайно с такой гордостью восклицает герой, восхищаясь прозрачностью жилищ: «Нам нечего скрывать друг от друга». «Мы счастливейшее среднее арифметическое», - вторит ему другой герой, государственный поэт R-13. Одинаковостью, механичностью отличается вся их жизнедеятельность, предписанная Часовой Скрижалью. Это характерные черты изображённого мира. Лишить возможности изо дня в день выполнить одни и те же функции, значит, лишить счастья, обречь на страдания, о чём свидетельствует история «О трёх отпущенниках».

Символическим выражением жизненного идеала главного героя становятся прямая линия (как тут не вспомнить Угрюм-Бурчеева, из «Истории одного города» М. С. Салтыкова-Щедрина) и плоскость, зеркальная поверхность, будь то небо без единого облачка или лица, «не омрачённые безумием мысли». Прямолинейность, рационализм, механичность жизнеустройства Единого Государства объясняют, почему в качестве объекта поколения нумера выбирают фигуру Тэйлора.

У современников Замятина имя этого человека было чрезвычайно популярным. Фредерик Уинслоу Тэйлор (1856-1915) – выдающийся американский инженер-изобретатель, основоположник так называемой научной организации труда – разработал систему организации и нормирования труда и управления производством, подбора, расстановки и оплаты рабочей силы, направленную на существенное повышение производительности и интенсивности труда.

Организация труда, по Тэйлору, основывается на сугубо рациональном подходе к человеку, на максимальном использовании его сил и способностей в интересах производства. Тэйлоризм, система глубоко научная и во многом прогрессивная, там не менее уравнивает деятельность человека и работу механизмов.

Восхищаясь гением Тэйлора, герой романа «Мы» неоднократно с явным пренебрежением произносит имя Канта. Эммануил Кант (1724 – 1804) – выдающийся немецкий философ, один из основоположников немецкой классической философии, он исследует границы человеческого познания («Критика чистого разума»). Кант утверждает, что разум не может познать мир таковой, что человеку доступен не объективный мир, а лишь субъективный мир ощущений.

Интересы и этические воззрения Канта. Человек, по Канту, не пассивное создание природы или общества, он способен сам определять свою волю и поведение. Но, признавая за собой право на самостоятельность, человек должен признавать его за всеми окружающими. Исходя из этого, Кант формулирует нравственный закон: « поступай так, чтобы использовать человека для себя так же, как и для другого, всегда как цель и никогда лишь как средство», «другой человек должен быть для тебя святым».

Антитеза Тэйлора – Кант, пронизывающая весь мир романа, есть противопоставление рационалистической системы мышления, где человек – средство, и гуманистической, где человек – цель.

Таким образом, идея всеобщего равенства, центральная идея любой утопии, оборачивается в антиутопии всеобщей одинаковостью и усредненностью (« быть оригинальным – это нарушить равенство», «быть банальным – только исполнять свой долг»). Идея гармонии личного и общего заменяется идеей абсолютной подчиненности государству всех сфер человеческой жизни. «Счастье – в несвободе», - утверждают герои романа. Малейшее проявление свободы, индивидуальности считается ошибкой, добровольным отказом от счастья, преступлением, поэтому казнь становится праздником (ошибка исправлена!). Обратим внимание, как прорывается авторский сарказм в изображении приговоренного, чьи руки перевязаны пурпурной лентой. Высшее блаженство переживает герой в День Единогласия, который позволяет каждому с особой силой ощутить себя маленькой частичкой огромного «мы». Заметим, что, с восхищением рассказывая об этом дне, герой с недоумением и иронией размышляет о выборах у древних (то есть о тайном голосовании). Но его ирония оборачивается авторским сарказмом: абсурдны «выборы» без права, абсурдно общество, которое предпочло свободе волеизъявления единомыслие.

Рассматривая роман в контексте литературы 20-х годов, замечаем, что стремление к слиянию с массой, к растворению в ней собственного «я», к подчинению личной воли задачам общественного прогресса было характерной чертой мироощущения человека данной эпохи и литературы тех лет, особенно пролетарской поэзии.

«Я счастлив, что я этой силы частица, что общие даже слёзы из глаз», - писал Маяковский в 1924 году. В послеоктябрьском творчестве Маяковского местоимение «я» постепенно вытесняет местоимение «мы» (поэмы «Хорошо!», «Владимир Ильич Ленин»). Но и через четыре десятилетия А. Галич с горькой иронией заметит, что и для его современников «счастье не в том, что один за всех, а в том, что все, как один».

Пути реализации утопии.

Очевидно, чтобы создать общество идеальное с точки зрения утопистов, необходимо изменить саму человеческую природу. Авторы утопий чаще всего оставляют без внимания те пути, которыми достигается изображённый ими миропорядок. Даже если картины будущего включены в произведения о современности (Чернышевский), разрыв между несовершенством сегодня и идеальным завтра (огромен. В лучшем случае утописты уповают на разум, но механизм воздействия разума на человеческую природу они не исследуют. В произведениях утопистов революционного направления звучат намёки на необходимость социального переворота, однако сам переворот не изображён. Авторы антиутопий обращают особое внимание именно на пути построения "идеального общества", ибо убеждены, что мир антиутопии (результат попыток реализовать утопию.

Как же достигается "тэйлоризированное" счастье в романе Замятина? Как сумело Единое Государство удовлетворить материальные и духовные запросы своих граждан?

Материальные проблемы были решены в ходе Двухсотлетней войны. Победа над голодом за счёт 0,8% населения. Жизнь перестала быть высшей ценностью: десять нумеров, погибших при испытании, повествователь называет бесконечно малой третьего порядка. Но победа в Двухсотлетней войне имеет ещё одно важное значение. Город побеждает деревню, и человек полностью отчуждается от матери-земли, довольствуясь теперь нефтяной пищей.

Что касается духовных запросов, то государство пошло не по пути их удовлетворения, а по пути их подавления, ограничения, строгой регламентации. Первым шагом было введение сексуального закона, который свёл великое чувство любви к «приятно-полезной функции организма». (Отметим авторскую иронию по отношению к рассказчику, который ставит любовь в один ряд со сном, трудом и приёмом пищи). Сведя любовь к чистой физиологии, Единое Государство лишило человека личных привязанностей, чувства родства, ибо всякие связи, кроме связи с Единым Государством, преступны. Несмотря на кажущуюся монолитность, нумера абсолютно разобщены, отчуждены друг от друга, а потому легко управляемы. Отметим, какую роль в сознании иллюзии счастья играет Зелёная Стена. Человека легче убедить, что он счастлив, оградив от всего мира, отняв возможность сравнить и анализировать. Государство подчинило себе и время каждого нумера, создав Часовую Скрижаль. (Так и напрашивается пушкинское: «присвоило себе насильственной лозой и труд, и собственность, и время»). Единое Государство отняло у своих граждан возможность интеллектуального и художественного творчества, заменив его Единой Государственной Наукой, механической музыкой и государственной поэзией. Стихия творчества насильственно приручена и поставлена на службу обществу. Обратим внимание на названия поэтических книг: «Цветы судебных приговоров», трагедия «Опоздавший на работу», «Стансы о половой гигиене». Однако, даже приспособив искусство, Единой Государство не чувствует себя в полной безопасности. А потому создана целая система подавления инакомыслия. Это и Бюро Хранителей (шпионы следят, чтобы каждый был «счастлив»), и Операционное с его чудовищным Газовым Колоколом, и Великая Операция, и доносительство, возведённое в ранг добродетели («Они пришли, чтобы совершить подвиг», - пишет герой о доносчиках).

Итак, этот «идеальный» общественный уклад достигнут насильственным упразднением свободы. Всеобщее счастье здесь не счастье каждого человека, а его подавление, нивелировка, а то и физическое уничтожение.

Но почему же насилие над личностью вызывает у людей восторг? Дело в том, что у Единого Государства есть оружие, пострашней Газового Колокола. И оружие это – слово. Именно слово может не только подчинить человека чужой воле, но и оправдать насилие и рабство, заставить поверить, что несвобода и есть счастье. Этот аспект романа особенно важен, так как проблема манипулирования сознанием актуальна и в конце XX века.

Язык и тип сознания.

Какие же обоснования, доказательства истинности счастья нумеров даны в романе?

Чаще всего Замятин вкладывает их в уста главного героя, который постоянно ищёт всё новые и новые подтверждения правоты Единого Государства. Он находит эстетическое оправданное несвободе: «Почему танец красив? Ответ: потому что это несвободное движение, потому что весь глубокий смысл танца именно в абсолютной, эстетической подчинённости, идеальной несвободе» (запись 2-я). Инженер, он смотрит на танец с этой точки зрения, вдохновение в танце позволяет ему сделать вывод лишь о том, что «инстинкт несвободы издревле органически присущ человеку».

Но чаще в основе этих доказательств лежит привычный для него язык точных наук: «Свобода и преступление так же неразрывно связаны между собой, как ну, как движение аэро и его скорость: скорость аэро = 0, и он не движется; свобода человека = 0, и он не совершает преступлений. Это ясно. Единственное средство избавить человека от преступления – это избавить его от несвободы» (запись 7-я). Уподобляя законы человеческой жизни законам физики, обосновывает героя и бесправие отдельной личности, и счастье быть как все: « допускать, что у „я” могут быть какие-то „права” по отношению к Государству, и допускать, что грамм может уравновесить тонну, – это совершенно одно и то же. Отсюда – распределение: тонне – права, грамму – обязанности; и естественный путь от ничтожества к величию: забыть, что ты – грамм, и почувствовать себя миллионной долей тонны» (запись 20-я).

Подтверждение идеям Единого Государства звучит и в словах R-13. Он находит его в религии древних, то есть в Христианстве, истолковывая его по-своему: «Тем двум в раю – был предоставлен выбор: или счастье без свободы – или свобода без счастья; третьего не дано. Они, олухи, выбрали свободу – и что же: понятно – потом века тосковали об оковах. И только мы снова догадались, как вернуть счастье Благодетель, Машина, Куб, Газовый Колокол, Хранители – всё это добро, всё это величественно, прекрасно, благородно, возвышенно, кристально-чисто. Потому что это охраняет нашу несвободу – то есть наше счастье» (запись 11-я).

И наконец, чудовищную логику Единого Государства демонстрирует сам Благодетель. Рисуя перед воображением трепещущего Д-503 картину распятия, он делает главным героем этой «величественной трагедии» не казнимого Мессию, а его палача, исправляющего ошибки преступной индивидуальности, распинающего человека во имя всеобщего счастья (запись 36-я).

Сила и убедительность всех названных доводов в том, что они весьма логичны. Но в этом и их слабость, потому что логика, применимая к технике и производству, механически переносится героями романа на человеческую жизнь. Человек заменяется абстрактной единицей, нумером, граммом. Такая замена позволяет подойти к личности, в которой от природы заложено рациональное и эмоциональное, всеобщее и неповторимое с холодными, потэйлорски рационалистическими мерками, с «арифметикой» Раскольникова, заменившего понятие Человек «успокоительным словечком» «вошь».

Постигая чудовищную логику, а точнее – идеологию Единого Государства, вслушиваемся в его официальный язык. С первых же страниц романа бросается в глаза обилие оксюморонов: «благодетельное иго разума», «дикое состояние свободы», «наш долг заставить их быть счастливыми», «самая трудная и высокая любовь – это жестокость», «я снова свободен, то есть, вернее, снова заключён в стройные, бесконечные, ассирийские ряды», «Благодетель, мудро связавший нас по рукам и ногам благодетельными тенетами счастья» и т. д. Этот прообраз оруэлловского новояза не просто особый язык. Это особый тип сознания, который, пожалуй, и является главным достижением и главным преступлением Единого Государства, ибо в этом сознании произошла подмена всех выношенных мировой культурой человеческих ценностей. Здесь несвобода – счастье, жестокость – проявление любви, а человеческая индивидуальность – преступление.

Вопрос о том, какие явления, события XX века предвидел Замятин, возникает сам собой при чтении его романа, ибо писатель не только изобразил в условно-фантастической форме победу техники над человеком (об этом заставил писателя задуматься увиденный им в Англии процесс бурного развития науки и техники), на и сумел предсказать тот социально-политический режим, который называется тоталитарным. Его важнейшие атрибуты – обожаемый Благодетель (Старший Брат, Отец народов, Великий Кормчий, фюрер), политическая полиция (в образах Хранителей угадываются черты гестаповцев, агентов НКВД), изоляция от окружающего мира (очевидна аналогия между Зелёной Стеной и «железным занавесом»). Писатель угадал даже некоторые «технические» детали грядущего террора: разве Газовый Колокол не прообраз газовой камеры, а Великая Операция не предвестие фашистских экспериментов над человеческой психикой? Замятин сумел также воспроизвести модель тоталитарного сознания, сознания глубоко бесчеловечного.

Герой антиутопии.

Естественно, что личность, сформированная подобным общественным укладам, ощущает себя ничтожеством по сравнению с силой и мощью государства. Именно так оценивает своё положение главный герой в начале романа. Но Замятин изображает духовную эволюцию героя: от сознания себя микробом в этом мире Д-503 приходит к ощущению целой вселенной внутри себя.

Заметим, что уже с самого начала герой, абсолютно подчинивший собственно «я» монолитному «мы», не лишён сомнений. Полному ощущению счастья мешают досадные изъяны этого «идеального» мира. Герою не дают покоя нося, которые при всей одинаковости нумеров имеют разные формы, личные часы, которые каждый проводит по-своему, да ещё корень из минус единицы, раздражающий его тем, что находится вне ratio. И хотя герой стремится отогнать эти неуместные мысли, в глубине сознания он догадывается, что есть в мире сто-то не поддающееся логике, рассудку. Более того, в самой внешности Д-503 есть нечто, мешающее ему чувствовать себя идеальным нумером, – волосатые руки, «капля лесной крови». Да и факты ведения записей, попытка рефлексии, не поощряемой государственной идеологией, тоже свидетельствует о необычности центрального героя. Таким образом, в Д-503 остались крошечные рудименты человеческой природы, не подвластные Единому Государству.

Однако бурные перемены начинают происходить с ним с того момента, когда в его жизни входит I-330. Первое ощущение душевной болезни происходит к герою, когда он слушает в её исполнении музыку Скрябина. Вероятно, эта музыка была для Замятина не только символом духовности (о чём свидетельствует упоминание Скрябина в рассказе «Пещера»), но и символом иррациональности человеческой натуры, воплощением гармонии, не проверяемой алгеброй, той силы, которая заставляет звучать самые тайные струны души.

Подобным образом воспринимал музыку Скрябина великий современник Замятина Борис Пастернак, о чём можно судить по его автобиографической прозе: «Боже, что это была за музыка! Симфония беспрерывно рушилась и обваливалась, как город под артиллерийским огнём, и вся строилась и росла из обломков и разрушений тотчас же начинают течь слёзы Мелодии, смешиваясь со слезами, текут прямо по вашему нерву к сердцу, и вы плачете не оттого, что вам печально, а оттого, что путь к вам вовнутрь угадан верно и проницательно.

Вокруг в течение мелодии врывается ответ или возражение ей в другом, более высоком и женском голосе и другом, более простом и разговорном тоне. Нечаянное препирательство, мгновенно улаживаемое несогласье. И нота потрясающей естественности вносится в произведение, той естественности, которую в творчестве всё решается».

Ощущение утраты равновесия ещё более усугубляется в герое романа в связи с посещением Древнего Дома. И облако на небесной глади, и непрозрачные двери, и хаос внутри дома, который герой едва переносит, – всё это приводит его в смятение, заставляет задуматься о том, что никогда не приходило ему в голову: « ведь человек устроен так же дико, как эти вот нелепые „квартиры”, – человеческие головы непрозрачны; и только крошечные окна внутри: глаза» (запись 6-я). О глубоких изменениях, произошедших с героем, свидетельствует тот факт, что он не доносит на I-330. Правда, со свойственной ему логикой, он пытается оправдать свой поступок объективными обстоятельствами (болезнью, тем, что его задержали в Медицинском Бюро), и всё же привычная ясность мыслей утрачена.

Обратим внимание, что главной деталью портрета I-330 в восприятии героя становится икс, образованный складками возле рта и бровями; икс для математика – символ неизвестного. Так на смену ясности приходит неизвестность, на смену радостной цельности – мучительная раздвоённость («Было два меня. Один я – прежний, Д-503, нумер Д-503, а другой Раньше он только высовывал свои лохматые лапы из скорлупы, а теперь вылезал весь, скорлупа трещала, вот сейчас разлетится в куски и и что тогда?» (запись 10-я)). Раздваивается и восприятие героем мира «Всё было на своём месте – такое простое, обычное, закономерное: стеклянные, сияющие огнями дома, стеклянное бледное небо, зеленоватая неподвижная ночь. Но под этим тихим прохладным стеклом – неслось неслышное буйное, багровое, лохматое» (запись 10-я). Ясное безоблачное небо постепенно превращается в сознании героя в тяжёлое, чугунное.

Меняется и речь героя. Обычно логически выстроенная, она становится сбивчивой, полной повторов и недоговоренностей: « – Я не позволю! Я хочу, чтобы никто, кроме меня. Я убью всякого, кто Потому что вас – я вас - - » (запись 10-я). И дело не только в смятении, в предельном эмоциональном напряжении, переживаемом героем, но и в том, что слова любви, ревности незнакомы ему. Д-503 привык к отношениям с женщинами (точнее – с женскими нумерами), как к «приятно-полезной функции организма», как к выполнению долга перед Единым Государством. Право каждого нумера на любой нумер являлось для него доказательством равенства, одинаковости, взаимозаменяемости людей. Любовь к I-330 – это нечто совсем другое. « Не было Единого Государства, не было меня. Были только нежно-острые, стиснутые зубы, были широко распахнутые мне глаза – и через них я медленно входил внутрь всё глубже. И тишина – только в углу – за тысячи миль – капают капли в умывальнике, и я – вселенная, и от капли до капли – эры, эпохи» (запись 13-я). Происходит радикальный перелом в мироощущении героя. Не частицей вселенной ощущает он себя в этот момент, а наоборот – вселенную чувствует в себе. После этого доктор ставит диагноз: «По-видимому, у вас образовалась душа». Плоскость, зеркальная поверхность становится объёмными. Привычный двухмерный мир рушится. То, что казалось иррациональным, вдруг становится реальностью, только иной, невидимой. « Эта нелепая „душа” – так же реальна, как моя юнифа, как мои сапоги – хотя я их и не вижу сейчас (они за зеркальной дверью шкафа)? И если сапоги не болезнь – почему же „душа” болезнь?» (запись 18-я).

Так герой вступает в непримиримый конфликт не только с Единым Государством, но и с самим собой. Ощущение болезни борется с нежеланием выздоравливать, осознание долга перед обществом – с любовью к I-330, рассудок – с душой, сухая математическая логика – с непредсказуемой человеческой природой.

Мир в романе Замятина дан через восприятие человека с пробуждающейся душой. И если в начале книги автор, доверяя повествование своему персонажу, всё же смотрит на него отстранённым взглядом, часто иронизирует над ним, то постепенно их позиции сближаются: нравственные ценности, которые исповедует сам автор, становятся всё более и более дороги герою.

И герой не одинок. Неслучайно доктор говорит об «эпидемии души». Есть в романе и другие её проявления. Всем своим поведением бросает вызов Единому Государству I-330. Не принимая всеобщего «сдобного» счастья, она заявляет: « я не хочу, чтобы за меня хотели другие, а хочу хотеть сама». Под её влияние попадает не только Д-503, но и верноподданный поэт R-13 (вспомним его бледное лицо и трясущиеся губы в день казни), и доктор, выдающий липовые справки, и даже один из Хранителей. Неподчинение воле Единого Государства проявляет и безымянный поэт, сочинивший кощунственные стихи. И даже О-90, такая слабая и беззащитная, вдруг ощутила потребность в простом человеческом счастье, в счастье материнства.

А сколько их ещё! И та женщина, что бросилась через строй к одному из арестованных, и те тысячи, что попытались проголосовать «против» в День Единогласия, и те, кто пытался захватить Интергалл, и те, кто взорвал Стену, наконец, те дикие, живущие за Зелёной Стеной, чудом уцелевшие после Двухсотлетней войны, назвавшие себя Мефи.

Каждого из этих героев Замятин наделяет какой-либо выразительной чертой: брызжущие губы и губы-ножницы, двоякоизогнутая спина и раздражающий икс. Целую цепочку ассоциаций вызывает эпитет «круглый», связанный с образом О-90: возникает ощущение чего-то домашнего, спокойного, умиротворённого; круг дважды повторен даже в её номере. (Вспомним, что именно этот эпитет неоднократно повторяет Л. Толстой в связи с Платоном Каратаевым).

Итак, Единому Государству, его абсурдной логике в романе противостоит пробуждающаяся душа, то есть способность чувствовать, любить, страдать. Душа, которая и делает человека человеком, личностью. Единое Государство не смогло убить в человеке его духовного, эмоциональное начало. Почему же этого не произошло?

Заключение

Кризис антиутопического мира.

В отличие от героев романа Хаксли «О дивный новый мир», запрограммированных на генетическом уровне, замятинские нумера – всё-таки живые люди, рождённые отцом и матерью и только воспитанные государством. Имеет дело с живыми людьми, Единое Государство не может опираться только на рабскую покорность. Залог стабильности такой социальной системы – в способности граждан «воспламеняться» верой и любовью к государству. Счастье нумеров уродливо, но ощущение счастья должно быть истинным. Следовательно, задача тоталитарной системы – не уничтожить полностью личность, а ограничить её со всех сторон: перемещения – Зелёной Стеной, образ жизни – Скрижалью, интеллектуальный поиск – Единой Государственной Наукой, которая не ошибается. Можно, казалось бы, вырваться в космос. Но Интеграл несёт в иные миры «тракты, поэмы, манифесты, оды или иные сочинения о красоте и величии Единого Государства». Увы, его полёт не попытка познания Вселенной, а скорее – идеологическая экспансия, стремление подчинить Вселенную воле Единого Государства.

Государство ограничило человека, но оно ограничило и себя. Обратимся к разговору Д-503 и I-330 в записи 30-й. Герой утверждает, что революция, которая создала их общество, была последней и больше никаких революций не может быть, потому что «все уже счастливы». Но героиня возражает: « – Положим Ну хорошо: пусть даже так. А что дальше?

– Смешно! Совершенно ребяческий вопрос. Расскажи что-нибудь детям – всё до конца, а они всё-таки непременно спросят: а дальше, а зачем?

– Дети – единственно смелые философы. И смелые философы – непременно дети. Именно так, как дети, всегда и надо: а что дальше?

Человек и общество остановилось в своём развитии, перестав задавать вопрос: «А что дальше?».

Рассматривая роман, мы убеждаемся, что не убитая до конца личность пытается вырваться из установленных рамок и, может быть, найдёт себе место в просторах Вселенной. Но вспомним: сосед главного героя стремится доказать, что Вселенная конечна. Единая Государственная Наука хочет и Вселенную огородить Зелёной Стеной. Вот тут-то и задаёт герой свой главный вопрос: «Слушайте, – дёргал я соседа. – Да слушайте же, говорю вам! Вы должны, вы должны мне ответить: а там, где кончается наша конечная Вселенная? Что там – дальше?» (запись 39-я).

На протяжении всего романа герой мечется между человеческим чувством и долгом перед Единым Государством, между внутренней свободой и счастьем несвободы. Любовь пробудила его душу, его фантазию. Фанатик Единого Государства, он освободился от его оков, заглянул за грань дозволенного: «А что дальше?».

Роман замечателен не только тем, что автор уже в 1920 году сумел предсказать глобальные катастрофы XX века. Главный вопрос, который он поставил в своём произведении: выстоит ли человек перед всё усиливающимся насилием над его совестью, душой, волей?

Рассмотрим, чем заканчиваются в романе попытки противостоять этому насилию. Бунт не удался, I-330 попадает в Газовый Колокол, главный герой подвергается Великой Операции и хладнокровно наблюдает за гибелью бывшей возлюбленной. Финал романа трагичен (хотя в соответствии с обратной логикой Единого Государства звучит оптимистически). Но означает ли это, что писатель не оставляет нам надежды? Заметим: I-330 не сдаётся до самого конца, Д-503 прооперирован насильно, О-90 уходит за Зелёную Стену, чтобы родить собственного ребёнка, а не государственного нумера; туда же, в пролом стены, устремляются ещё «с полсотни громких, весёлых, крепкозубых». Но, по мысли Замятина, противостояние злу в эпоху крушения гуманизма – трагическое противостояние.

Проблема счастья человечества тесно связана в романе с вопросом о свободе личности, вопросом, имеющим давнюю и непреходящую традицию в русской литературе. Современная критика сразу увидела в романе традицию Достоевского, проводя параллель с его темой Великого инквизитора. «Этот средневековый епископ, – пишет один из первых исследователей творчества Замятина, О. Михайлов, – этот католический пастырь, рождённый фантазией Ивана Карамазова, железной рукой ведёт человеческое стадо к принудительному счастью. Он готов распять явившегося вторично Христа, дабы Христос не мешал людям своим евангельскими истинами «соединиться всем бесспорный общий и согласный муравейник». В романе «Мы» Великий инквизитор появляется вновь – уже в образе Благодетеля.

Созвучие проблематики романа «мы» с традициями Достоевского наглядно подчёркивает национальный контекст замятинской антиутопии. Вопрос о свободе и счастье человека приобретает особую актуальность на русском почве, в стране, народ которой склонен к вере, к обожествлению не только идей, но и её носителя, не знает «золотой середины» и вечно жаждет свободы. Эти два полюса русского национального сознания нашли отражение в изображении двух полярных миров – механического и природно-первобытного. Эти миры одинаково далеки от идеального мироустройства. Вопрос о нём Замятин оставляет открытым, иллюстрируя романом свой теоретический принцип исторического развития общественной структуры, основанный на представлении писателя о бесконечном чередовании революционного и энтропийного периодов движения любого организма, будь то молекула, человек, государство или планета. Любая кажущаяся прочной система, такая, к примеру, как Единое Государство неизбежно погибнет, подчиняясь закону революции. Одна из главных её движущих сил заложено, по мысли писателя, в самой структуре человеческого организма.

Замятин побуждает нас к мысли о непреходящей вечности биологических инстинктов, являющихся прочной гарантией сохранения жизни независимо от социальных катаклизмов. Эта тема найдёт своё продолжение в последующем творчестве художника и завершиться в его последнем российском рассказе «Наводнение», сюжет которого отражает замятинский закон, работающий в романе «Мы», но только переведённый из социально-философской сферы в биологическую. Лиризм в художественных произведениях Замятина объясняется его вниманием к России, интересом к национальной специфике народной жизни. Не случайно критики отмечали «русскость» западника Замятина. Именно любовь к родине, а не вражда к ней, как утверждали современники Замятина, рождено бунтарство художника, сознательно избравшего трагический путь еретика, осужденного на долгое непонимание соотечественников.

Возвращение Замятина – реальное свидетельство начавшегося пробуждения в народе личностного сознания, борьбе за которое писатель отдал свой труд и талант.

Шикарный роман, который я прочитал последним из серии антиутопий. Прошёлся в обратном хронологическом порядке 🙂 Действие разворачивается приблизительно в тридцать втором веке. Этот роман описывает общество жёсткого тоталитарного контроля над личностью (имена и фамилии заменены буквами и номерами, государство контролирует даже интимную жизнь), идейно основанное на тейлоризме, сциентизме и отрицании фантазии, управляемое «избираемым» на безальтернативной основе «Благодетелем». Впрочем во многом ситуация начинает воплощаться в жизнь.

«Настоящая литература может быть только там, где ее делают не исполнительные и благодушные чиновники, а безумцы, отшельники, еретики, мечтатели, бунтари, скептики» (статья «Я боюсь»). Это было писательское кредо Замятина. И роман «Мы», написанный в 1920 году, стал художественным его воплощением.

Тогда в Советской России роман не был опубликован: литературные критики восприняли его как злую карикатуру на социалистическое, коммунистическое общество будущего. К тому же роман содержал аллюзии на некоторые события гражданской войны («война города против деревни»). В конце 20-х годов на Замятина обрушилась кампания травли со стороны литературных властей. «Литературная газета» писала: «Е. Замятин должен понять ту простую мысль, что страна строящегося социализма может обойтись без такого писателя».

Роман «Мы», известный читателям Америки и Европы, вернулся на родину только в 1988 году. Роман повлиял на творчество Джорджа Оруэлла (роман « », 1949), и Олдоса Хаксли (роман « », 1932)

Роман “Мы” Замятина скачать без проблем можно по ссылке:

Далее, не читайте статью, если не искали краткое содержание романа “Мы” Евгения Замятина!

Роман построен как дневник одной из ключевых фигур гипотетического общества будущего. Это гениальный математик и главный инженер новейшего достижения технической мысли - космического корабля «ИНТЕГРАЛ». Государственная Газета призвала всех желающих внести вклад в написание послания жителям далёких планет, которые должны встретиться будущему экипажу «ИНТЕГРАЛА». В послании должна быть заложена агитация за создание на их планете такого же блистательного, абсолютного и совершеннейшего общества, какое уже создано в лице Единого Государства на Земле. Как сознательный гражданин, Д-503 (имён больше нет - люди названы «нумерами», гладко бреют голову и носят «юнифу», т.е. одинаковую одежду, лишь цвет которой указывает на принадлежность к мужскому или женскому полу) доходчиво и подробно описывает жизнь при тоталитаризме на примере своей собственной. В начале он пишет так, как обычно мыслит человек, пребывающий в блаженном неведении относительно любого другого образа жизни и общественного строя, кроме заведённого властями в его стране. Очевидно, что Единое Государство существует в незыблемом виде вот уже не одну сотню лет; и вроде бы всё выверено с безошибочной точностью. «Зелёная Стена» отделяет гигантский город-государство от окружающей природы; «Часовая Скрижаль» минута в минуту регулирует режим общества; все квартиры абсолютно одинаковы со своими стеклянными стенами и аскетическим набором мебели; действует закон «розовых билетов» и «сексуального часа», который гарантирует право каждого на каждого (чтобы ни у кого не было ни малейшей привязанности ни к кому); «Бюро Хранителей» обеспечивает госбезопасность и в случае казни уничтожает преступника с помощью особой машины мгновенно, путём превращения в лужицу воды; всемогущий правитель, называемый «Благодетелем», избирается единогласно на безальтернативной основе.

С самого начала видно, что государство всё-таки не смогло полностью вытравить из людей человеческое. Так, по-прежнему существует привязанность к близким. В частности, главный герой предпочитает проводить свои «сексуальные часы» с О-90 - розовощёкой, пышнотелой и невысокой девушкой, которая и сама не стремится подавать заявку на кого-то, кроме Д-503. Однако и у неё есть ещё один половой партнёр - поэт R-13. Но они с Д-503 дружат, и в своём дневнике Главный Строитель называет О и R своей семьёй.

После встречи с женским нумером I-330 (худая, сухая и жилистая актриса) жизнь Д сильно меняется. С первого знакомства с ней герой чувствует неосознанную угрозу своей прежней жизни. I-330 проявляет настойчивость, и их встречи происходят всё чаще - в том числе в неположенное время (когда все на работе). Нарушает герой по магнетической воле I и другие законы Единого Государства: в «Древнем Доме» (музей под открытым небом - сохранённая в первозданном виде квартира XX в.) она даёт ему попробовать алкоголь и табак (в Едином Государстве любые вызывающие привыкание вещества строжайше запрещены). В ходе дальнейшего общения с ней главный герой понимает, что влюбился абсолютно в «древнем» понимании слова - «не может жить без неё», повинуется её указаниям, хотя для него очевидна их преступность (по законам Единого Государства). Она признаётся, что работает в интересах революции. На восклицание героя, что последняя революция случилась давно и привела к становлению Единого Государства, I горячо возражает, что последней революции не может быть, как и последнего числа. Выясняется, что не только старуха - сотрудница музея, но и врач (и даже кое-кто из Хранителей!) покрывают революционеров. Все эти нумера так или иначе способствуют встречам Д с I.

О внезапно является к Д без билетика и требует дать ей ребёнка (в Едином Государстве - «детоводство», дети обучаются в школах, где учителя - роботы; каждый взрослый должен выполнить определённую «Материнскую и Отцовскую Норму»; очевидно, что и О дерзко преступает закон). О-90 беременеет от Д-503.

Потрясённый ещё недавно казавшимися немыслимыми событиями последнего времени, Д-503 решает обследоваться у врачей - и в итоге выясняется, что у него, по словам психотерапевта из Медицинского Бюро, «образовалась душа». Причём врач отмечает, что в последнее время таких случаев становится всё больше. Между тем I-330 поверяет Д в тайны революции. Она ведёт его за Зелёную Стену, где, как выясняется, тоже живут люди - поросшие неестественно длинными волосами «дикари». Так произошло вследствие исторического развития Земли, когда установлению Единого Государства предшествовала Великая Двухсотлетняя война. Тогда от голода, болезней и непосредственно в ходе военных действий вымерли миллиарды людей. Последние несколько миллионов приспособились к принципиально новой жизни, когда даже пища является продуктом перегонки нефти и в виде одинаковых кубиков распределяется между всеми поровну. Расы перестали существовать, и лишь отдельные антропологические черты выдают в нумерах те или иные черты предков. Например, Д-503 имеет повышенное оволосение на теле, а его друг R-13 - толстые, «негрские», губы. Миллионы жителей города-государства свято верили, что, кроме них, на Земле больше нет людей. Опираясь на массы «дикарей», революционеры (самоназвание - «Мефи») хотят подорвать Зелёную Стену во многих местах и как бы бросить саму природу в бой на отвыкший от естественной среды город-государство. Но предварительно, на «Дне Единогласия» (главный государственный праздник - перевыборы Благодетеля, на котором все единогласно голосуют “За” перевыбор, олицетворяя этим единение), I-330 и ещё достаточно много нумеров голосуют против. Поскольку такое случается впервые за последние века, среди не-Мефи начинается паника, однако Хранителям удаётся сохранить порядок. Герой видит, как его друг, поэт, уносит сбитую с ног и едва не затоптанную напуганной толпой I-330 на руках, что может указывать, что и он - с Мефи… Когда Хранители ходят по квартирам и арестовывают каждого подозрительного, Д-503 чуть было не становится жертвой собственного дневника, но Хранители читают только верхнюю страницу, где инженер успел написать несколько сумбурных предложений во славу Благодетеля.

Революционеры готовят неслыханный по дерзости план - захватить только что построенный «ИНТЕГРАЛ», на котором установлено мощное оружие, способное сокрушить Единое Государство. Д-503, одержимый чувствами к I, активно содействует. Однако во время первого полёта, когда «ИНТЕГРАЛ» должен перейти в руки Мефи, на борту несколько скрывавшихся Хранителей заявляют, что власти в курсе коварного плана. Как только Мефи видят, что им не удастся застать силовиков врасплох, они отменяют операцию. Главный герой решает, что его лишь использовали. Однако позже он впервые посещает квартиру I и видит там множество розовых билетиков, как ему в начале показалось, только со своим нумером. Но, увидев еще один, не запомнив даже цифры, лишь только букву «Ф», он в ярости выбегает из комнаты.

Между тем Единое Государство наносит ответный удар - отныне всё население должно подвергнуться «Великой Операции», психосоматической процедуре по удалению (при помощи X-лучей) мозгового «центра фантазии». Прошедшие операцию фактически становятся биологическими машинами. В свою очередь, Мефи взрывают Зелёную Стену и отключают невидимый купол силового поля. Шокированные широким вторжением дикой природы, множество нумеров впадают в массовый психоз, невообразимую эйфорию. Многие совокупляются, не опуская штор (в знак презрения к закону Сексуального Часа).

Пользуясь помощью Д-503 и I-330, в обстановке всеобщего хаоса, О-90, к этому времени уже на поздних сроках беременности, сбегает за Зелёную Стену; она не прошла Операцию и горда тем, что её ребёнок будет расти «свободным».

Обнаруживается и ещё один женский нумер, влюблённый в Д-503, но до поры скрывавший это. Это Ю, кто-то вроде консьержки при входе в дом, где находится квартира Д. Ю также работает в сфере «детоводства». Она всегда вела себя с Д так, словно он - один из её воспитанников, пыталась предостеречь его, как ребёнка, от необдуманных поступков. Она любит его как бы неосознанно, но зато вполне осознанно (пусть и из лучших побуждений: чтобы уберечь от преступной дороги!) доносит на него Хранителям. Когда Д, узнав об её поступке, в состоянии аффекта бросается на неё, пожилая Ю сбрасывает юнифу и предлагает ему своё тело. Однако тот не в силах убить её и покидает свою квартиру.

Неожиданно сам Благодетель удостаивает Д-503 своей аудиенции. Впервые пообщавшись с Благодетелем, герой видит, что это достаточно пожилой и утомлённый жизнью, но в принципе не слишком примечательный нумер. Очевидно, что он - такой же раб системы Единого Государства, как и любой другой, пусть даже формально именно он возглавляет Государство. Как главного инженера, героя щадят и ограничиваются картинным увещеванием. Одновременно с этим Благодетель зароняет в нём сомнения: для I-330 он использовался только в качестве главного инженера «ИНТЕГРАЛа».

С I-330 в последний раз он видится в своей комнате: она пришла узнать, о чём же они разговаривали с Благодетелем, и не более того. После встречи она уходит. Главного героя терзают страдания: он не понимает, что же ему делать далее. В расстройстве чувств он бежит в Бюро Хранителей покаяться. Там он встречается с Хранителем S-471, преследовавшим его на протяжении всех происходящих событий. Д-503 начинает весьма сумбурно рассказывать о том, что его гложет, но в ответ видит лишь улыбку. Он понимает, что S тоже заодно с революционерами и спешно покидает Бюро. В своих метаниях среди общей паники он встречает нумера, который сделал открытие: вселенная не бесконечна. Это говорит нумер, сидящий на соседнем с Д унитазе в общественной уборной. Хватая из рук соседа листки бумаги, Д-503 делает свои последние записи в своём прежнем сознании. Однако затем всех, кто был рядом, загоняют в ближайший аудиториум с до боли знакомым номером 112. Там их приковывают к столам и подвергают Великой Операции. Лишившись фантазии, Д-503 выполняет свой долг (чего, собственно, и хотел и на что не решался до Операции) - сообщает о революционерах, их планах и местонахождении, и о своей когда-то так горячо любимой I-330.

Финал романа таков:

…Вечером в тот же день - за одним столом с Ним, с Благодетелем - я сидел (впервые) в знаменитой Газовой Комнате. Привели ту женщину. В моем присутствии она должна была дать свои показания. Эта женщина упорно молчала и улыбалась. Я заметил, что у ней острые и очень белые зубы и что это красиво.Затем её ввели под Колокол. У неё стало очень белое лицо, а так как глаза у неё тёмные и большие - то это было очень красиво. Когда из-под Колокола стали выкачивать воздух - она откинула голову, полузакрыла глаза, губы стиснуты - это напомнило мне что-то. Она смотрела на меня, крепко вцепившись в ручки кресла, - смотрела, пока глаза совсем не закрылись. Тогда её вытащили, с помощью электродов быстро привели в себя и снова посадили под Колокол. Так повторялось три раза - и она все-таки не сказала ни слова. Другие, приведённые вместе с этой женщиной, оказались честнее: многие из них стали говорить с первого же раза. Завтра они все взойдут по ступеням Машины Благодетеля.

Откладывать нельзя - потому что в западных кварталах - всё ещё хаос, рёв, трупы, звери и - к сожалению - значительное количество нумеров, изменивших разуму.

Но на поперечном, 40-м проспекте удалось сконструировать временную Стену из высоковольтных волн. И я надеюсь - мы победим. Больше: я уверен - мы победим. Потому что разум должен победить.

Несмотря на активное неприятие идеологической на-правленности романа «Мы», многие современники отмеча-ли его бесспорные художественные достоинства (К. Федин, М. Горький), благодаря которым он стал значительным явлением литературы XX столетия.

Идейно-художественное наполнение романа во многом находилось в плоскости творческих и философских поис-ков Замятина того времени. В области философии Замяти-на захватывает идея энтропийности происходящих в ми-роздании процессов. Основная идея человеческого бытия и творчества, как квинтэссенции этого бытия, состоит, по Замятину, в противостоянии энтропии (естественному рас-паду, энергетической деградации вселенной). Эти идеи выразились в таких его статьях, как «Роберт Майер» (о философе, предложившим идею энтропийности), «О лите-ратуре, революции, энтропии и о прочем» и др.

В области литературного творчества Замятин вынаши-вает идею художественного перевооружения современного искусства, нарекая ее « синтетизмом» (суть этого понятия также раскрыта в ряде статей той поры). Например, в одной из них Замятин пишет о том, что реализм мир видел простым глазом. Через поверхность мира символизму мелькнул скелет - и он отвернулся от окружающего мира. Это, по мнению Замятина, тезис и антитезис. Задача состоит в их соединении в новом "синтезе", в котором одновременно будет и свойственный реализму микроскоп, и стекла символизма, уводящие, подобно телескопу, к бесконечностям.

В статье «Новая русская проза» Замятин, обращаясь к опы-ту В. Каверина, Л. Леонова, И. Эренбурга, Н. Огнева, Л. Лунда и других «серапионовых братьев», оценивал «сплавы из фантастики и реальности» как перспективную общую тен-денцию новой литературы. Именно в «фантастическом peaлизме», как называл свое искусство Достоевский, он видел истинный путь постижения этого смятенного времени. В молодую советскую литературу «фантастический реализм» пришел в совсем других, новых и разных, обли-ках — но с подобным же внутренним устремлением. Наибо-лее глубинным и органичным его воплощением явилось именно творчество Замятина, М. Булгакова, А. Платонова.

Самым "фантастическим" стал роман "Мы", наиболее крупное творение Замятина пооктябрьского времени. Этот роман был написан в 1921 году. Он является первым творением такого рода в литературе советского времени. Считается общепризнанным, что "Мы" Замятина предопределило во многом развитие в различных зарубежных литературах жанра "антиутопии", ее главной проблематики - драматической судьбы отдельной личности в условиях тоталитаризма.

В этом ряду, кроме Замятина, называют обычно имена автора романа под названием "Прекрасный новый мир" О. Хаксли, а также Д. Оруэлла ("1984") и некоторых других. Первым, кто предельно точно сказал об "антиутопии" 20 века и "пионере" ее, оказался сам Замятин. Он противопоставил в работе о Г. Уэллсе классические утопии, авторы которых (Т. Кампанелла, Т. Мор, У. Моррис и другие) дают строение общества, кажущееся им идеальным. Замятин заметил, что фантастика имеет знак "минус", а утопия - "плюс". Романы Герберта Уэллса нацелены практически исключительно на то, чтобы вскрыть существующие в социальном строе дефекты, а не на то, чтобы дать картину грядущего рая.

Как считает Замятин, творчество Уэллса открывает одно из самых пер-спективных направлений в литературе нашего века. В длин-ный перечень имен и названий, призванный подтвердить это, он вводит и свой роман «Мы». К нему относятся в полной мере признаки «антиутопии», перечисленные в статье.

Многие читатели восприняли роман как сатиру на со-временную действительность, но рассмотрение романа толь-ко в плоскости социальной сатиры, имеющей конкретные временные и национальные привязки, во многом обедняло идейно-художественное содержание произведения, которое во многом было шире такого понимания. «Предупрежде-нием о двойной опасности, грозящей человечеству: гипер-трофированной власти машин и гипертрофированной влас-ти государства» назвал свой роман Замятин. Именно эта угроза прежде всего страшила и авторов последующих за-падных «антиутопий». Так у Хаксли в «Прекрасном но-вом мире» (1932) «Мировое Государство» будущего, где летосчисление ведется «от Форда» и в чьем девизе начер-тано слово «Однотипность», безраздельно и неусыпно властвует над жизнью всех членов общества — с помощью со-вершенной техники и недреманного ока «Верховных Контроллеров» (у Замятина — Хранителей). Властвует от рождения (в инкубаторах) и до смерти, полностью обезли-чивая основную массу и жестоко отсекая «всех тех, кто... оказались слишком яркими... кого не удовлетворяют стан-дарты правоверности...».

В 1923 году Замятин сказал по поводу обвинений от-дельных литераторов из группы «Серапионовы братья» в антиреволюционности о том, что в России нет сейчас враждебных революции писателей. Их выдумали для того, чтобы не было скучно. Повод для этого - то, что они не считают, что революция является "чахоточной барышней", которую требуется оберегать от любого сквозняка.

Автор «Мы» испытал воздействие идей Достоевского — создателя «Записок из подполья», «Бесов» и «Легенды о Бели-ном инквизиторе» (из «Братьев Карамазовых»). В литературе о Замятине на это обратили внимание уже очень давно.

В «антиутопии» Замятина есть прямые ассоциации с Достоевским — например, столь близкие философии Великого инквизитора рассуждения Благодетеля (запись 36-я) о «любви к человечеству», которая «непременно бесчеловечна», и о людях, мечтающих о том, чтобы кто-нибудь «приковал их... на цепь» к их «счастью». (Позднее Хаксли, приникая к тому же источнику, вложит в уста Верховного Контролера из «Прекрасного нового мира» слова о людях, тяготящихся своей свободой, превратившейся в анархию, жаждущих покориться власти, «отдать под контроль даже свой аппетит».) Другой пример: постоянная ирония Замя-тина по поводу «стеклянного рая», в котором среди «проз-рачных, как бы сотканных из сверкающего воздуха стен» живут, «всегда на виду», люди-нумера» Единого Государ-ства (в «Записках из подполья» — ирония по поводу «хру-стального дворца» — общества будущего в духе социалистов-утопистов (напр., Н. Чернышевского), где «все поступки человеческие... будут расчислены... математически», как повелевают «разум и выгода»).

Предусматривавшая централизацию в стране экономической и политической жизни, ряд стеснительных (включая уравнительные) жестких мер революционная политика Замятину представлялась единственной моделью дальнейшего движения — новым, наряду с бур-жуазным, вариантом тоталитаризма. Уже в 1918 году он полагает, что освободительная стихия захлебнулась (ста-тья «Скифы ли?»).

Открывает книгу символический образ «огнедышаще-го ИНТЕГРАЛА», который является чудом технической мысли и, в то же время, орудием жесточайшего порабощения. В функцию машины превратили человека деспотическая власть и бездушная техника. Они у него отняли свободу, в добровольном рабстве воспитав его. Этому лишенному имени "человеку-нумеру" внушено было, что "счастье" заключается в отказе от собственного "Я" и растворении в "МЫ", так как личное сознание является всего лишь болезнью. Человеку внушено было, что творчество - "государственная служба", а не "соловьиный свист". А интимная жизнь - это также государственная обязанность, которая исполняется согласно "Табелю сексуальных дней".

В романе Замятин воспротивился в первую очередь фе-тишизации коллективности и фетишизации техники (ко-торые очевидно наблюдались в революционной идеологии). На всем протяжении книги можно найти тому подтверж-дения: например, упоминание о «наших поэтах», которые «с нами в ногу идут под строгий механический марш Му-зыкального Завода», призывы наподобие такого: «забыть, что ты — грамм и почувствовать себя миллионной долей тонны...» (едва ли не явная цитата из Маяковского) и др.

Тем не менее, излюбленной сферой писателя остаются «вечные вопросы». Центральный из них: как соотносятся естественные свойства души, человеческая природа, стре-мящаяся к свободному самовыявлению, и искусственные условия ее существования — социальные, бытовые, психо-логические, созданные самим человеком. Один из лейтмо-тивов романа — рационализм как преступление против человечности, разрушающее живую душу. Еще одним лейтмотивом, в наши дни особенно актуальным, является "антиобщество", которое изображено в романе. Оно несет гибель самому естеству жизни, изолируя от природы человека. Образ отделившей наглухо от неразумного мира животных, птиц и деревьев совершенный (машинный) мир Зеленой Стены является в произведении одним из наиболее зловещих. Следует выгнать людей, "обросших цифрами" голыми в леса для того, чтобы они там учились у солнца, цветов, птиц. При этом речь в романе идет не о пресло-вутом «голом человеке на голой земле», не о «руссоистском» бегстве от цивилизации, а о восстановлении целостной сущности человека.

Смысл сверхзадачи, высказываемой Замятиным в ро-мане, прост: нельзя ставить точку там, где нет конца дви-жению. Условие живой жизни мира — его непрестанное обновление. В статьях Замятина это названо «бесконеч-ной революцией».