Роль библейских реминисценций в памятниках Борсоглебского, прежде всего в Сказании об убиении Бориса и Глеба и в Чтении о Борисе и Глебе Нестора, цикла очень существенна. Так, текст Сказания об убиении Бориса и Глеба открывается цитатой из Псалтири (Пс. 111: 2): «Родъ правыихъ благословиться, рече пророкъ, и семя ихъ въ благословлении будеть» (Успенский сборник XII—XIII вв. Изд. подг. О. А. Князевская, В. Г. Демьянов, М. В. Ляпон. М., 1971. С. 43). О ней как о лейтмотиве, о тематическом ключе (thematic clue) писал Р. Пиккио (Пиккио Р. Slavia Orthodoxa: Литература и язык. М., 2003. С. 449—450, 485). Братья представлены в памятниках Борисоглебского цикла как благословенные дети Владимира Крестителя, и вместе с отцом они образуют в Борисоглебских памятниках и в традиции почитании триаду. Текст Сказания обнаруживает соответствия с евангельским повествованием о распятии Христа. Ночное уединенное моление Бориса соотнесено с молением Христа о чаше; слова Бориса убийцам, выражающие приятие горестного и вместе с тем радостного жребия, напоминают о Христе, приемлющем предуготованное; Борис молится перед иконой Христа, прося его сподобить такой же смерти. Тело умершего Христа пронзено копьем (Ин. 19: 34), убийцы копьями пронзают тело Бориса. Борис уподобляет себя овну: «въмениша мя яко овьна на сънедь» (Успенский сборник. С. 49). Глеба убивает ножом, как агнца, собственный повар Горясер; эти именования Бориса и Глеба уподобляют их Христу — Агнцу Небесному. Роль повара-предателя похожа на роль отступника Иуды. Глеб, обращающий слова моления к убийцам, именует себя молодой лозой — виноградной лозой называет себя Иисус Христос (Ин. 15: 1—2).

Повар - убийца святого Глеба в Чтении Нестора уподоблен Иуде: «оканьныи же поваръ <...> уподобися Июде предателю», «оканьнии же ти изнесоше тело святаго» (Revelli G. Monumenti letterari su Boris e Gleb. Литературные памятники о Борисе и Глебе. Genova, 1993. Р. 660-662).

Уподобление убийц князя Иуде и евреям, повинным в распятии Христа, встречается еще в первом памятнике славянской княжеской агиографии — в Первом славянском житии князя Вячеслава Чешского (Востоковской легенде). Ср.: «Да егда възрасте и смысла добы и брат его, тогда дьявол вниде в сердце злых съветник его, яко же иногда в Июду предателя, писано бо есть “Всяк въстаяи на господин свои Июде подобен есть” [цитата из Тим. 1: 8. — А. Р. ]»; «и сотвориша злы и тои съвет неприязнен, яко же и к Пилату събрася на Христа мысляще, тако же и онии злии пси тем ся подобяще, съвещаяся, како быша убити господина своего» (Сказания о начале Чешского государства в древнерусской письменности. М., 1970. С. 37, 38).

Позднее такое уподобление встречается, например, в Повести об убиении Андрея Боголюбского.

Место убиения Бориса наделяется символическими, а не физическими признаками тесноты, узости благодаря цитате из Псалтири (21: 17): «Обидоша мя пси мнози и уньци тучьни одержаша мя» (Успенский сборник. С. 47).

Слова из 21 псалма о тельцах и псах истолковывались в христианской традиции как прообразование взятия под стражу Христа, тем самым в Сказании указывалось на христоподобие Бориса. В Углицкой лицевой Псалтири 1485 г. к псалму дается такая иллюстрация: «Писание : Юнци тучни одержаша мя. Отверзоша на мя уста своя. Пс. 21. Миниатюра : Между воинами, которых по двое с обеих сторон, стоит священная фигура, с сиянием вокруг головы, над нею надпись: IC. XC. У воинов на голове воловьи рога. Писание : Яко обидоша мя пси мнози. Пс. 21. Миниатюра : Также священная фигура, а по сторонам ее по два воина с песьими головами». Люди с песьими головами изображены и на миниатюре византийской Лобковской (Хлудовской) Псалтири IX в. (Буслаев Ф.И. Древнерусская литература и православное искусство. СПб., 2001. С. 211-212).

На этих изображениях сочетаются вместе элементы означаемого (воины) и означающего (рога, песьи головы). Соответственно, и убийцы Бориса должны, очевидно, восприниматься как не совсем люди. Впрочем, по мнению Л.А. Дурново и М.В. Щепкиной, на миниатюре Хлудовской Псалтири изображены ряженые с собачьими головами-масками (См. комментарий М.В. Щепкиной к воспроизведению иллюстрации в изд.: Щепкина М.В. Миниатюры Хлудовской Псалтыри: Греческий иллюстрированный кодекс IX века / Вст. статья и общ. ред. И.С. Дуйчева. М., 1977. Л. 19об.). Однако для русской традиции лицевых Псалтирей эта семантика иллюстраций к Пс. 21: 19 не могла быть значима: фигуры с собачьими головами должны были восприниматься как псиглавцы, кинокефалы.

Параллель «убийцы святого — псы» воспринята Сказанием о Борисе и Глебе из Псалтири, возможно, через посредство Второго славянского жития князя Вячеслава Чешского (Легенды Никольского). В Легенде Никольского легенде сообщается о судьбе убийц Вячеслава, из коих иные, «пескы лающе, в гласа место скржьчюще зубы, воследующе грызением пескым» (Сказания о начале Чешского государства в древнерусской письменности. С. 82). Упоминание о брате и инициаторе убийства Вячеслава Болеславе «но и сам брат его, якоже поведают мнози прежнии, часто нападающим нань бесом» (Там же. С. 82). сходно с характеристикой братоубийцы Святополка в Сказании о Борисе и Глебе: «нападе на нь бlсъ» (Успенский сборник. С. 54). Христологическая (в том числе и прежде всего литургическая) символика также роднит Легенду Никольского и Сказание о Борисе и Глебе.

Место, где находится братоубийца Святополк, наделяется коннотациями адского пространства благодаря цитате из Псалтири (Пс. 9: 18): «оканьнии же възвратишася въспять, яко же рече Давыдъ: “Да възвратятся грешници въ адъ”» (Летописная повесть об убиении Бориса и Глеба. - Повесть временных лет / Подг. текста, пер., статьи и коммент. Д.С. Лихачева / Под ред. В.П. Адриановой-Перетц. Изд. 2-е, испр. и доп. СПб., 1996. (Серия «Литературные памятники»). С. 60); «оканьнии же они убоице възвративъше ся къ посълавъшюуму я. Яко же рече Давыдъ <...>» (Сказание о Борисе и Глебе. - Успенский сборник. С. 53)

Мощи святых оказываются в центре Руси, братоубийца изгоняется на периферию русского пространства (осмысляемого, вероятно, как сакральное). Святополк, потерпев поражение на том самом месте, где был предан смерти Борис, бежит из Русской земли, и его бегство - реализация речения из Книги Притчей Соломоновых (28: 1, 17) о бегстве и скитаниях, на которые обречен нечестивец, даже если он никем не гоним; напоминает рассказ о бегстве Святополка и упоминание о страхе, на который обречен Каин Богом (Быт., гл. 4). Сходно повествование о бегстве Святополка с историей злой смерти нечестивца Антиоха IV («Гордого») Епифана, пустившегося в паническое бегство и мучимого жестокими болями.

На эту параллель между летописной повестью 1019 г. и 2 Книгой Маккавейской (гл. 9) указал Г.М. Барац (Барац Г.М. Собрание трудов по вопросу о еврейском элементе памятниках древне-русской письменности. Берлин, 1924. Т. 2. О составителях «Повести временных лет» и ее источниках, преимущественно еврейских. С. 178). Однако Книги Маккавейские были переведены на славянский язык только в конце XV в. и вошли в состав т. н. Геннадиевской Библии (Алексеев А.А. Текстология славянской Библии. СПб., 1999. С. 197). Описание бегства Святополка могло быть навеяно описанием бегства и смерти Антиоха Епифана в переводной Хронике Георгия Амартола (Кн. 7, гл. 109).

Также история бегства Святополка напоминает историю царя Ирода, изложенную в хронике Георгия Амартола (Карпов А.Ю. Ярослав Мудрый. М., 2001. (Серия «Жизнь замечательных людей»). С. 176—177). А.Ю. Карпов также указал на соответствие повествования о бегстве Святополка Окаянного речению Книги Притчей Соломоновых (28: 1, 17). (См.: Там же. С. 176.)..

Убийца святых Бориса и Глеба умирает «зле» в «пустыне» «межю Чехы и Ляхы» (Успенский сборник. С. 54), то есть как бы в пространственном вакууме, в межграничье, «нигде».

Может быть, когда в начале Чтения о Борисе и Глебе цитируется рассказ Книги Бытия (2: 8), не случайно сохраняется упоминание о насаждении Рая «и насади на востоце породу» (Revelli G. Monumenti letterari su Boris e Gleb Р. 601): Рай (Восток) противопоставлен Западу (области ада), месту смерти Святополка.

А.В. Маркову принадлежит наблюдение, что выражение «межю Чехы и Ляхы» — старинная поговорка, означающая «где-то далеко». Он же указал, что эта поговорка сохранилась в говорах Архангельской губернии (Марков А. В. Поэзия Великого Новгорода и ее остатки в Северной России // Пошана. Харьков, 1908. Т. 18. С. 454). Пример есть в Словаре В.И. Даля. (О толкованиях этого выражения см. также: Ильин Н.Н. Летописная статьях 6523 года и ее источник. М., 1957. С. 43—44, 156; Демин А.С. «Повесть временных лет» // Древнерусская литература: Восприятие Запада в XI — XIV вв. М., 1996. С. 129.)

В реальности Святополк, видимо, умер несколько позже и не в межграничье, а либо в пределах Русской земли, в Берестье, либо в Польше (см. сводку данных об этом и их анализ в кн.: Карпов А.Ю. Ярослав Мудрый. С. 178—179.).

Символический смысл смерти Святополка за пределами Русской земли отмечал Ю.М. Лотман, резюмировавший: «Исход путешествия (пункт прибытия) определяется не географическими (в нашем смысле) обстоятельствами и не намерениями путешествующего, а его нравственным достоинством» (Лотман Ю.М. О понятии географического пространства в русских средневековых текстах. // Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. Человек — текст — семиосфера — история. М., 1996.С. 246).)

Трудно сказать, обладает ли земля между двумя католическими странами в Сказании о Борисе и Глебе семантикой земли «грешной». (Окончательное разделение церквей произошло в 1054 г., а Сказание, по-видимому, было написано после этого события; впрочем, известие о смерти Святополка «межю Чехы и Ляхы» могло содержаться в тексте-источнике Сказания.) Подобное восприятие католических земель, Запада отличало культурное сознание Московской Руси, но до XIV в. устойчивое негативное отношение к латинскому Западу, кажется, не было в Древней Руси общепринятым (Флоря Б.Н. У истоков религиозного раскола славянского мира (XIII в.). СПб., 2004. С. 22; 24—25).

Впрочем, в Сказании могло быть отражено отношение к Западу, свойственное монашеской культуре Древней Руси, а в монашеской среде восприятие «латинских» стран было менее терпимым, чем, например, в княжеских и придворных кругах (См. об этом восприятии: Флоря Б.Н. У истоков религиозного раскола славянского мира (XIII в.). С. 213.).

Пространственный вакуум, в который исторгнут из Русской земли Святополк, напоминает «злую землю», в которую бежит от лица Господня Каин, совершив братоубийство (ср. параллели «Святополк — Каин» в борисоглебских памятниках). Вот как об этом сказано в переводной «Христианской топографии» Козьмы Индикоплова: «Таче пакы по братоубиении, Каинъ, яко от Бога отгнанъ, яко же пишется, изыде Каинъ от лица Божиа, и вселись въ землю Наидъ, да речетъ, яко изъ гнанъ бысть Каинъ от лица Божиа, и посланъ бысть въ заточение въ землю зъ лу» (Книга нарицаемая Козьма Индикоплов / Изд. подгот. В.Ф. Дубровина. М., 1997. С. 114).

Кроме того, бегство Святополка в «пустыню», видимо, соотнесено с гибелью «в пустыне» императора Юлиана Отступника»: два «боярина», посланные персидским царем, заманили войска Юлиана в пустынную местность: «введоста и в пустую землю и безводнoую»; на протяжении нескольких предложений в рассказе Хроники Иоанна Малалы о злосчастном походе Юлиана, закончившемся смертью нечестивца, убитого святым Меркурием, трижды повторяются лексемы с корнем «пуст-»: дважды «пустыня» и один раз «пустое место» (Истрин В.М. Хроника Иоанна Малалы в славянском переводе. Репринтное издание материалов В. М. Истрина / Подгот. изд., вступ. ст. и приложения М.И. Чернышевой. М., 1994. С. 306—307; этот рассказ есть и в составе Летописца Еллинского и Римского: Летописец Еллинский и Римский. СПб., 1999. Т. 1. Текст. С. 309; аналогичный рассказ присутствует и в Хронике Георгия Амартола (кн. 10, гл. 44, 3). В Сказании и в Чтении Нестора Святополк прямо сравнивается с римским императором.

Н.И. Милютенко на основании сравнения в Сказании и Чтении смерти убитого по воле Божией Юлиана со смертью Святополка, а также сопоставления Святополка с убитым Авимелехом в так называемых «Исторических» паремийных чтениях Борису и Глебу делает вывод, что Святополк был действительно убит (приказ об этом был якобы отдан Ярославом); посредством таких уподоблений древнерусские книжники «намекают» на это. См.: Святые князья-мученики Борис и Глеб / Исследование и подг. текстов Н.И. Милютенко. СПб., 2006. С. 124—133. Это предположение логично, если принимать во внимание интересы победившего Ярослава Мудрого (Ярослав хотел смерти брата и мог отдать приказ о его уничтожении), но не бесспорно, если исходить из данных текстов. Думается, что сравнения Святополка с Авимелехом и Юлианом объясняются желанием подчеркнуть грех (Авимелех также был повинен в истреблении братьев) и нечестивость (параллель с Юлианом) Святополка; в сопоставлении с Юлианом также значима гибель в чужой земле. «Намек» на «внезапную гибель» Святополка мог «появиться» независимо от воли книжников, которые в посредством аналогий с Авимелехом и Юлианом всего лишь стремились трактовать смерть братоубийцы как божественное возмездие, не утверждая при этом, что Святополк был действительно убит.

История гибели Святополка одновременно может быть интерпретирована как реализация строк Псалтири: «Оружие извлекоша грешници, напрягоша лукъ свой състреляти нища и убога, заклати правыя се)рдцемъ. Оружие ихъ внидетъ въ сердца ихъ, и луцы ихъ съкрушатся» (36: 14—15). (Славянский перевод цитируется по Острожской Библии: Библиа, сиречь Книги Ветхаго и Новаго Завета. Острог, 1581. Фототипическое переиздание. М.; Л. 1988. Л. 7 втор. пагинации. В так называемой Елизаветинской Библии, принятой в современной Церкви, этот фрагмент сильнее отличается от цитаты в тексте Сказания.) Эти строки Псалтири цитируются в Сказании о Борисе и Глебе при характеристике умысла Святополка.

Исторжение Святополка из родной земли представлено в Сказании как реализация библейской цитаты: «Оканьнии же они убоице, възвративъшеся къ пославъшюуму я, яко же рече Давыдъ <…>: “оружие звлекоша грешьници, напрягоша лукъ свои заклати правыя сьрдьцьмь, и оружие ихъ вънидеть въ сьрдьца, и лоуци ихъ съкрушаться, яко грешьници погыбноуть” [Пс. 15: 20]. И яко съказаша Святопълку, яко сътворихомъ повеленое тобою: и си слышавъ, възнесеся срьдьцьмь. И събыссться реченое псалмопевцемь Давыдъмь: “Чьто ся хвалиши, сильныи, о зълобе? Безаконие вьсь дьнь неправьду умысли языкъ твои, възлюбилъ еси зълобу паче благостыне, неправьду, неже глаголаати правьду <…>. Сего ради раздрушить тя Богъ до коньца, въстьргнеть тя и преселить тя отъ села твоего и корень твои отъ земля живущихъ” [Пс. 51: 3—7]» (Успенский сборник. С. 53). Святополк, реально , физически исторгнут из родной земли. Он, плод злого корня , противопоставлен роду праведных - Борису, Глебу и их отцу Владимиру. Эта цитата перекликается с цитатой из Псалтири открывающей текст Сказания, говорящей о благословении рода праведных и отнесенной к Владимиру и его сыновьям-страстотерпцам: «”Родъ правыихъ благословиться, рече про рокъ, и семя ихъ въ благословлении будеть” [Пс. 111: 2]. Сице убо бысть малъмь преже сихъ» (Успенский сборник. С. 347). Это речение - лейтмотив Сказания о Борисе и Глебе. Сказание начинается рассказами о смерти трех праведников, а заканчивается описанием гибели грешника. Владимиру, Борису и Глебу смерть отворяет дверь в вечность. Святополка же физическая смерть обрекает на «гибель вечную». Благословенная судьба Бориса и Глеба противопоставлена пути Святополка - пути греха и смерти.

Борис, в противоположность Святополку, в Чтении Нестора замечает, что предпочтет умереть здесь, на Руси, нежели в иной земле; «Борис в “Чтении” Нестора, едва ли не впервые в русской литературе, являет свой патриотизм <…>» (Петрухин В. Я. Древняя Русь: Народ. Князья, Религия. // Из истории русской культуры. М., 2000. Т. 1. (Древняя Русь). С. 178).

Передвижению «персонажей» Сказания о Борисе и Глебе в пространстве по горизонтали, имеющему ценностный символический смысл, соответствует такое же символическое движение по вертикали. Святополк «и муце, и огню предасться. И есть могыла его и до сего дьне, и исходитъ отъ нее смрадъ злыи <...>» (Успенский сборник. С. 55). Злой смрад — знак пребывания души Святополка под землей, в аду. Мотивы панического бегства никем не гонимого грешника и смерти на чужой стороне отсылают к Книге Левит (26: 17), на что указал Г.М. Барац (Барац Г. М. Собрание трудов… Т. 2. С. 179). Вот развернутая цитата из ветхозаветного текста: «<…> и посеете вотще семена ваша, и поядятъ я супостаты ваша <…> и побегнете ни кому ж гонящу васъ <…> И наведу на вы мечь мстяи месть завета <…> и разсыплю вы въ языки <…> и вы будете въ земли врагъ вашихъ <…> И оставльшымся от васъ вложу страхъ въ сердца ихъ въ земли врагъ ихъ, и поженетъ ихъ гласъ листа летяща, и побенутъ яко бежащии от рати, и падутъ ни кимже гоними. <…> И погибнете въ языцехъ <…>» (Левит, 26: 17, 25, 33, 34, 36, 38). Образы семян и бесплодия из этого фрагмента, возможно, тоже проецируются на текст Сказания о Борисе и Глебе: бесплодности семени братоубийцы Святополка противостоит благословение «семени» — рода, потомства Владимира Святого, об избранности этого «семени» говорится цитатой из Псалтири в самом начале текста.

Показательно, что в повествовании Новгородской первой летописи о гибели братоубийцы сказано о дыме, поднимающемся от его могилы: «яже дымъ и до сего дни есть» (Новгородская первая летопись старшего и младшего извода. М.; Л., 1950. С. 175, текст по Комиссионному списку младшего извода). А в нескольких списках Несторова Чтения вместо упоминания о раке («раце»), в которой погребено тело Святополка Окаянного говорится о мраке, в котором он пребывает: «видевши в мраце его» (Revelli G. Monumenti letterari su Boris e Gleb. Genova, 1993. Р. 665, note 11, чтение пяти списков). Это сообщение, по-видимому, вторичное, но показательно как свидетельство осмысления гибели «второго Каина»: это заключение души в аду. Лексема «мрак» появилась в тексте, поскольку она содержит коннотации, связанные с адом. Мрак, окружающий могилу Святополка, контрастирует с огненным столпом над местом погребения святого Глеба. Оба были захоронены в глухих местах, но Глеба Бог прославил, Святополку же воздал, наказав за великое зло.

Злой смрад — знак пребывания души Святополка под землей, в аду. Души же Бориса и Глеба возносятся в небо, к престолу Бога, а их тела, нетленные и не источающие смрада, положены в Вышгороде — городе, в чьей названии присутствует сема «вышина», «высота». Агиограф обыгрывает внутреннюю форму названия «Вышгород», наделяя этот город признаком избранности и славы, связанной со святыми братьями: «Блаженъ поистине и высокъ паче всехъ градъ русьскыихъ и вышии градъ, имыи въ себе таковое скровище, ему же не тъчьнъ ни вьсь миръ. Поистине Вышегородъ наречеся, вышии и превышии городъ всехъ» (Успенский сборник. С. 57). Прославлению Вышгорода предшествует цитата из Евангелия от Матфея (5: 14—15), в которой также сказано о городе, находящемся в высоком месте , на горе : «Яко же рече Господь: Не можеть градъ укрытися врьху горы стоя, ни свеще въжьгъше спудъмь покрывають, нъ на светиле поставляють, да светить тьмьныя”, — тако и <...> си святая постави светити въ мире премногыими чюдесы» (Там же. С. 55-56).

Вероятно, в тексте Сказания о Борисе и Глебе проведена параллель между цитатой из Книги Притч Соломоновых (2: 21; 14: 32) и похвалой городу Вышгороду. Борис перед смертью «помышляаше слово премудрааго Соломона: “правьдьници въ вlкы живуть и отъ Господа мьзда имъ, и строение имъ отъ Вышьняаго”» (Успенский сборник. С. 46). Структура слов «Вышгород» и «Вышний» («Вышьний») похожа: оба содержат один и тот же корень. Обретению блаженства Борисом в вечности (у престола Вышнего ) соответствует в земном пространстве перенесение мощей страстотерпца в Вышгород, который предстает богоизбранным, святым городом.
© Все права защищены

Трагический факт русской истории – убийство Святополком Окаянным братьев Бориса и Глеба – имел широкий резонанс в древнерусском обществе и привел к созданию целого ряда литературных памятников на эту тему. Несмотря на публицистическую направленность произведений о князьях-мучениках, которые были созданы, как доказали исследователи, в интересах Ярослава Мудрого, эти сочинения сохранили ценные исторические свидетельства: их авторы упоминают об обстоятельствах, времени и месте смерти Бориса и Глеба, приводят имена княжеских слуг и наемных убийц.

В "Повести временных лет" под 1015 г. сообщалось, что после смерти князя Владимира один из его сыновей – пинский (или туровский) князь Святополк захватил киевский стол и жестоко расправился с другими возможными претендентами на великокняжескую власть. Его жертвами стали ростовский князь Борис и муромский князь Глеб, а также другой его брат – Святослав. Когда умер князь Владимир, Бориса, который "любимъ бо бѣ отцемь паче всих" сыновей, не было в Киеве. Он возвращался из похода на печенегов, и весть о смерти отца застала его на реке Альте. "Отня" дружина была готова силой добыть киевский стол молодому князю, но Борис отказался идти войной против старшего брата. Покинутый дружиной (с ним остался лишь небольшой отряд верных "отроков"), Борис был убит по приказу Святополка. К Глебу "русский Каин" отправил гонца с просьбой, как можно быстрее прибыть в Киев, где его якобы ждет тяжелобольной отец. В пути Глеб узнает страшную правду: отец умер, брат убит, а его самого ждет скорая кончина. И действительно, под Смоленском на княжеский корабль нападают наемные убийцы, по приказу которых повар, "выньвь ножь, зарѣза Глѣба, аки агня непорочно". На борьбу с братоубийцей поднимается Ярослав, в битве с которым Святополк терпит поражение. С помощью польского короля Болеслава ему ненадолго удается вернуть Киев. В 1019 г. Святополк, пришедший на Русь с печенегами "в силѣ тяжьцѣ", был окончательно разгромлен, бежал за границу и вскоре умер.

Возможно, что уже при Ярославе Мудром возникает местное почитание Бориса и Глеба в Вышгороде, где братья были похоронены. Перенесение мощей князей-мучеников в новый храм сыновьями Ярослава в 1072 г. ученые связывают с общерусской канонизацией святых.

Мнение исследователя

В научной литературе есть точка зрения, что вначале святые почитались в княжеской среде и, возможно, раздельно. Согласно гипотезе В. Биленкина (США), существовало даже отдельное житие Глеба, а сам культ был Глебо- Борисовским, ибо первые чудеса связаны с именем младшего из братьев. Если сначала святые почитались как "источници цѣльбамъ неоскудеюще", то позднее, к концу XI – началу XII в., культ братьев-целителей трансформировался в культ воинов-защитников Русской земли и стал Борисо-Глебским, выдвинув на первый план старшего брата, особо чтимого в роде Владимира Мономаха. Повторное перенесение мощей святых в 1115 г. закрепляет именно эту форму культа. Борис и Глеб отныне становятся самыми авторитетными национальными святыми. К ним, как к небесным покровителям, неизменно обращаются за помощью в битвах русские князья. Именно они помогли одержать победу над рыцарями войску Александра Невского, предупредив о приближении врага.

Борису и Глебу посвящен целый цикл произведений древнерусской литературы. Кроме летописных повестей в него входят "Чтение о житии и о погублении" Бориса и Глеба , написанное Нестором, анонимное "Сказание и страсть и похвала" святым , к которому в Успенском сборнике XII–XIII вв. примыкает "Сказание о чудесах", возникшее на основе записей, составленных в разное время в Вышегородской церкви. Святым Борису и Глебу посвящены также краткие рассказы в Прологе и "чтения", входящие в богослужебные книги – Паремийники и Служебные минеи.

Научная дискуссия

Очень сложен вопрос о взаимоотношении и хронологии отдельных произведений, составляющих Борисо-Глебский цикл. В настоящее время в науке существует несколько версий о порядке его формирования. Согласно концепции, которой придерживались, в частности, С. А. Бугославский и И. П. Еремин, "Сказание" возникло в последние годы правления Ярослава Мудрого, т.е. в середине XI в.; позднее к нему было присоединено "Сказание о чудесах", составлявшееся разными авторами на протяжении 1089–1115 гг., и уже на этой основе около 1108 г. Нестором было написано "Чтение" о Борисе и Глебе. Иную точку зрения защищали в своих работах А. А. Шахматов, Д. И. Абрамович, Н. Н. Воронин, полагавшие, что "Чтение" первично по отношению к "Сказанию"; оно возникло в 1080-е гг. и вместе с летописной повестью послужило источником для автора "Сказания", изначально включавшего в себя рассказы о чудесах святых и созданного после 1115 г.

"Сказание" и "Чтение" о Борисе и Глебе по своему типу – это жития мучеников, однако конфликт в них носит не столько религиозный, сколько политический характер. Борис и Глеб погибают не от рук язычников или иноверцев; их убивают по приказу брата-христианина, одержимого преступным замыслом: "Избью всю братью свою и прииму власть русскую единъ". Младшие сыновья князя Владимира предпочли смерть борьбе против Святополка. Таким образом, произведения о Борисе и Глебе утверждали важную для своего времени политическую идею родового старшинства в системе княжеского наследования, тем самым выступая за укрепление государственного правопорядка. Эта мысль пронизывает и завещание Ярослава Мудрого сыновьям, помещенное в "Повести временных лет" под 1054 г.: "Се же поручаю в себе мѣсто столъ свой старѣйшому сыну своему, брату вашему Изяславу – Кыевъ, сего послушайте, якоже послушаете мене". Тема вассальной верности раскрывалась в житиях Бориса и Глеба как на примере трагической судьбы братьев, так и через описание подвига слуги Бориса, который прикрыл князя своим телом, восклицая: "Да нс остану тебе, господине мой драгый, да идсжс красота тѣла твоего увядаетъ, ту и азъ съподобленъ буду с тобою съкончати животъ свой!"

Самым совершенным в литературном отношении памятником Борисоглебского цикла специалисты считают анонимное "Сказание и страдание и похвалу мученикам святым Борису и Глебу" , автор которого в отличие от летописца сосредоточил основное внимание на духовной стороне этой исторической драмы. Задача агиографа – изобразить страдания святых и показать величие их духа перед лицом неминуемой смерти. Если в летописной повести Борис не сразу узнает о замысле Святополка, то в "Сказании", получив весть о смерти отца, он предвидит, что Святополк "о биении его помышляеть". Борис поставлен агиографом в ситуацию нравственного выбора: вместе с дружиной идти "воевать Киев" и убить Святополка, как некогда в борьбе за власть поступил его отец, князь Владимир, расправившись со своим братом Ярополком, или собственной смертью положить начало новой традиции в межкняжеских отношениях – традиции христианского смирения и безоговорочного подчинения старшему в роде. Все духовные силы герой сосредоточил на том, чтобы достойно принять мученическую смерть. В этом решении его укрепляют приходящие на память примеры из житийной литературы, когда праведник был убит своими близкими. Борис вспоминает "мучение и страсть" святых Никиты и Вячеслава Чешского "и како святѣй Варварѣ отьць свой убойца бысть".

Хотя Борис идет на гибель добровольно и сознательно, душа его полна тоски и смятения; тяжел и страшен последний сон князя; ноты боли и обиды на брата прорываются в предсмертной молитве Бориса, когда он призывает Бога стать судией между ним и Святополком. Из авторского комментария поступков Бориса видно, что в герое борются противоречивые чувства: с "сокрушенным сердцем", плача, он ожидает убийц, в то же время "радуясь душою", что удостоен от Бога мученического венца. Психологическая сложность характеристики Бориса делает жизненной и по-настоящему трагичной картину его гибели.

Для усиления эмоционального воздействия на читателя автор "Сказания" трижды повторяет сцену убийства князя. Сначала его пронзают копьями в шатре Путьша, Талец, Елович и Ляшко. Затем, когда раненый князь "в оторопе" выбегает из шатра, убийцы призывают друг друга "скончать повеленое". Наконец, тело Бориса, обернутое в шатер, везут на телеге, но Святополку кажется, что противник еще жив и приподнимает голову; объятый ужасом, он посылает варягов, и те пронзают Бориса мечом в сердце.

Сцены мученической смерти князя то и дело прерывают пространные молитвы героя, заставляя убийц с занесенным над жертвой оружием терпеливо ждать, когда тот кончит молиться: "Искусственность таких коллизий, разумеется, понималась читателями, – пишет О. В. Творогов, – но и принималась ими как деталь житийного ритуала. И чем многословнее и вдохновенней молился в предсмертные минуты праведник, чем настойчивее просил он Бога простить его губителям их грех, тем ярче сияла святость мученика и тем рельефнее виделась богопротивная жестокость мучителей".

Экспрессивно-эмоциональная стихия, господствующая в "Сказании", создается путем использования первичных лирических жанров. К ним, кроме молитв и псалмов, относятся плачи и внутренние монологи героев, которые то и дело "глаголааше в сердци своем", "на уме си помышляя". Чувством глубокой скорби полон плач Бориса по умершему отцу. Восходя к традиции устной народной причети по покойному, он рождает сочувствие к осиротевшему. Плач строится как чередование однотипных по структуре предложений с использованием анафоры, повторения первого слова. Он насыщен риторическими возгласами и вопросами-обращениями: "Увы мнѣ, свѣте очию моею, сияние и заре лица моего!.. Увы мнѣ, отьче и господине мой! Къ кому прибѣгну, къ кому възьрю? <...> Сьрдьце ми горить, душа ми съмыслъ съмущаеть и не вѣмь къ кому обратитися и къ кому сию горькую печаль простерети?" Узнав о смерти брата, плачет Глеб, горько сетующий на свое одиночество. Восклицание "Увы мнѣ! Уне бы съ тобою умрети ми..." звучит в его плаче как крик отчаяния. Сила плача удваивается, поскольку Глеб оплакивает и брата, и отца. "Горькие воздыхания" и "жалобные сетования" верных слуг Бориса, для которых он был как "поводырь слепым, одежда нагим, посох старцам, наставник неразумным", сливаются в хор и образуют коллективный плач по князю, "милостивому и блаженному". Интонации плача буквально пронизывают "Сказание", определяя главную тональность повествования. Доминирующую в произведении тему смерти усиливают символика, используемая автором, - символика воды и корабля, связанная с древним погребальным обрядом, и ряд предзнаменований: под Глебом, который по зову Святополка спешит в Киев, спотыкается конь, словно предупреждая хозяина об опасности.

Для "Сказания" характерна тенденция к индивидуализации житийного героя, что противоречило канону, но соответствовало правде жизни. Изображение младшего из князей-мучеников не дублировало характеристики старшего. Глеб неопытнее брата, поэтому с полным доверием относится к Святополку и отправляется по его призыву в Киев, не подозревая ничего дурного, в то время как Бориса мучат мрачные предчувствия и подозрения. Позднее Глеб нс может подавить в себе страх смерти, верит в возможность разжалобить наемных убийц, моля о пощаде: "Не трогайте меня, братья мои милые и дорогие! Не трогайте меня, никакого зла вам не причинившего! Пощадите, братья и повелители мои, пощадите! Какую обиду нанес я брату моему и вам, братья и повелители мои? <...> Не губите меня, в жизни юного, не пожинайте колоса, еще не созревшего, соком беззлобия налитого! Не срезайте лозу, еще не выросшую, но плод имеющую! Умоляю вас и отдаюсь на вашу милость". Эти слова герой произносит с "кротким взором", "заливаясь слезами и ослабев телом", "трепетно вздыхая" "в сердечном сокрушении". Неизвестный агиограф создал один из первых в русской литературе психологических портретов, богатый тонкими душевными переживаниями героя, для которого венец мученика тяжел и преждевремен. Автор сознательно усилил мотив беззащитной юности Глеба, детскости его поступков и слов. Рисуя словесный портрет Бориса, он подчеркнул молодость и красоту героя, видя в этом отражение чистоты и красоты духовной: Борис "тѣлом бяше красьнъ, высокъ", душою же "правьдивъ и щедръ, тихъ, крътъкъ, съмѣренъ". На самом деле братья не были так молоды: они родились от "болгарыни", одной из жен Владимира-язычника, а от крещения князя до его смерти прошло около 28 лет.

Психологически достоверно изображение в "Сказании" житийного антигероя, в роли которого выступает князь Святополк. Он одержим непомерной завистью и гордостью, его сжигают жажда власти и ненависть к братьям. Появление в тексте имени Святополка сопровождается постоянными эпитетами "окаянный", "треклятый", "прескверный", "злый" и др. Средневековый писатель объяснял его поступки и помыслы не только порабощенностью Святополка дьяволом, но и реальными фактами из биографии антигероя. Святополк является воплощением зла, поскольку его происхождение греховно. Его мать, черница, была расстрижена и взята в жены Ярополком; после убийства мужа князем Владимиром она, будучи "непраздной" (беременной), стала женой последнего, таким образом, Святополк – сын сразу двух отцов, являющихся братьями. "Родовой грех", превративший Святополка во "второго Каина", позволяет выявить реальные истоки его ненависти к братьям.

За совершенное преступление Святополк несет достойное наказание. Разбитый в "сѣче злой" Ярославом Мудрым, он бежит с поля боя, но "раслабѣша кости его, яко не мощи ни на кони сѣдѣти, и несяхуть его на носилѣхъ". Топот конницы Ярослава преследует ослабевшего Святополка, и он торопит: "Бежим дальше, гонятся! Горе мне!" Из-за страха возмездия он не может нигде подолгу оставаться и умирает, "неизвестно от кого бегая", в пустынном месте на чужбине, где-то между Чехией и Польшей. Имя Святополка Окаянного становится в древнерусской литературе нарицательным, обозначающим злодея.

В "Сказании" Святополк противопоставлен не только "земным ангелам" Борису и Глебу, но и Ярославу Мудрому, ставшему орудием божественного возмездия убийце и идеальным правителем, который положил конец "крамолам" и "усобицам" на Руси. Символично, что победу над Святополком он одержал на реке Альте, там, где когда-то был убит Борис. В некоторых летописных редакциях "Сказания" победить Святополка Ярославу помогают ангелы, и сама природа обрушивает па братоубийцу молнию, гром и "дождь велик".

Чтобы окружить героев ореолом святости, автор "Сказания" приводит в конце произведения их посмертные чудеса, а в заключительном похвальном слове ставит Бориса и Глеба в один ряд с авторитетными деятелями христианской церкви. Например, он сравнивает их, "защитников отечества", с Димитрием Солунским: "Вы бо тѣмъ и намъ оружие, земля Русьскыя забрала и утвьржение и меча обоюду остра, има же дьрзость поганьскую низълагаемъ и дияволя шатания въ земли попираемъ".

В отличие от традиционного жития, "Сказание" не описывает жизни героев от рождения до смерти, а дает крупным планом только один эпизод – злодейское убийство братьев. Авторская установка на "историзм" повествования также препятствовала признанию "Сказания" собственно житием, поэтому, по мысли И. П. Еремина, возникла потребность в произведении о Борисе и Глебе, где было бы усилено агиографическое начало. Так появилось "Чтение о житии и погублении блаженных страстотерпцев Бориса и Глеба" Нестора , созданное в полном соответствии с церковным каноном.

Житие открывалось пространным риторическим вступлением, где автор обращался к Богу с просьбой просветить его разум, а к читателю – простить его грубость. Излагая всемирную историю от Адама и Евы до крещения Руси, Нестор рассуждал об извечной борьбе сил добра и зла. Публицистический настрой предисловия к житию, где христианизация Руси расценивалась как поворотный момент национальной истории, перекликался со "Словом о Законе и Благодати" митрополита Илариона. Далее, руководствуясь жанровой традицией, Нестор рассказывал о детстве святых и их раннем благочестии. Он уподоблял героев двум светлым звездам на темном небе. Борис и Глеб, как и положено святым, удивляли всех милосердием и кротостью, много и слезно молились, читали жития святых мучеников, словно предчувствуя, что им суждено повторить их подвиг. Князья без колебаний приняли смерть, являясь поборниками христианских идеалов смирения и братолюбия. В заключении приводились чудеса, совершавшиеся у гроба святых.

Как отмечал И. П. Еремин, в "Чтении о Борисе и Глебе" образы героев "суше, строже, схематичнее"; и если в "Сказании" они проникнуты "теплым сентиментальным лиризмом", то у Нестора – "торжественной, почти литургической патетикой". "Чтение" не получило широкого распространения в древнерусской письменности, в то время как "Сказание" пользовалось огромной популярностью и дошло до нас в большом количестве списков.

Недавно М. Ю. Парамонова, оценивая направленность работ, посвященных почитанию князей-страстотерпцев Бориса и Глеба, резюмировала: «Изучение культа Бориса и Глеба пользовалось приоритетным вниманием в российской медиевистике, отчасти благодаря особенностям соответствующих агиографических источников. Культ стал самым ранним случаем официально установленного почитания святых русского происхождения и породил обширную и богатую литературную традицию. Наиболее выдающиеся российские филологи, текстологи и историки были вовлечены в дискуссии об источниках текстов, принадлежащих к Борисоглебскому циклу. Долгое время проблема происхождения культа обыкновенно сводилась к вопросу о происхождении, датировке и авторстве индивидуальных текстов.

И только в течение последних десятилетий культ начал рассматриваться как сложный феномен, который развивался в системе различных и переплетенных между собой (intricate) факторов, включая христианскую практику почитания святых, дохристианские (или нехристианские) верования и практики, взаимодействие между церковным и светским обществами (communities) и более широкий контекст европейских династических и королевских культов. В связи со специфическим историческим контекстом, в котором культ двух святых князей возник в Киевской Руси, также рождается вопрос о возможных внешних влияниях на этот процесс». В этих строках весьма точно отмечены основные тенденции и линии развития в изучении как почитания святых братьев, так и посвященных им текстов.

Ранчин Андрей Михайлович - Памятники Борисоглебского цикла: текстология, поэтика, религиозно-культурный контекст

М.: Русский фонд содействия образованию и науке, 2017. 512 с.

ISBN 978-5-91244-205-6

Ранчин Андрей Михайлович - Памятники Борисоглебского цикла: текстология, поэтика, религиозно-культурный контекст - Содержание

Предисловие

• Глава первая. К вопросу о текстологии Борисоглебского цикла
• Глава вторая. К вопросу об истории текста летописной повести о Борисе и Глебе
• Глава третья. Сказание и Чтение о Борисе и Глебе в составе Великих Миней Четиих митрополита Макария
• Глава четвертая. Пространственная структура в летописных повестях 1015 и 1019 гг. и в житиях святых Бориса и Глеба
• Глава пятая. Поэтика антитез и повторов в Сказании о Борисе и Глебе
• Глава шестая. К интерпретации историко-богословского введения в Чтении о Борисе и Глебе преподобного Нестора: семантический архетип житий Бориса и Глеба и образцы для почитания
• Глава седьмая. Некоторые наблюдения над функциями реминисценций из Священного Писания в памятниках Борисоглебского цикла
• Глава восьмая. Библейская цитата-топос в Сказании о Борисе и Глебе: традиционное и индивидуальное в древнерусской словесности
• Глава девятая. Об одном странном сравнении в Сказании о Борисе и Глебе
• Глава десятая. Формирование культа святых князей Бориса и Глеба: мотивы канонизации
• Глава одиннадцатая. Памятники Борисоглебского цикла в славянском и западноевропейском контексте: инвариантный сюжет убиения невинного правителя
• Глава двенадцатая. Святость Бориса и Глеба на фоне культов правителей-страстотерпцев: языческие реликты и христианская интерпретация

ПРИЛОЖЕНИЯ

• 1. Святополк Окаянный: установление отцовства
• 2. К вопросам о формировании почитания святых Бориса и Глеба, о времени их канонизации и о достоверности посвященных им текстов

Вместо послесловия

Список сокращений

Библиография

Указатель имен

Ранчин Андрей Михайлович - Памятники Борисоглебского цикла: текстология, поэтика, религиозно-культурный контекст - Вместо послесловия

Как заметил Лермонтов в предисловии ко второму изданию "Героя нашего времени": "Во всякой книге предисловие естьпервая и вместе с тем последняя вещь; оно и служит объяснением цели сочинения, или оправданием и ответом на критики. Но обыкновенно читателям дела нет до нравственной цели и до журнальных нападок, и потому они не читают предисловий».

В моем случае лишним оказывается не предисловие, а послесловие: все, что хотел сказать автор, содержится в главах книги. Делать же какие-либо общие выводы не только излишне, но и преждевременно, ибо изучение памятников Борисоглебского цикла продолжается, а многие заключения автора книги скорее имеют характер осознанных гипотез, нежели претендуют на бесспорную истину. Тем не менее все же выскажу некоторые соображения общего характера.

Текстологическое изучение памятников Борисоглебского цикла приводит меня (не меня первого) к заключению, что взаимоотношения между произведениями, посвященными святым братьям, значительно более сложны, чем простое влияние одних (одного) на другие (другой). Можно предположить, что история сложения этих памятников была более прихотливой и интригующей, чем обычно думается. Каковы были причины этого? Гадательно можно допустить, что это объясняется, например, какими-то политическими причинами, своего рода цензурой, вызванной, к примеру, изначально бытовавшими в не дошедших до нас произведениях упоминаниями о десигнации Бориса отцом, а возможно, и какими-то другими известиями, неблагоприятными для Ярослава Мудрого. (Но точно не известиями о причастности к этой трагедии самого Ярослава; таких известий попросту быть не могло - версия о нем как об убийце одного или обоих братьев несостоятельна.)

Прославление Бориса и Глеба, по-видимому, относится к правлению Ярослава Мудрого, причем не исключено, что ко времени несколько более раннему, чем 1039 г. Почитание Бориса и Глеба сформировалось не как «политический» культ, доминирующими были собственно религиозные мотивы. При этом представление о «вольной жертве» в подражание Христу наслоилось на богатую дохристианскую основу, как это происходило и в случае с культами других правителей или представителей правящих династий, оказавшихся жертвами в борьбе за власть.

Борис и Глеб, несомненно, не воплощают в себе некую чисто русскую святость - подобные святые многочисленны в новокрещеных христианских странах. Однако в их почитании и в их житийных образах есть особый акцент на кротости и готовности с любовью прощать своих врагов. Церковное почитание и трактовка подвига братьев в их житиях осмысляется посредством многочисленных аналогий из Ветхого Завета и, конечно же, в свете христоподобия святых. Подвиг Бориса и Глеба был воспринят на Руси как событие исключительное, равное по своей значимости событиям Священной истории.

При этом летописные и агиографические памятники о братьях-страстотерпцах образуют единую традицию; на латинском Западе, где формировалось почитание невинноубиенных королей и конунгов, историографическая (хроники и саги) и житийная линии далеко не всегда сближались, порой они радикально расходились в оценках и трактовках. Воздействие и крещения, и страстотерпчества Бориса и Глеба на сознание древнерусского правящего слоя оказалось неизмеримо более глубоким, чем аналогичные события в Франкском государстве или в Скандинавии: в Киевской Руси убийства князьями соперников в борьбе за власть после 1015 г. сходят на нет. Таковы некоторые предварительные итоги - выводы, частично совпавшие с тем, что было написано до меня.

БОРИСОГЛЕБСКОГО ЦИКЛА

К ПРОБЛЕМЕ РЕДАКЦИЙ ПОВЕСТИ ВРЕМЕННЫХ ЛЕТ. I

ЭТНОЯЗЫКОВАЯ ПРИНАДЛЕЖНОСТЬ "РУСЬКОЙ МОВЫ" ВО ВРЕМЕНА

ВЕЛИКОГО КНЯЖЕСТВА ЛИТОВСКОГО И РЕЧИ ПОСПОЛИТОЙ

МОЙСИЕНКО.............................................................................................................................53 ГРЕЧЕСКИЙ ОРИГИНАЛ "НАПИСАНИЯ О ПРАВОЙ ВЕРЕ" КОНСТАНТИНА ФИЛОСОФА: СТРУКТУРНАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ И ПОЛЕМИЧЕСКИЕ ЗАДАЧИ

Л. В. ЛУХОВИЦКИЙ..................................................................................................................79 В ПОИСКАХ СВОЕГО ПРОШЛОГО: ИСТОРИЧЕСКИЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ БОЛГАР КАТОЛИКОВ XVIII ВЕКА Автор: Н. В. ЧВЫРЬ.................................................................... КУЛЬТУРА ЧЕХИИ ГУСИТСКОГО ПЕРИОДА В РАБОТАХ ОТЕЧЕСТВЕННЫХ ИСТОРИКОВ КОНЦА 40-Х ГОДОВ XX - НАЧАЛА XXI ВЕКА Автор: И. И. БУЧАНОВ..................................................................................................................................................... А. А. ТОРТИКА. Северо-Западная Хазария в контексте истории Восточной Европы (вторая половина VII - третья четверть X в.) Автор: Т. М. Калинина................................. Святые князья-мученики Борис и Глеб Автор: А. Е. Мусин................................................ J. BOUBIN. Petr Chelcicky. Myslitel a reformator Автор: Л. М. Гаркуша.............................. Е. П. СЕРАПИОНОВА. Карел Крамарж и Россия. 1890 - 1937 годы Автор: В. И. Косик. ПРАЖСКИЙ ФОРУМ МОЛОДЫХ СЛАВИСТОВ Автор: Ю. В. Кириллов, Д. К. Поляков..................................................................................................................................................... К ЮБИЛЕЮ ИННЕСЫ ИЛЬИНИЧНЫ СВИРИДЫ.............................................................. К ЮБИЛЕЮ ЛЮДМИЛЫ НОРАЙРОВНЫ БУДАГОВОЙ................................................. РАЗЛИЧИЯ В ОПИСАНИЯХ СОБЫТИЙ И ВЗАИМООТНОШЕНИЯ Заглавие статьи ТЕКСТОВ БОРИСОГЛЕБСКОГО ЦИКЛА Автор(ы) С. М. МИХЕЕВ Источник Славяноведение, № 5, 2007, C. 3- СТАТЬИ Рубрика Место издания Москва, Россия Объем 63.3 Kbytes Количество слов Постоянный адрес статьи http://ebiblioteka.ru/browse/doc/ РАЗЛИЧИЯ В ОПИСАНИЯХ СОБЫТИЙ И ВЗАИМООТНОШЕНИЯ ТЕКСТОВ БОРИСОГЛЕБСКОГО ЦИКЛА Автор: С. М. МИХЕЕВ О кровавых событиях 1015 - 1019 гг., последовавших за смертью киевского князя Владимира Святославича, кроме летописи повествуют два древнерусских агиографических памятника: Несторово "Чтение о житии и о погублении блаженных страстотерпцев Бориса и Глеба" (далее - Чтен.) и анонимное "Сказание и страсть и похвала святым мученикам Борису и Глебу" (далее - Сказ.) . В летописи подробно описывается гибель Бориса и Глеба и борьба Ярослава со Святополком. В Чтен. и Сказ. рассказы об убийстве Бориса и Глеба более пространны, а борьба между Святополком и Ярославом освящается менее подробно.

Описание этих событий во всех трех источниках несколько различно, хотя параллели между памятниками никогда не вызывали у исследователей сомнений относительно их тесной зависимости друг от друга. Между тем, проблема истории текстов борисоглебского цикла остается в науке дискуссионной.

Наиболее подробно изучен вопрос о соотношении "Сказания чудес святых страстотерпцев Романа и Давида" 1 с той частью Чтен., где описываются чудеса, происходившие после гибели Бориса и Глеба . К сожалению, исследование этого вопроса мало что дает для разрешения проблемы соотношения летописи, Сказ. и той части Чтен., где идет речь о междоусобице Владимировичей.

Значительно больше копий сломано по поводу времени канонизации Бориса и Глеба (см. с указанием литературы), также не напрямую связанной с интересующей нас темой.

А. А. Шахматов посвятил вопросу взаимоотношения текстов борисоглебского цикла самую большую главу своих "Разысканий о древнейших русских летописных сводах" . Исследователь предположил, что во вто Михеев Савва Михайлович - младший научный сотрудник ИСл РАН.

Иногда исследователи включают "Сказание чудес" в состав Сказ., так как в рукописях эти памятники почти всегда соседствуют - "Сказание чудес" помещается после Сказ. Однако такое объединение не совсем корректно - первая часть "Сказания чудес", в которой Борис и Глеб последовательно называются Романом и Давидом, содержит текст, безусловно, более древний, чем Сказ.

стр. рой четверти XI в. было написано летописное сказание о Борисе и Глебе, которое вошло в "Древнейший летописный свод" (далее - Древн. св.). Событийная сторона этой версии рассказа о Борисе и Глебе, по мнению А. А. Шахматова, практически без изменений отразилась в Чтен., что дает нам возможность реконструировать Древн. св. . В конце XI в., согласно А. А. Шахматову, на базе Древн. св. был составлен "Начальный летописный свод" (далее - Нач. св.), в котором фактическая часть сказания о Борисе и Глебе была значительно видоизменена под влиянием различных новых источников, привлеченных редактором летописи, - по большей части, местных легенд . Этим сводом и Чтен., по мнению А. А. Шахматова, пользовался около 1115 г.

Позже концепция А. А. Шахматова была подвергнута критике. Однако никто из последующих исследователей не изучил столь подробно, как А. А. Шахматов, соотношение фактических сведений источников о междоусобице 1015 - 1019 гг. и ее предыстории.

В этой статье я хочу вновь поднять вопрос о значимости различий в описании событий для проблемы взаимоотношения текстов борисоглебского цикла.

Обратимся сначала к различиям анонимного Сказ. и летописи.

В изложении фактической стороны событий Сказ. почти везде согласно с ПВЛ.

Между тем, следует отметить отсутствие в Сказ. некоторых конкретных сведений летописи, на что указывал еще А. И. Соболевский: "Летопись говорит о вышегородских болярцах и о насаде Глеба;

сказание не знает этих узких терминов и заменяет их более широкими и более свойственными литературному языку его времени: мужи и кораблиць. Замена узких понятий более широкими вполне естественна и легка (так мы можем свободно заменить узкое название фрегат широким названием корабль);

что же касается до обратной замены, то едва ли она была возможна: она была совсем не нужна для летописца, который, к тому же, любил щегольнуть книжным словом" .

Наиболее значительный вклад в сравнение летописи и Сказ. внес А. А. Шахматов.

"Отвергаю самым решительным образом возможность заимствования летописного сказания из подлежащего нашему исследованию житийного (Сказ. - С. М.), - писал А. А. Шахматов. - Житийное сказание не содержит в себе ничего существенного, чего бы не было в летописном;

оно отличается от летописного сказания одною риторикой...;

так, в нем вставлены длинные речи и причитания, сначала Бориса, потом Глеба;

длинные размышления приписаны самому Святополку после того, что он убил Глеба. Летописное сказание полно определенных фактов;

риторики в нем мало;

в сущности, риторика прорвалась только в предсмертном причитании Глеба. Мы знаем ценность сообщаемых нашею летописью фактов;

если летописец умел так или иначе представить длинный ряд событий X и XI века, то естественно ему же приписать занесение на письмо фактов, относящихся к убийству Бориса и Глеба;

факты эти согласованы с другими, сообщенными им раньше и появляющимися у него позже" .

А. А. Шахматов также отметил отсутствие "основания для допущения общего источника, которым руководились бы, с одной стороны, житийное, а с другой, летописное сказание". По мнению исследователя, "за исключением общих стр. с летописью фактов, в житии останется одна риторика и лирика;

следовательно, предполагать для жития отличный от летописи, не тождественный с летописью источник представляется совершенно излишним;

риторика и лирика могла быть прямо сочинена составителем жития" 2.

Недавно к сравнению летописи и Сказ. обратилась Н. И. Милютенко.

Исследовательница отметила, что в отличие от летописи с ее "скупой образностью" в Сказ. мы находим больше определений, причастных оборотов, антитез и повторов, значительно большую роль в повествовании Сказ. играют цитаты . Разбирая употребление в текстах борисоглебского цикла эпитетов святой и блаженный применительно к Борису и Глебу, Н. И. Милютенко продемонстрировала, что в летописи эти определения редки, и сделала предположение, что первоначально они в летописи отсутствовали и были вставлены в текст вместе с другими поздними интерполяциями .

Обе выявленные Н. И. Милютенко особенности, как кажется, подкрепляют вывод А. А. Шахматова о невозможности развития от Сказ. к летописи.

Рассмотрим теперь подробно несколько сходных фрагментов летописи и Сказ., чтобы на этих примерах проверить выводы предшествующих исследователей.

Под 6496 г. в большинстве русских летописей читается подробный список сыновей князя Владимира Святославича:

"Володимиръ же самъ и с(ы)н(о)ви его * и земля его * бо оу него с(ы)н(о)вь * 12 * Вышеславъ * Изяславъ * С(вя)тополкъ * и Ярополкъ * Всеволодъ С(вя)тославъ * Мьстиславъ * Борисъ и * Станиславъ * Позвиздъ * Судиславъ * и посади Вышеслава в * а Изяслава в *а С(вя)тополкъ в * Ярослава в * и оумершю же старhишому * Вышеславу в * и посади Ярослава в * а Бориса в Ро С. А. Бугославский, последовательно сопоставивший в своей диссертации весь сходный текст Сказ. и летописи , пришел к следующим выводам: "Детальное сравнение Ск[аз]. с л[етописью] свидетельствует, что автор Ск[аз]. почти переписал весь материал летописного рассказа о смерти братьев. Очень немногое он опускает (см. отрывки 3, 5), чаще же распространяет сказанное в летописи в риторически-расширенных оборотах (отрывки 6, 7, 9, 11, 21, 22), иногда из кратких сообщений Л[етописи] строит целые эпизоды с художественно создаваемыми деталями (отрывки 10, 14, 15, 16, 17, 19, 21). Однако предоставленный самостоятельной работе, отдаляясь от летописного текста или пытаясь сочетать другие статьи Л[етописи], автор Ск[аз]. теряется, впадает нередко в противоречия. Он не умеет согласовать созданные им фактические подробности с изложением своего источника, теряет нить хронологического повествования (см. отрывки 11, 12, 17, 18, 21, 22)" .

отсюда агиографические общие места у него случайны и немногочисленны. Автор Сказания старательно изложил весь текст летописной статьи, изредка отступая от ее фразеологии, опустив лишь несколько предложений. Поставив себе задачей написать житие Б[ориса] и Г[леба], автор Сказания не мог ограничиться историческим материалом летописной статьи 6523 г. и ее немногими агиографическими местами;

он должен был обратиться к общеагиографическому литературному материалу. В уста своих героев автор Сказания влагает пространные молитвы и речи, где подчеркивается их непротивление злу и уважение к родовым понятиям, послушание старшим, любовь к ближнему, благочестие и религиозная настроенность. Описание смерти братьев, лаконическое и простое в летописи, автор Сказания расширяет в образные эпизоды, где проявилось его безусловное художественное дарование. Наибольшую независимость автор Сказания проявляет в лирических местах - в молитвах" .

Все эти наблюдения С. А. Бугославского, несомненно, верны.

стр. * С(вя)тостава в Всеволода в " 3.

Мьстислава вь Легко заметить, что братьям, расположенным в списке первыми, достаются наиболее значимые княжения. Из этого следует, что Владимировичи перечислены в этом перечне по старшинству. О Вышеславе - первом в списке - особо говорится, что он был старшим из братьев.

Под 6488 г. в летописях дан другой перечень сыновей Владимира. Этот список сильно отличается по структуре от цитированного выше: он дополнен указанием матерей Владимировичей, дети перечислены в ином порядке. В Новгородской первой летописи младшего извода (НовгІмл)4, в Лаврентьевской (Лавр.) и Радзивиловской (Радз.) летописях находим примерно одинаковый текст. Привожу его по НовгІмл:

же Володимеръ похотью женьскою, и быша ему водимыя:

юже посади на идеже есть селище Передъславино, от нея же родишася 4 сыны: Изяслава, Мьстислава, Ярослава, Всеволода, и дщери;

от Святополка, а от Вышеслава, а от другыя Святослава, " 5.

Мьстислава, а от Бориса и Второй список обладает несколькими особенностями, смысл которых не совсем ясен. Во-первых, встает вопрос, почему вместо двенадцати сыновей, как в списке 6496 г., здесь перечислены лишь десять и две дочери. Во-вторых, непонятно, почему Владимировичи расположены в перечне 6488 г. не по старшинству. В списке 6496 г. первым сыном назван Вышеслав. То есть если бы автор списка г. желал составить список по старшинству, то в первую очередь должен был сообщить о том, что сыном Владимира от чехини был Вышеслав.

И. Н. Данилевский обратил внимание на связь списка 6488 г. с библейским списком сыновей Иакова в "Книге Бытия": "Сынов же у Иакова было двенадцать.

Сыновья Лии: первенец Иакова Рувим, по нем Симеон, Левий, Иуда, Иссахар и Завулон. Сыновья Рахили: Иосиф и Вениамин. Сыновья Валлы, служанки Рахилиной: Дан и Неффалим. Сыновья Зелфы, служанки Лииной: Гад и Асир" (Быт. 35: 22 - 26).

То, что дети Владимира распределены в списке 6488 г. по их матерям, как и сыновья Иакова, по мнению И. Н. Данилевского, говорит о желании летописца связать героев своего повествования с библейскими персонажами .

На мой взгляд, кроме самого факта распределения сыновей (и дочерей) Владимира по матерям, большое значение имеет структурное сходство, которым обладают списки. При параллельном расположении сыновей Иакова и Владимира в таблице 1 с указанием матерей (при соблюдении порядка их перечисления в библейском и летописном списках) образуются ячейки, которые четко соответствуют друг другу.

Ср. . Во всех списках кроме Ипатьевского списка Ипат.

вместо Ярополка указан Ярослав. В Лавр. Святополк и Ярослав перечислены в обратном порядке. В Радз. пропущен текст после слов Вышеслава в до слов Ярослава в включительно.

В старшем изводе часть летописи, включающая текст списка, отсутствует.

Ср. . В нескольких списках Ипат. вместо второго Мьстислава имеется пропуск. В Ипатьевском списке на полях здесь приписан Станислав. Во всех летописях кроме Лавр. вместо ошибочно читается "от дроугыя".

стр. Лишь при взгляде на эту таблицу становится ясно, зачем летописцу понадобилось дополнять список двумя дочерьми и перечислять более старших сыновей после более младших. Именно соответствие количества детей от каждой из жен имело решающее значение при составлении летописного списка6.

Для нас сейчас несущественно, какую идею хотел донести до своего читателя летописец, проводя описанную выше параллель7. Важно, что в Сказ. перечень сыновей Владимира по своей структуре отличается от летописных списков:

"Сь убо Володимиръ сыновъ 12, не отъ единоя жены, нъ отъ раснъ матеръ ихъ, въ нихъ же бяше Вышеславъ, а по немь Изяславъ, 3 - Святополкъ, иже и убииство се зълое Сего мати преже чьрницею, гръкыни сущи, и поялъ ю Яропълкъ, братъ Володимирь, и ростригъ ю красоты лица ея, и зача отъ нея сего Святоплъка оканьнааго. Володимиръ же, поганъй еще, убивъ Яропълка и поятъ жену его, непраздьну сущю, отъ нея же родися сий оканьный Святопълкъ. И бысть отъ дъвою отцю и брату сущю, же и не любляаше его Володимиръ, акы не отъ себе ему сущю. А отъ Ро 4 сыны Изяслава, и Мьстислава, и Ярослава, и Всеволода. А отъ иноя Святослава и Мьстислава, а отъ Бориса и И посажа вся по роснамъ землямъ въ княжении, иже инъде съкажемъ. Сихъ же убо, о нихъ же и си есть. Посади убо сего оканьнаго Святопълка въ княжении а Ярослава - а Бориса - Нъ се остаану много глаголати, да не многописании въ забыть " .

В нашем тексте остались два противоречия. Во-первых, соответствие количества детей от каждой из жен оказалось не соблюдено в случае с Рахилью. Во-вторых, Святополк оказался помещен перед старшейшим братом Вышеславом. Для выяснения причин этих противоречий необходимо подробное рассмотрение летописных сведений о грекине - матери Святополка. Такое рассмотрение в рамках данной статьи, к сожалению, невозможно.

Н. Данилевский .

стр. А. А. Шахматов предположил, что в этом фрагменте Сказ. склеены два летописных списка Владимировичей - 6496 и 6488 гг. По наблюдению А. А. Шахматова, "согласно с летописью, составитель житийного сказания сообщил о том, что у Владимира было 12 сыновей от нескольких жен;

старшим назван Вышеслав (ср.

Пов. вр. лет под 988 г.), вторым - Изяслав (ср. там же), третьим назван Святополк (в Пов. вр. л. под 988 он также назван третьим, в Радз. и Ипат. списках);

при этом читаем: "сего мати преже чьрницею Грькыни соущи..." (ср. Пов. вр. л. под 977 и 980 гг.). Обращение от статьи 988 года к статье 980 года имело следствием, что выписки продолжались уже из этой статьи: "а отъ Ро 4 сыны Изяслава, и Мьстислава и Ярослава и Всеволода, а отъ иноя Святослава и Мьстислава, а отъ Бориса и " (ср. совершенно то же в Пов. вр. л.

под 980)" .

Выявленная А. А. Шахматовым особенность структуры списка Владимировичей в Сказ. может быть проиллюстрирована таблицей 2.

Итак, анализ списков сыновей Владимира в различных текстах борисоглебского цикла убеждает нас в зависимости Сказ. от летописи8.

Я не намерен проводить дальнейшее детальное сравнение летописи со Сказ., так как практически весь остальной текст этих памятников может быть истолкован как в пользу первичности летописи, так и в пользу первичности Сказ., однако такое истолкование будет почти всегда сугубо гипотетическим.

Мне не известны какие-либо доводы, способные перевесить приведенные выше доказательства того, что текст Сказ. основан на тексте летописи.

стр. Рассмотрим теперь взаимоотношения летописи и Чтен.

Несторово "Чтение" отличается от летописи в первую очередь тем, что в нем мы не находим большинства конкретных сведений, известных по летописи . Эта особенность выражена в Чтен. значительно сильнее, чем в Сказ. Вместо перечисления сыновей Владимира автор Чтен. кратко сообщает: быша сынове мнози у Владимера, вместо перечисления их столов говорит: Пусти же князь сыны своя когождо на свою область, яко же далъ имъ самъ. Вместо печенегов в Чтен. фигурируют ратнии.

Нет в Чтен. подробностей захоронения Владимира. Альта и Смядынь, где были убиты Борис и Глеб соответственно, не упоминаются вовсе. Золотая гривна и отсечение головы Борисова слуги Георгия не упоминаются. Дружине соответствуют у Нестора сущии с нимъ [Борисом] вои. Вышегородъскыи мужи, перечисленные в летописи поименно, в Чтен. просто названы слугами Святополка.

Вместо Новгорода находим полунощные страны. Не упоминается главарь посланных Святополком убийц Глеба Горясер. Повар Глеба Торчин назван у Нестора просто старЪишина поваромъ. О борьбе Ярослава со Святополком говорится кратко: нъ и на прочюю братью въздвизаше гонения9.

Кроме того, рассказ Нестора местами выглядит более логичным, чем в летописи.

Так, отсутствует двукратное описание убийства Бориса (об этой особенности подробнее пойдет речь ниже), отсутствует рассказ о несколько хаотичных передвижениях Глеба перед его убийством, который мы находим в летописи.

Есть у Нестора и некоторые подробности, которых в летописи нет: о Вышгороде уточняется, что он находится в 15 стадиях от Киева, о Киеве - то, что он столица10.

Сравнив Чтен. с летописью, А. А. Шахматов писал: "Итак, связь Несторова сказания с летописным очевидна;

в них можно отметить даже общие фразы.

Особенно важно, что ход рассказа одинаков в том и другом сказании. Объяснить эту связь можно, конечно, трояко: Нестор пользовался летописью;

летопись пользовалась Нестором;

Нестор и летопись пользовались одним общим источником.

Я не могу признать состоятельным первое объяснение, если под летописью будем разуметь Нач. свод или Повесть вр. лет. Не стану выдвигать того аргумента, что летопись эта моложе Несторова сказания;

я отрицаю самую возможность того, что Нестор знал летописное сказание в том его виде, в каком оно дошло до нас, в составе хотя бы Начального свода;

отрицаю потому, что решительно не понял бы причины резкого отклонения Нестора от фактической А. А. Шахматов считал, что указание на точное место гибели Бориса отсутствовало в Древн. св., как и в Чтен. По мнению ученого, "если оно было в Древнейшем своде, Нестору не было бы основания опустить его: вместо того, чтобы сказать "а самъ съ отрокы пребысть на томъ день тъи", он мог бы поставить: "на день тъи"" . Очевидно, А. А. Шахматов не придал большого значения тому факту, что в Чтен. отсутствуют практически все аналогичные конкретные детали.

А. А. Шахматов также полагал, что имя слуги Георгия не сообщалось в Древн. св.: "Сомневаюсь, чтобы Нестор умышленно умолчал его имя, если оно было бы ему известно;

мне кажется, что это было бы противно обычным агиологическим приемам. Одно дело - не назвать окаянных убийц или опустить имя того властелина града, сын которого удостоен был исцеления, и другое дело - скрыть имя угодника Божия" .

Складывается такое впечатление, что Чтен. создавалось в том числе и для читателей, не знакомых с русскими реалиями.

стр. части дошедшаго до нас летописнаго сказания, если бы это последнее было ему известно" .

Приведем все отличия Чтен. от летописи, которыми А. А. Шахматов обосновывал эту точку зрения.

Во-первых, А. А. Шахматов считал, что Нестор сообщает о княжении Бориса во Владимире-Волынском, хотя по летописи он получил Ростов . Это мнение А. А. Шахматова базируется на интерпретации следующей фразы Нестора:

посла и [т.е. Бориса] потомъ отецъ и на область Владимеръ юже ему дастъ, а святого у себе остави . Слово Владимеръ А. А. Шахматов понимает здесь как топоним.

Между тем, С. А. Бугославский объяснил этот пассаж следующим образом:

"[П]риняв во внимание последовательный прием Нестора не называть собственных имен, даже важных для его рассказа, как Киев, Вышгород, Ярослав, Глебовы убийцы, с другой стороны, зная, что Нестор пользуется фактическим материалом только летописи и Сказания, мы полагаем, что "Владимер" здесь собственное имя князя (его Нестор не избегает), а не название области;

слово "Владимер", таким образом, является приложением к слову отець, но поставлено, с точки зрения современного языка не на месте. Стало быть, в Чтении здесь нет ничего нового по сравнению со Сказанием и летописью" . Это предположение С. А.

Бугославского подтверждается при обращении к рукописной традиции: в ряде рукописей слова Владимеръ юже ему дастъ отсутствуют .

Во-вторых, А. А. Шахматов считал серьезным расхождением Чтен. и летописи в описании событий то, что согласно Нестору Владимир оставил Глеба при себе в Киеве, хотя по летописи Глебу был дал в удел Муром . Это различие текстов также было разобрано С. А. Бугославским: "Нестор отступает здесь от Ск[аз]., которое называет уделы Б[ориса] и Г[леба];

он говорит, что Владимир у себя держал Бориса и Глеба "занеже единаче детеска беста". Если бы Нестор сказал это об одном Глебе, мы могли бы подумать, что высказывание его восходит к иному источнику;

но ведь он говорит, что и Борис остался у отца;

ниже, однако, и Нестор сообщает, что Б[орис] был послан "на область";

стало быть, в этом отступлении можно было видеть лишь литературный мотив: Нестор хотел нарисовать картину благочестивого сожительства обоих братьев (см. XVI;

Ниже Нестор (XVI;

196) все же, согласно Ск[аз], заставляет Бориса явиться к отцу, боявшемуся, чтобы Святополк не пролил крови праведного" .

В-третьих, А. А. Шахматов относил к важным отклонениям Чтен. от летописи то, что согласно Нестору Глеб встретил своих убийц, когда шел из Киева на север в ладьях, а не из Мурома в Киев - сначала на конях и только потом в ладьях - как об этом сообщает летопись . А. А. Шахматов считал сюжет Чтен.

первоначальным по отношению к летописному, однако не привел никаких доводов в пользу этого мнения. На мой взгляд, обратное развитие представить себе проще:

Нестор мог упростить сюжет своего источника для того, чтобы не описывать странные передвижения Глеба, так как считал такое описание излишним.

Здесь С. А. Бугославский отсылает к словам "Сице же ему [Борису] молящася по вси часы, а святый послушаше его, и не отлучашеся отъ блаженаго Бориса, но с нимъ день и нощь послушаше его" .

стр. Все эти наблюдения заставляют отказаться от точки зрения А. А. Шахматова, утверждавшего, что летопись, сходная своими фактическими данными с ПВЛ, никак не могла быть источником Чтен.

Оставив пока в стороне вопрос о первичности летописи или Чтен., сравним между собой два агиографических памятника, повествующих об убиении Бориса и Глеба.

Исследователи давно обратили внимание на то, что в Чтен. и Сказ. мы находим ряд параллельных чтений, не имеющих прообразов в тексте летописи. Это говорит о том, что либо автор Чтен. пользовался Сказ., либо наоборот. Большая часть этих параллелей связана с риторическими украшениями, однако есть и пересечения в изложении событийного ряда.

А. А. Шахматов и С. А. Бугославский делали диаметрально противоположные выводы относительно взаимоотношения Чтен. и Сказ.

С. А. Бугославский отстаивал мнение о зависимости Чтен. от Сказ.: "Почти все рассмотренные нами параллели (особенно наши отрывки 1, 5, 7, 9, 16, 18, 25, 26, 27, 34, 35, 38, 39) указывают на прямую зависимость Нестора от текста Сказания.

Здесь не может быть речи об общем источнике Чт[ен]. и Ск[аз]. Однако параллели 14, 19 и 21 сближают Чтение и с летописью. Стало быть, Нестор знал и летописное повествование о Б[орисе] и Г[лебе] (ниже покажем, что он пользуется и другими местами летописи). Вся фактическая сторона Сказания с последующими чудесами использована Нестором частично с изменениями;

он излагает свое Чтение в той же последовательности, в какой ведется рассказ Сказания (некоторые отступления в Ск[аз]ании о чуд[есах] отмечены выше). Стало быть, Сказание было основным источником Чтения12. Сказание было неизменно пред глазами Нестора во время его работы над "житием" Б[ориса] и Г[леба], т.к. он его использовал и в отношении текста. Однако он не считал его удовлетворяющим требованиям византийского агиографического стиля;

оттого он и принялся за свое Чтение;

потому он и не заимствует текста из молитв и речей действующих лиц Сказания, потому он старательно перерабатывает и фактическую и стилистическую сторону своего основного источника" .

Между тем, все выводы С. А. Бугославского могут быть перевернуты с точностью до наоборот. Приводя длинный список текстуальных параллелей Чтен. и Сказ. , исследователь лишь в одном случае пытается доказать первичность текста Сказ.: зависимость Чтен. от Сказ. С. А. Бугославский усматривал в различном указании на время правления Владимира, содержащемся во введениях к этим памятникам:

"Сице убо бысть малъмь преже сихъ13, сущю самодрьжьцю вьсеи земли Володимиру" (Сказ.) .

"Бысть бо, рече, князь въ тыи годы, володый всею землею Рускою, именемь Владимеръ" (Чтен.) .

В таком случае нам не придется вместе с Д. В. Айналовым создавать недошедшую до нас и нигде не упоминаемую повесть о Б[орисе] и Г[лебе], написанную якобы митр. Иоанном I (см. ИОРЯС, т. XV (1910), кн. 3, с. 41 - 42). Все ссылки на "неизвестного автора" ("рече") относятся к анон. Ск[аз]. и др.

известным памятникам. В упомянутой нашей статье о Несторе выписаны эти ссылки и их источники (гл.

здесь же разобраны те недоуменные вопросы, которые возникают, если предположить, что Ск[аз].

пользуется Чтением. (Примечание С. А. Бугославского. - С. М.) В некоторых списках добавлено стр. По мнению ученого, слова въ тыи годы, безусловно, должны были быть написаны позднее выражения малъмъ преже сихъ . Этот вывод С. А.

Бугославского не кажется мне доказательным.

Все остальные параллели между Чтен. и Сказ., приведенные исследователем, доказывают лишь тесную связь этих памятников, но никак не то, что Нестор пользовался "Сказанием".

Между тем, не желая верить в возможность обратного развития текстов, С. А.

Бугославский задает противникам своей точки зрения следующие вопросы:

"Если мы предположим, что анонимное Сказание воспользовалось Чтением, использовав и летописный разсказ, как доказали акад. А. И. Соболевский и акад. А.

А. Шахматов, то мы должны были бы дать ответ на такие вопросы 14. Почему Сказание не отразило ни одного факта и выражения, которые являются продуктом личного творчества преп. Нестора, или взяты им из других источников, помимо летописи? Почему, имея готовое житие, более полное и близкое к агиографическим образцам, автор анонимного Сказания все же положил в основу своего рассказа летопись, черпая у Нестора лишь отдельные разбросанные в разных местах жития выражения и создавая из них цельную Похвалу (в конце Сказания), при этом ему приходилось разгадывать неясные места своего источника? Почему на анонимном Сказании о чудесах не отразилось сказание о чудесах преп. Нестора;

если же мы предположим, что Сказание о убиении и Сказание о чудесах написаны одним автором, то почему он не принял подробной редакции чуда о жене сухорукой, которую Нестор слышал от самой исцеленной, а передает по другому менее осведомленному источнику? Почему автор Сказания там, где преп. Нестор не сходится с летописью, обращался к этой последней, а не к Чтению? Почему, наконец, автор Сказания, если он пользовался Чтением, где Похвала в конце, после Сказания о чудесах, вставил ее в средине произведения выделив Сказание о чудесах в отдельную повесть?" .

стр. 4. Во-первых, как уже говорилось, С. А. Бугославский выявил, что многие расхождения Чтен. с летописью объясняются тенденциозностью агиографа.

Очевидно, что этот факт мог быть выявлен и составителем Сказ. Во-вторых, вопрос С. А. Бугославского не совсем корректен, так как автор Сказ. часто контаминировал разнящиеся по содержанию сведения летописи и Нестора, что будет продемонстрировано ниже.

Итак, вероятно, теория С. А. Бугославского о первичности Сказ. по отношению к Чтен. была основана на его априорном мнении о времени составления Сказ. и Чтен., выведенном из сопоставления "Сказания чудес" со второй частью Чтен.

Таким образом, проблема соотношения Сказ. и Чтен. требует дальнейшего исследования.

Рассмотрим одну интересную особенность, которая имеется во всех основных версиях повествования об убийстве Бориса - своеобразное раздвоение убийства16.

Вот как описывается заключительная часть убиения Бориса в Лавр., судя по всему, достаточно точно отразившей на данном отрезке Нач. св.17:

1) "и помолившюся ему * възлеже на своем * и се нападоша акы дивии около шатра * и насунуша и копьи * и прободоша Бориса 2) и слугу его * падша на нем прободоша с нимь * бо се любимъ Борисомь * бяше отрокъ сь родомь с(ы)нъ Оугърескъ * именемь Георги * егоже любляше повелику Борисъ * бо възложилъ на нь гривну злату велику * в неиже предъетояше пред нимь * и избиша же и ины отрокы Борисовы многы * Георгеви же сему не могуще * сняти гривны съ главу его * и тако сняша [гривноу * а главоу отвергоша проч] и не сего въ трупии * 3) Бориса же оубивше оканьнии в шатеръ * възложивше на кола повезоша и * и еще дышющю ему * же се оканьныи С(вя)тополкъ яко еще дышеть * посла два Варяга прикончатъ его * же пришедшема * яко и еще живъ есть * единъ ею извлекъ мечь проньзе и къ срдцю * и тако скончася бл(а)ж(е)ныи Борисъ" .

В этом фрагменте можно выделить три неравные части: (1) описание ранения Бориса копьями в шатре (22 слова), (2) более подробное описание убийства его слуги Георгия (77 слов) и (3) описание убийства Бориса двумя варягами, спе Об этом сюжете уже шла речь в моем докладе (см. ).

Рассказ об убиении Бориса не имеет серьезных различий в древнейших списках ПВЛ и в НовгІмл.

Скорее всего, как предположил еще А. А. Шахматов, он примерно в таком же виде читался в Нач. св. .

Разделение на абзацы и их нумерация арабскими цифрами за круглыми скобками здесь и ниже в тексте источников мои. - С. М.

Слова, помещенные в квадратные скобки, отсутствуют в Лавр. Текст вставлен из Радз. В Ипатьевском списке Ипат.: гривну ту * а главу прочь, в Хлебниковском списке (Хлебн.) Ипат.: гривну ту * главу прочь. В НовгІмл: отвергъша главу его прочь (Комиссионный (Комисс.) список), отвергь главу его прочь (Академический (Акад.) список).

В Радз., в Комисс. и Троицк. НовгІмл - В Ипат. оувидивьше. В Акад. НовгІмл Толст. НовгІмл Реконструкция А. А. Шахматова . В Лавр. слов, помещенных в квадратные скобки, нет, в Радз. и НовгІмл и в Ипат. и видившима, в Хлебн.

стр. циально посланными Святополком, узнавшим о том, что Борис еще жив (52 слова).

В тексте Чтен. эпизод с добиванием Бориса двумя варягами вроде бы отсутствует, хотя вместо этого имеется мотив добивания "одним из губителей":

1) "И они же, акы дивии, нападоша на нь и внизоша во нь сулици свои.

2) И се единъ отъ престоящихъ ему слугъ паде на немь, они же и того пронизоша, 3) и же блаженаго мертва суща, изидоша вонъ.

4) Блаженый же воскочи, въ бывъ, изиде изъ шатра 5) и на небо моляшеся, сице глаголя. (Молитва Бориса.) 6) Се же ему рекшю, единъ отъ губитель, притекъ, удари въ сердце его, и тако блаженый Борисъ предасть душю в Божии, июля въ 24 день" .

7) В Сказ. аналогичный фрагмент выглядит еще сложнее:

1) "И абие текущиихъ къ шатьру блистание оружия и мечьное И без милости прободено бысть чьстьное и многомилостивое святааго и блаженааго Христова страстотьрпьца Бориса: насунуша копии оканьнии Путьша, Тальць, Еловичь, Ляшько.

же, отрокъ его вьржеся на блаженааго, рекый: "Да не остану 2) господине мой драгый, да идеже красота твоего увядаеть, ту и азъ сьподобленъ буду съконьчати животъ свой". Бяше же сь родъмь Угринъ, имьньмь же Георгий, и възложилъ на нь гривьну злату, и любимъ Борисъмь паче И ту же и проньзоша.

3) И яко бысть ураненъ, и искочи и шатьра въ 4) И начаша глаголати стояще округъ его: "Чьто стоите зряще? Приступивъше, сконьчаимъ намъ".

5) Си слышавъ, блаженый начатъ молитися и милъ ся имъ глаголя: "Братия моя милая и любимая, мало ми время отдаите, да помолюся Богу моему".

6) И на небо съ сльзами и въздъхнувъ, начатъ молитися сицими глаголы. (Молитва Бориса22.) 7) И къ нимъ умиленама очима и спадъшемь лицьмь, и вьсь сльзами облиявъся, рече: "Братие, приступивъше, съконьчаите служьбу вашю, и буди миръ брату моему и вамъ, братие". Да елико слышаху словеса его, отъ сльзъ не можаху ни словесе рещи, отъ страха же и печали горькы и мъногыхъ сльзъ;

нъ съ воздыханиемь горькымь жалостьно глаголааху и плакаахуся, и къжьдо въ души своей стонааше. "Увы намъ, къняже нашь милый и драгый и блаженый, водителю одеже нагымъ, старости жьзле, казателю ненаказанымъ! Кто уже си вься исправить, како не славы мира сего, како не веселитися съ чьстьныими вельможами, како не въс величия, еже въ житии семь? Къто не почюдиться великууму съмирению, къто ли не оного видя и слыша?" 8) И абие усъпе, предавъ душю свою въ Бога жива, иулия въ 24 дьнь, преже 9 каландъ августа.

стр. 10) Избиша же и отрокы многы;

съ Георгия же не могуще съняти гривьны, и главу, отъвьргоша и не могоша познати его.

11) Блаженааго же Бориса въ шатьръ, възложивъше на кола, повезоша, - и яко быша на бору, начатъ въскланяти святую главу свою. И се Святоплъкъ пославъ два Варяга, и прободоста и мечьмь въ срьдьце, и тако съконьчася" .

Этот текст оказывается длиннее и сложнее по структуре, чем тексты летописи и Чтен.

Сопоставим все приведенные тексты в таблице 3 (цифры в графах обозначают количество слов в каждом из выделяемых отрезков).

Таблица Эпизоды Нач. Чтен. Сказ.

ранение Бориса копьями N 22 15 ранение слуги (Георгия) N2 (47+ 15 выход убийц из шатра ср. N N3 - выбегание Бориса из шатра ср. N N4 - выбегание "его" из шатра ср. N N5 - призыв убийц добить N6 - - Бориса просьба Бориса о молитве N7 - - молитва Бориса N8 - 97 призыв Бориса к убийцам N9 - - добить его и смиренная речь убийц смерть Бориса ср. N ср. N N 10 13 указание даты смерти ср. N N - Бориса 11 +30) убийство слуг Бориса, N - отсечение головы Георгия добивание Бориса и его N 52 21 смерть указание даты смерти ср. N N - Бориса 14 Выявленное соотношение рассказов об убийстве Бориса заставляет меня задаться двумя вопросами: (1) почему в перечисленных текстах мы сталкиваемся с несколько раз повторяемым убийством Бориса;

(2) почему древнерусские книжники (рассказы которых, очевидно, зависимы друг от друга) так видоизменяли свои источники при описании убиения Бориса.

А. А. Шахматов предположил, что описание добивания Бориса варягами взято "из какой-нибудь легенды" . Исследователь считал, что эпизод с добиванием Бориса варягами отсутствовал в Древн. св., следовательно раздвоения убийства не возникало. По мнению ученого, позже на этот текст наложилось местное предание об убиении князя в урочище Дорогожиче между Вышгородом и Киевом, и составителю Нач св. понадобилось вставить в свой рассказ мотив добивания Бориса, чтобы сложить воедино две разные версии убийства . Таким образом, по мнению А. А. Шахматова, описание убийства Бориса в Чтен. - один из ярких примеров отражения в этом памятнике более раннего летописного рассказа, чем тот, что дошел до нас.

Описания убийства Георгия и отсечения главы Георгия в летописи представляют из себя единый текст.

стр. Н. Н. Ильин также задался вопросом о происхождении раздвоения убийства Бориса. По его мнению, на описание убийства повлияло то, что "в пути "на бору" произошло какое-то замешательство, кортеж приостановился, и наблюдатели издали видели возле покойника, обернутого в шатер, двух варягов с обнаженными мечами" 24.

К сожалению, все эти соображения не слишком убедительны.

На мой взгляд, решению проблемы раздвоения описания убийства Бориса может способствовать изучение истории возникновения источника. К этому вопросу мне уже приходилось обращаться ранее. Этот сюжет дошел до нас не только в древнерусских текстах, но и в повествовании об убийстве конунга Бурислава в древнеисландской "Эймундовой пряди", где рассказывается, что прежде, чем убить Бурислава, Эймунд со своим побратимом Рагнаром и несколькими исландцами вздернул его шатер на веревке, привязанной к большому дереву, набросив веревку на золотой шар наверху шатра Бурислава. Сюжеты древнерусского и древнеисландского рассказов достаточно несходны, однако каждый из них по своему близок к сюжету древней скандинавской легенды о гибели свейского конунга Агни, известной по "Саге об Инглингах" Снорри Стурлусона. Согласно этому преданию Агни был повешен на дереве при помощи веревки, привязанной к золотой гривне у него на шее. Близость сюжетов заставляет предположить, что древнерусский и древнеисландский рассказы об убийстве Бориса восходят к одному источнику. Это было повествование, построенное на аллюзии на легенду о гибели Агни. Очевидно, что убийцами Бориса в этом повествовании были названы скандинавы (подробнее см. ).

Логичное объяснение раздвоения убийства Бориса в свете вышесказанного представляется таким: при первоначальной записи древнерусского рассказа об убийстве Бориса были использованы два основных устных источника, восходящих к первоначальному устному повествованию об убийстве Бориса. В более полном из этих источников уже были потеряны сведения о том, что убийцами Бориса являлись скандинавские наемники25. Вторым источником были слухи о том, что убийцами были два варяга26.

Очевидно, Нестор сильно изменил свой источник из-за желания очистить повествование от излишней конкретики. Сюжет темного летописного повествования, где сначала говорилось о нападении на Бориса (находившегося в шатре) около шатра, а затем о повторном убиении Бориса, которого везли с места первого убийства, одним из двух варягов27, был превращен в Чтен. в более логич С другой стороны, Н. Н. Ильин сопоставлял раздвоенное описание гибели Бориса с аналогичным эпизодом в житиях святого Вацлава: "В преданиях о Вячеславе, равно как и в повествовании об убийстве Бориса и Глеба, находим: и ночное совещание братоубийцы с сообщниками, и коварные его предложения своей жертве, и предостережения, которые получал последний от своих доброжелателей;

детали обстановки убийства совпадают: ночь, предсмертная заутреня, избиение и ограбление приближенных князя и даже само убийство не сразу, а как бы в два приема;

о гибели убийц Вячеслава сообщается почти в тех же выражениях, как о гибели Святополка;

чудесные явления, благодаря которым было обретено тело Глеба, таковы же, как знамения, которыми обнаружило себя тело бабки Вячеслава, Людмилы" .

На это сказание, вероятно, уже наложилось предание о том, что Бориса убили вышегородцы.

Эти слухи, вероятно, основывались на информации о том, что во главе отряда убийц стояли два человека - Эймунд и его побратим Рагнар, о которых рассказывается в "Эймундовой пряди". Ср. .

"Се же ему рекшю, единъ отъ губитель, притекъ, удари въ сердце его, и тако блаженый Борисъ предасть душю в Божии" (Чтен.) . Таким образом Нестор (1) исправил путаницу своего источника с убийством толи в шатре, толи около него, (2) исправил путаницу с повторным посыланием убийц и двойным убийством, (3) убрал конкретику, заменив варягов на губителей. Автор Сказ., вероятно, имел в своем распоряжении и текст летописи, и Нестерова "Чтения", поэтому в Сказ. мы находим уже не удвоение, а практически утроение убийства:

здесь отдельно описано и ранение Бориса в шатре, и смерть около шатра (как в Чтен.), и повторное убийство двумя варягами (как в летописи). Отметим также, что выход Бориса из шатра оказался в Сказ. превращен в выход Георгия - вероятно, эта несостыковка возникла по невнимательности автора Сказ. при контаминации текстов летописи и Чтен. Кроме того, из приведенной выше таблицы видно, что в рассказ о Георгии оказался вклинен большой "риторический" фрагмент. Молитва и сопутствующие сюжеты, заимствованные из Чтен. (где эпизод с Георгием сокращен28), в Сказ. разбили надвое рассказ об убийстве слуги Бориса.

Подведем итоги. Реконструкция истории текстов борисоглебского цикла представлена в схеме 1.

Схема Отсутствие в Чтен. упоминания золотой гривны еще раз подтверждает вторичность Чтен. по отношению к летописи.

На схеме жирные линии обозначают влияние основных источников, тонкие - дополнительных.

Курсивом обозначены сказания, бытовавшие в устной форме.

стр. Основным источником всех дошедших до нас текстов об убиении Бориса послужило устное повествование, сложившееся в скандинавски ориентированной среде, окружавшей Ярослава Владимировича, и содержавшее сюжетную аллюзию на древнюю легенду о гибели конунга Агни (подробнее об этом см. ).

В ходе становления религиозного почитания Бориса устное повествование о его мученичестве потеряло память прежнего контекста - скандинавской легенды об убийстве Агни. Рассказчики истории гибели Бориса уже не понимали аллюзии, на которой была построена скандинавская легенда. Поэтому в их устах важные мотивы древней повести терялись и видоизменялись. Обстоятельства смерти Бориса переосмыслялись под влиянием других (в первую очередь, христианских) параллелей.

Первый русский письменный текст о Борисе и Глебе был создан на основании устных рассказов о гибели Бориса, о гибели Глеба и о борьбе Ярослава и Святополка. Автор письменной агиографической легенды использовал и другие данные, в том числе сведения о том, что Борис был убит двумя варягами.

Агиографическая легенда либо изначально была частью летописи, либо чуть позже практически в неизмененном виде перешла в летописный текст. Летописная повесть о Борисе, Глебе, Святополке и Ярославе дошла до нас в летописях, восходящих к Нач. св. и ПВЛ, практически без изменений в своей фактической части.

Все версии так называемых рассказов о страстях Бориса и Глеба в древнерусских борисоглебских житийных текстах, тесно связанные друг с другом текстуально, восходят к летописной повести.

Нестор, автор "Чтения о житии и о погублении блаженных страстотерпцев Бориса и Глеба", заимствовал событийную канву летописной повести, однако достаточно вольно изменял данные своего источника для того, чтобы произведение соответствовало агиографическому канону.

"Сказание и страсть и похвала святым мученикам Борису и Глебу" повторило летописные данные значительно ближе к оригиналу, расширив повествование пространными риторическими отступлениями. Различающиеся летописная и Несторова версии описания событий были контаминированы автором "Сказания".

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ 1. Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им / Под ред. Абрамовича Д.

И. Пг., 1916.

2. Бугославський С. Пам"ятки XI-XVIII вв. про князів Бориса та Гліба (Розвідка та текста). Київ, 1928.

3. Revelli G. Monumenti letterari su Boris e Gleb = Литературные памятники о Борисе и Глебе. Genova, 1993.

4. Макарий, еп. Винницкий. История Русской Церкви. СПб., 1857. Т. II.

5. Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908.

6. Бугославский С. А. К вопросу о характере и объеме литературной деятельности преподобного Нестора // Известия отделения русскаго языка и словесности Императорской академии наук. 1914 г. СПб., 1914. Т. XIX. Кн. 1.

7. Поппэ А. О зарождении культа свв. Бориса и Глеба и о посвященных им произведениях // Russia mediaevalis. Munchen, 1995. Т. VIII, 1.

8. Соболевский А. "Память и похвала" св. Владимиру и "Сказание" о свв. Борисе и Глебе (По поводу статьи г. Левитскаго) // Христианское чтение. СПб., 1890. Ч. 1.

9. Бугославский С. А. Текстология Древней Руси. М., 2007. Т. II. Древнерусские литературные произведения о Борисе и Глебе.

стр. 10. Милютенко И. М. Святые князья-мученики Борис и Глеб. СПб., 2006.

11. Ипатьевская летопись // Полное собрание русских летописей. СПб., 1908. Т. 2.

12. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М., 1950.

13. Лаврентьевская летопись // Полное собрание русских летописей. Л., 1926. Т. 1.

14. Радзивиловская летопись. СПб.;

15. Данилевский И. Н. Повесть временных лет: Герменевтические основы изучения летописных текстов. М., 2004.

16. Ильин Н. Н. Летописная статья 6523 года и ее источник. (Опыт анализа.) М., 1957.

17. Михеев С. М. Раздвоение убийства Бориса и история борисоглебского цикла // Древняя Русь: Вопросы медиевистики. М., 2005. N 3 (21).

18. Шахматов А. А. Повесть временных лет. Пг., 1916. Т. I: Вводная часть. Текст.

Примечания.

19. Михеев С. М. Золотая гривна Бориса и родовое проклятье Инглингов: К проблеме варяжских источников древнерусских текстов // Славяноведение. 2005. N 2.

20. Никитин АЛ. Основания русской истории: Мифологемы и факты. М., 2001.

стр. Заглавие статьи К ПРОБЛЕМЕ РЕДАКЦИЙ ПОВЕСТИ ВРЕМЕННЫХ ЛЕТ. I Автор(ы) А. А. ГИППИУС Источник Славяноведение, № 5, 2007, C. 20- СТАТЬИ Рубрика Место издания Москва, Россия Объем 90.4 Kbytes Количество слов Постоянный адрес статьи http://ebiblioteka.ru/browse/doc/ К ПРОБЛЕМЕ РЕДАКЦИЙ ПОВЕСТИ ВРЕМЕННЫХ ЛЕТ. I

А. ГИППИУС Обсуждение вопросов истории текста Повести временных лет (ПВЛ), с каких бы позиций оно ни велось, неизбежно, как к точке отсчета, возвращается к классической схеме А. А. Шахматова, занимающей в историографии начального русского летописания место, аналогичное тому, какое в истории русского летописания принадлежит самой ПВЛ. Хотя адекватность этой схемы в целом и ее отдельных положений нередко ставились под сомнение или даже отрицались (в результате, как целостное построение, она является сегодня скорее достоянием университетских курсов, чем предметом сколько-нибудь широкого научного консенсуса), шахматовская схема уже без малого столетие сохраняет за собой значение главного ориентира в данной области, роль своего рода "классификатора" научной традиции, по отношению к которому группируются, разбиваясь на русла и потоки, различные исследовательские подходы и гипотезы.

Напомним, что согласно схеме Шахматова, в том виде, в каком она изложена им в книге 1916 г. 1, первая редакция ПВЛ, которой предшествовал киевский Начальный свод 1093 - 1095 гг., была составлена Нестором в 1111 г. и до нас не дошла. Вторая редакция, составленная Сильвестром в 1116 г., сохранилась в списках лаврентьевской группы (ЛТРА)2, но не в первоначальном виде, а со следами вторичного влияния со стороны третьей редакции. Эта последняя была составлена на основе второй редакции в 1118 г. и читается в списках ипатьевской группы (ИХ).

Гиппиус Алексей Алексеевич - д-р филол. наук, старший научный сотрудник Института славяноведения РАН.

Работа выполнена в рамках Программы фундаментальных исследований ОИФН РАН "Русская культура в контексте мировой истории" (проект "Раннее древнерусское летописание в контексте европейской культурной традиции").

В дальнейшем цитируется по переизданию в .

Литерами Л, Т, Р, А, И, Х обозначаются шесть полных списков ПВЛ: Лаврентьевский, Троицкий (сгоревший в 1812 г., но частично реконструируемый), Радзивиловский, Московско-Академический, Ипатьевский, Хлебниковский. Списки ЛТРА образуют лаврентьевскую группу, списки ИХ ипатьевскую;

в пределах лаврентьевской группы к общим протографам восходят списки ЛТ и РА.

Понятия "лаврентьевский текст" и "ипатьевский текст" употребляются в статье как синонимичные понятиям "общий текст списков лаврентьевской группы" и "общий текст списков ипатьевской группы".

Кроме того, по традиции, общий текст списков ИХ называется нами Ипатьевской летописью, а списков РА - Радзивиловской летописью. Текст, представленный во всех полных списках ПВЛ, мы называем ее "основным текстом". Тексты летописей цитируются по их последним публикациям в .

стр. Хрестоматийность проблематики настоящей статьи избавляет нас от необходимости предварять свой анализ обзором историографии - вместо этого мы обозначим круг положений, от которых в дальнейшем будем отправляться как от исходных, считая их уже доказанными нашими предшественниками.

Первым и наиболее общим из таких положений является взгляд на ПВЛ как гетерогенный по своему происхождению текст, в котором на всем его протяжении наличествуют фрагменты, принадлежащие перу разных авторов. Это представление, сложившееся еще в дошахматовскую эпоху, является в настоящее время общепринятым. Предпринимаемые время от времени попытки вернуться к представлению о создании основного текста ПВЛ одним автором представляются малообоснованными.

Последняя из таких попыток принадлежит В. Н. Русинову . Единственным автором текста ПВЛ за 1051 - 1117 гг. исследователь считает киево-печерского монаха Василия, упоминающего о себе в статье 6605 г. К этому же выводу полвека назад пришел А. Вайан , который, впрочем, пошел еще дальше, отождествив Василия с Сильвестром. Тезис о едином авторе ПВЛ исследователи обосновывают по-разному. А. Вайан, анализируя имеющиеся в тексте прямые и косвенные свидетельства о личности автора, его происхождении, образе мыслей, литературном кругозоре и проч., заключает, что все они вполне могут относиться к одному лицу, каковым классик французской славистики и считает Василия Сильвестра. Для В. Н. Русинова главным свидетельством авторского единства текста ПВЛ в рассматриваемых хронологических рамках является присутствие в нем комплекса лингвотекстологических признаков, не свойственных привлекаемым для сопоставления памятникам русского летописания XII в.

(ремарки от первого лица, обороты типа "до сего дне", провиденциальное истолкование побед и поражений и т.д.).

Некорректным является утверждение В. Н. Русинова, будто выводы о сводном происхождении текста ПВЛ за вторую половину XI - начало XII в. "всегда ограничивались лишь самыми общими соображениями, ничего не доказывающими и не объясняющими" . Это безусловно не так: помимо общих соображений эти выводы базировались на конкретных текстологических наблюдениях (не будем приводить примеров: речь о них пойдет дальше).

Последние могли быть более или менее доказательными - это другой вопрос, который и должен в первую очередь быть предметом рассмотрения. Но просто игнорировать эти наблюдения, противопоставляя им собственную систему аргументов, будто бы свидетельствующую об обратном, - не лучший путь доказательства собственной правоты.

С другой стороны, доказательность лингвотекстологических аргументов В. Н.

Русинова вызывает сомнения. Непонятно, почему, например, редкое употребление в киевском или новгородском летописании XII в. авторских ремарок от 1-го лица должно непременно говорить о том, что все такие ремарки, встречающиеся в ПВЛ, принадлежат одному автору. Дополнение или редактирование ранее созданного текста предполагает не только внесение в него черт индивидуального стиля, но и частичное усвоение приемов изложения перерабатываемого оригинала, и в этом смысле ПВЛ как плод коллективного труда, каким она представляется традиционному взгляду, не может не обладать комплексом литературно-языковых характеристик, свойственных только ей и не представ стр. ленных или представленных значительно реже у более поздних летописцев, решавших совсем иные литературные задачи в иной литературной среде.

Столь же непонятен и отказ от рассмотрения текста ПВЛ до 1051 г. Нетрудно убедиться в том, что большинство признаков, трактуемых В. Н. Русиновым как приметы одной авторской манеры, не ограничены в своем распространении статьями 1051 - 1117 гг., но встречаются и в повествовании о древнейшей истории Руси. Спрашивается: готов ли В. Н. Русинов допустить, что все это повествование тоже принадлежит Василию? Если нет, то это противоречит его собственной логике, поскольку неясно, почему одни и те же признаки в одном случае свидетельствуют о работе одного автора, а в другом нет. Если же да, то против такого предположения восстает уже решительно все, что известно о внутренней неоднородности древнейшей части ПВЛ.

Вторым разделяемым нами положением является объяснение текстологической гетерогенности ПВЛ как следствия прошедшего несколько этапов редактирования некоего исходного текста. Иначе говоря, мы разделяем предложенную Шахматовым общую модель, представляющую ПВЛ как систему редакционных "оболочек", разросшихся вокруг первоначального "ядра", возникшего не позднее середины XI в.

Альтернативу этой "моноцентрической" модели составляет представление об изначальной множественности летописных традиций XI в., питающих собой Начальную летопись. Свое наиболее последовательное выражение эта точка зрения нашла в книге А. Г. Кузьмина . Сходное понимание процесса начального русского летописания отражают также разыскания С. В. Цыба по хронологии ПВЛ . "Моноцентрическая" модель Начальной летописи представляется априори предпочтительной как более экономное описание процесса начального летописания. С другой стороны, объяснение противоречий текста ПВЛ в рамках развития единого "ствола" древнекиевского летописания лучше согласуется с фактом восхождения к общему "корню" различных региональных летописных традиций XII - XIII вв. (включая и новгородскую, основанную на предшествующем ПВЛ Начальном своде, см. след пункт). Реальных текстологических аргументов, которые бы заставляли предполагать существование нескольких отразившихся в ПВЛ местных летописных сводов, созданных в различных центрах Руси, до сих пор, на наш взгляд, приведено не было. Что же касается реконструкции С. В. Цыба, заключающего о существовании по крайней мере пяти таких сводов на основе анализа одних только "хронологических артефактов" , то сама возможность стратификации текста ПВЛ на независимом от "традиционной" текстологии хронологическом основании представляется в методологическом отношении сомнительной.

Третьим положением, конкретизирующим второе, является обоснованный Шахматовым тезис, согласно которому ПВЛ как летописному своду 1110-х годов, предшествовал киево-печерский Начальный свод 1090-х годов, частично отразившийся в Новгородской 1 летописи (H1Л) младшего извода .

Подчеркнем, что гипотеза Шахматова о Начальном своде разделяется нами не в целом, а лишь в ее центральных положениях, демонстирующих первичность по отношению к ПВЛ текста H1Л с начала до статьи 6523 г., включая Предисловие, обоснованно датируемое Шахматовым 90-ми годами XI в. Изложение нашей позиции в дискуссии по данным вопросам см. в .

Четвертым и последним из наших исходных положений является важнейшая поправка к шахматовскому представлению о соотношении ПВЛ и Начального стр. свода, сделанная М. Х. Алешковским . Эта поправка влечет за собой существенную модификацию построения Шахматова в целом и требует остановиться на ней подробнее.

Согласно Шахматову, первая, не дошедшая до нас редакция ПВЛ была создана Нестором в Киево-Печерском монастыре в княжение Святополка и отражала дружественную этому князю позицию, которую монастырь занимал со второй половины 1090-х годов;

вторая же, сильвестровская редакция, вышедшая из стен Выдубицкого монастыря, отражала уже промономаховскую тенденцию. Появление второй редакции было, по Шахматову, результатом передачи Мономахом летописания из Киево-Печерского монастыря в княжеский Выдубицкий монастырь и его основательной переработки . Свидетельством такой переработки Шахматов считал неоднородность текста ПВЛ за конец XI - первое десятилетие XII в., дублировки и противоречия, выдающие присутствие в нем по крайней мере двух слоев. Более ранний из этих слоев исследователь связывал с Нестором и относил к первой редакции ПВЛ, более поздний считал принадлежащим Сильвестру. В рамках этого построения важнейшее датирующее указание ПВЛ - доведение хронологических выкладок в статье 6362 г. "до смерти Святополчи" (16 апреля 1113 г.) - логично относилось ко второй редакции памятника, определяя terminus ante quem создания первой редакции.

В то время как наблюдения Шахматова, обличающие двуслойность текста Начальной летописи в названных временных рамках, в значительной мере сохраняют силу и могут быть подкреплены дополнительными аргументами, определение им этих слоев как восходящих к первой и второй редакциям ПВЛ вызывает возражения.

Реконструируя соотношение этих этапов, Шахматов полагал, что главный источник ПВЛ, киевский Начальный свод, заканчивался статьей 1093 г. и что события последующих лет были впервые описаны уже Нестором на страницах ПВЛ в начале 1110-х годов. В этом допущении, предопределившем дальнейшие выкладки Шахматова, сказалась известная однобокость понимания им самого процесса начального летописания. Периодическое обновление летописных сводов, на котором всецело сосредоточился Шахматов, восстанавливая историю ПВЛ, составляет лишь один аспект этого процесса, в котором не меньшая роль принадлежала постепенному накоплению погодных записей, т. е.

анналистическому началу. Сопоставление древнерусского летописания с типологически близкой ему средневековой западноевропейской анналистикой показывает, что вновь созданный летописный свод как правило получал продолжение в виде погодной летописи (анналов) (см. ). На древнерусском материале это соотношение демонстрирует новгородский свод Мстислава, составленный около 1115 г. и продолженный погодными записями, а также сама ПВЛ с обоими (лаврентьевским и ипатьевским) вариантами ее продолжения. Есть все основания думать, что и Начальный свод конца XI в. не был по завершении его заброшен на полтора десятилетия, но продолжал пополняться погодными записями до того момента, когда на его основе была составлена ПВЛ.

Возможность такого чисто анналистического продолжения Начального свода, не сопровождавшегося переработкой его основного текста, и была впервые по достоинству оценена М. Х. Алешковским, положившим ее в основу своей версии истории текста ПВЛ. Исследователь обратил внимание на то, что с 1091 г. в ПВЛ начинают встречаться датировки с указанием часа события, определенно свидетельствующие о появлении в Киево-Печерском монастыре в это стр. время регулярно пополняемой погодной летописи. Начало этой летописи, по мысли Алешковского, было положено составлением в 1091 г. летописного свода (по Шахматову - Начального свода 1093 г.). Согласно Алешковскому, именно этот свод с его продолжением в виде погодной летописи был использован новгородским сводом Мстислава 1115 г., отразившимся в Н1Л, причем не только в младшем ее изводе, но и в древнейшем Синодальном списке, по статью 6623 г.

включительно.

По Алешковскому, составителем свода 1091 г. и автором продолживших его погодных записей был Нестор, который окончательно доработал свой текст в г. Этот текст исследователь называет первой, "авторской" редакцией ПВЛ. В такой атрибуции много спорного. Убежденность Алешковского в авторстве Нестора основывается на малодостоверной поздней традиции. С другой стороны, понятие "авторской" редакции ПВЛ оказывается слишком расплывчатым, раздваиваясь между "авторским" текстом 1091 г. и "авторским" же текстом 1115 г., отношения между которыми остаются непроясненными.

Однако главным в гипотезе Алешковского является все же не эта спорная атрибуция, а сама трактовка текста ПВЛ с начала 1090-х годов по 1115 г, как имеющего в своей основе погодную киево-печерскую летопись, продолжившую летописный свод 1091 г.3. С сохранением шахматовского противопоставления Начального свода и ПВЛ эта идея Алешковского была использована нами в применительно к истории новгородского летописания;

в новейшей работе о редакциях ПВЛ ее развивает А. Тимберлейк , точка зрения которого на данную проблему нам особенно близка.

Согласно Тимберлейку, более ранний слой статей ПВЛ 1090 - 1110-х годов (по статью 1112 г.) принадлежит Начальному своду и его анналистическому продолжению, а более поздний - первой (в представлении Тимберлейка единственной) редакции ПВЛ. Промономаховская тенденция этого второго слоя хорошо согласуется со счетом лет "до смерти Святополчи" в статье 6360 г., что позволяет датировать создание ПВЛ периодом между смертью Святополка в апреле 1113 г. и появлением записи Сильвестра в 1116 г. В этих хронологических рамках датировал первую редакцию ПВЛ и Л. В. Черепнин , связавший создание в Киево-Печерском монастыре нового летописного свода с перенесением мощей Бориса и Глеба в 1115 г.

Такая трактовка соотношения текстов представляет собой, на наш взгляд, яркий (и редкий в историографии начального летописания) пример преемственности научных идей, осуществляемой путем критического развития исходной гипотезы и приводящей к непротиворечивому решению проблемы. Опираясь на шахматовское противопоставление Начального свода 1090-х годов и ПВЛ как свода 1110-х годов, она освобождает ядро этой гипотезы от ряда искусственно усложняющих ее допущений, к которым сам Шахматов вынужден был прибегнуть, не учитывая принципиальной двойственности летописного процесса.

Передатировка создания ПВЛ первыми годами княжения в Киеве Владимира Мономаха неизбежно сказывается и на оценке роли Сильвестра в истории текста памятника. С ней, однако, дело обстоит сложнее, чем может показаться.

Заметим, что "Печерскую летопись" за этот период упоминал в своих ранних работах и Шахматов, высказываясь, впрочем, довольно неопределенно о характере этого текста и его отношении к Начальному своду , предполагающий тождество Сильвестра с "учеником Феодосия", говорящим о себе в статьях 1051 и 1091 гг. Обсуждавшиеся в литературе содержательные препятствия к тому, чтобы считать Сильвестра составителем и, отчасти, автором ПВЛ (а они, как известно, сводятся к тому что Сильвестр - не "печерянин"), вовсе не является непреодолимыми: еще Голубинский допускал, что выдубицким игуменом Сильвестр мог стать из монахов Киево-Печерского монастыря. Единственный же действительно принципиальный аргумент против авторства Сильвестра, каким в рамках гипотезы Шахматова была все та же двуслойность текста ПВЛ за конец XI - начало XII в., теряет силу с отнесением первого из этих слоев к анналистическому продолжению Начального свода - Печерской летописи. В этой ситуации взгляд на Сильвестра как на составителя ПВЛ оказывается наиболее экономным объяснением, и бремя аргументации ложится на тех, кто желает доказать обратное: что выдубицкий игумен был всего лишь переписчиком чужого труда.

В собственно текстологическом аспекте решение данного вопроса во многом зависит от атрибуции текста Начальной летописи, не входящего в число основных списков ПВЛ. Мы имеем в виду текст Н1Л младшего извода с 6553 по 6582 г. Как и в ее начальной части, до 6524 г., Н1Л на данном участке передает Начальную летопись не в выдержках, а в полном объеме, что дало основание Шахматову предполагать использование в обоих случаях одного источника - киевского Начального свода. Однако, если соотношение текстов в части до 6524 г. позволяет с уверенностью говорить об отражении в Н1Л Начального свода, то в отношении статей 6553 - 6582 гг. этого сказать нельзя. За исключением рассказа статьи 6559 г.

об основании Печерского монастыря текст Н1Л на данном участке полностью включает в себя текст ПВЛ (распространяя его до 6558 г. известиями местного происхождения), и квалификация его источника как Начального свода означала бы, что составитель ПВЛ не внес ничего от себя в описание еще вполне актуальных в его эпоху событий полувековой давности. Это маловероятно, учитывая масштабы его редакторского вмешательства в других частях ПВЛ. С другой стороны, появление данного фрагмента в составе H1Л было убедительно отнесено М. Х. Алешковским к этапу более позднему, чем тот, на котором в Новгороде (около 1115 г., в своде Мстислава) был использован Начальный свод.

Эта редактура была связана нами с составлением архиепископского свода конца 1160-х годов . Тот факт, что при составлении включенного в этот свод списка киевских князей был использован текст библейского Введения ПВЛ, отсутствовавшего в Начальном своде, позволяет думать, что из ПВЛ был заимствован и текст статей 6553 - 6582 гг. . Как явствует из анализа разночтений, использованный список памятника не мог принадлежать ни к лаврентьевской, ни к ипатьевской группам;

при этом он содержал несколько бесспорно первоначальных чтений, которым соответствуют стр. вторичные чтения, общие для всех полных списков ПВЛ4. Это означает, что источник данного отрезка Н1Л не просто отражал "третью ветвь" списков ПВЛ (ср.

), но восходил к оригиналу памятника, минуя общий архетип Ипатьевской и лаврентьевской групп.

Что же касается рукописи Сильвестра, то в ней, теоретически, можно видеть и оригинал ПВЛ, и восходящий к нему архетип ипатьевской и лаврентьевской групп, и архетип одной лишь лаврентьевской группы. Наиболее вероятной нам представляется вторая возможность. Видеть в Сильвестре автора ПВЛ мешают два уже неоднократно отмечавшихся обстоятельства: общий характер его записи, более напоминающей колофон писца, чем форму манифестации авторства, и явно восходящая к архетипу ипатьевской и лаврентьевской групп атрибуция текста перу "черноризца Федосьева монастыря Печерского". С другой стороны, видя в Сильвестре писца архетипа лаврентьевской группы (у которой, несомненно, имелся более поздний архетип в виде одного из владимирских летописных сводов второй половины XII в.), необходимо считать, что он списывал не с оригинала ПВЛ, а с некоего успевшего появиться до 1116 г. промежуточного списка, определить статус которого не представляется возможным. Естественнее полагать, что выдубицкий игумен копировал непосредственно оригинал печерского летописного свода, отождествляя его список с архетипом всех шести полных списков ПВЛ. Такое понимание дела отражает схема 1.

Схема ПВЛ - оригинал "Повести временных лет" 1113 - 1116 гг.;

S - список Сильвестра 1116 г.;

L - архетип лаврентьевской группы;

Y - архетип ипатьевской группы;

N новгородский владычный свод конца 1160-х годов (статьи 6553 - 6582 гг. Н1Л младшего извода) См.: . Важнейшее из таких чтений - "и князя их яша Шаракана" под 6576 г. , чему во всех полных списках ПВЛ соответствует ошибочное "а князя их яша руками". Не столь очевидное, но тем не менее очень важное разночтение того же типа имеется в "завещании Ярослава" под 6562 г., где в Н1Л читаем: "не преступати брату в братинь" , тогда как в других списках ПВЛ:

братня". Первоначальность чтения Н1Л подтверждается его большей близостью к " формулировке данного положения во Введении ПВЛ, где также представлена форма вин. падежа с предлогом: "въ жребии братень" . Поясним, что согласно гипотезе, обосновываемой нами в , краткое космографическое Введение, открывавшееся рассказом о сыновьях Ноя, имелось уже в летописном своде 1072 г., было опущено составителем Начального свода и впоследствии, в расширенном виде, восстановлено в ПВЛ.

стр. Легко заметить, что эта схема, из которой мы, как из рабочей гипотезы, будем исходить в дальнейшем анализе, в принципе позволяет видеть в рукописи Сильвестра не простую копию, а особую редакцию ПВЛ. Подчеркнем поэтому, что в отличие от Шахматова, мы не видим текстологической (равно как и исторической) необходимости считать ее таковой5. Тем не менее нельзя исключить, что в процессе переписки печерского оригинала ПВЛ Сильвестр все же внес какие-то добавления в текст6. Этот элемент неопределенности следует иметь в виду, переходя к центральному в проблематике настоящей статьи вопросу:

существовала ли "третья редакция" ПВЛ?

Суть гипотезы Шахматова о третьей редакции ПВЛ заключается в утверждении, что эпоха начального древнерусского летописания, т. е. период активного становления текста ПВЛ, не закончилась в 1116 г. с появлением рукописи Сильвестра, но продолжилась до 1118 г., когда "сильвестровский" текст ПВЛ подвергся новой переработке. Эта редактура, по Шахматову, непосредственно отразилась в летописях ипатьевской группы, а частично, вследствие вторичного взаимодействия между редакциями, - также и в лаврентьевской группе списков.

Представляя собой, по Шахматову, последнюю из древнекиевских "оболочек", заключающих в себе многослойный текст Начальной летописи, редакция 1118 г.

оказывается тем самым и первой проблемой, с которой сталкивается исследователь, начинающий разбирать шахматовское построение "с конца", в порядке, обратном хронологическому. Можно сказать, что именно здесь проходит водораздел, отделяющий историю сложения текста ПВЛ от истории его бытования в рукописной традиции. Проблема "третьей редакции" ПВЛ - это, по существу, проблема соотношения ее лаврентьевского и ипатьевского текстов.

Как и концепция Шахматова в целом, данное ее звено было неоднозначно воспринято последующей историографией. В зависимости от принятия или непринятия основного тезиса об отражении в Ипатьевской летописи "постсильвестровской" редакции 1118 г., высказанные мнения разбиваются на два русла.

Одно из них, образуемое голосами сторонников этого тезиса, внутренне неоднородно, разделяясь на несколько потоков. Первый составляют выска Для Шахматова основанием предполагать значительную переработку Сильвестром первой редакции были, помимо уже упоминавшейся двуслойности текста ПВЛ за конец XI - начало XII в., сведения Киево-Печерского патерика, в которых Шахматов видел отражение несохранившегося текста Нестора.

Необоснованность такой трактовки данных Патерика убедительно продемонстрирована В. Н. Русиновым .

Подозревать в таком происхождении можно, например, известие статьи 6604 г. о сожжении половцами княжеского двора на Выдубичах, вклинившееся в патетическое завершение рассказа о нападении половцев на Печерский монастырь: "...и ина словеса хулная гла(гла)ху на с(вя)ты иконы, насмихающеся, не яко Б(ог)ъ кажеть рабы своя напастми ратными, да явятся яко злато искушено в горну:

х(ре)с(т)ьяномъ бо многыми скорбьми и напастьми внити в н(е)б(е)сное, а симъ поганым и ругатележ на семь приимши веселье и просторонство, а на ономь приимуть м(у)ку, с дьяволом оуготовании огню му. Тогда же зажгоша дворъ красныи, егоже поставилъ князь Всеволодъ на холму Выдобычи, то все оканнии Половци запалиша огнемь. и мы по пр(о)р(о)ку Д(а)в(ы)ду вопьемъ: Г(оспод)и, Б(ож)е мои! положи [я], яко коло, яко огнь пред лицемь иже попаляеть дубравы, тако пожениши я бурею твоею, исполни лица ихъ дасаженья. Се бо оскверниша и пожгоша с(вя)тыи дом твои и манастырь М(а)т(е)ре твоея и трупье рабъ твоихъ" .

стр. зывания исследователей, принимающих шахматовскую гипотезу о "третьей редакции" в единстве составляющих ее основных положений. Такое "ортодоксальное" развитие гипотеза А. А. Шахматова получила в трудах М. Д.

Приселкова , Д. С. Лихачева и Л. В. Черепнина . М. Х. Алешковский, напротив, рисует привлекательный образ "редактора Василия" - любознательного путешественника и начитанного книжника, придавшего ПВЛ известный нам вид, значительно распространив текст первой, Несторовой редакции.

«Сказание о Борисе и Глебе» — просто сборник фактов, увлекательные байки или же особо чуткое видение мира, окружавшего автора? Поговорим об этом в статье!

Сказание о Борисе и Глебе: о сухой фактографии

Перво-наперво, постараемся отжать из летописей и иных источников сухие факты. Что мы точно знаем о Борисе и Глебе? Крайне немного.

Знаем, что были они сыновьями Владимира Святославича, предположительно – старшими, то есть среди претендентов в очереди на великокняжеский престол занимали первые места. Видимо, именно оттого в междоусобице, разразившейся между братьями после смерти отца, первыми и погибли.

А может быть – погибли просто оттого, что, в отличие от других братьев, за власть не боролись и сопротивление не оказывали. В то время как их брат Ярослав (будущий Ярослав Мудрый), согласно «Повести временных лет», был гораздо более воинственным и, отстаивая право не платить Киеву дань, в 1015 году собирался воевать даже с собственным отцом.

Вообще надо сказать, что точных лет рождения никого из сыновей Владимира мы не знаем, однако уделы, которыми владели Борис и Глеб – Ростов и Муром соответственно – свидетельствуют о том, что были они скорее младшими.

Киевская летопись упоминает также, что Борис рождён «от болгарыни». В более поздней традиции «болгарыню» благочестиво отождествляют с христианской женой Владимира царевной Анной, сестрой Василия II Болгаробойцы. Однако отождествление это – натяжка: древнерусские памятники упоминают Бориса и Глеба в числе сыновей Владимира от языческих жён. А вот потомков князя от Анны «Повесть временных лет» не знает совсем. Да и зачем давать потомку крещёных греков языческое имя Глеб (имя Борис к тому времени вошло в болгарские святцы)?

Возможно, языческое многожёнство Владимира во многом обусловило и натянутые отношения между его отпрысками. Система престолонаследия в Древней Руси первых веков была родовой, когда имущество отца делилось на всех сыновей по старшинству, отцовский же престол доставался старшему брату.

В случае же с сыновьями Владимира фактически сразу образовалось несколько самостоятельных династических ветвей. Одна из них – полоцкие Изяславичи или Рогволодовичи – тут же обособилась, другие начали борьбу за власть между собой.

По сообщению большинства источников, Борис и Глеб были убиты в 1015 году Святополком, фактическим сыном Ярополка, старшего брата Владимира, на беременной жене которого Владимир женился.

Чуть позже Святополком был убит ещё один сын Владимира – Святослав. Потом за смерть братьев начал мстить Ярослав Владимирович, который в 1019 году убил Святополка в Битве на Альте. Впрочем, некоторая часть исследователей предполагает, что отношения между участниками конфликта были сложнее.

О важности канонизации Бориса и Глеба

Смерть Бориса и Глеба, отказавшихся нарушить принцип послушания старшему, – ведь после смерти Владимира Святополк занял место отца – была воспринята как мученическая. Более того, братья, по-видимому, стали первыми русскими святыми, канонизацию которых официально признал Константинополь.

Они не были первыми по времени подвига (таковыми считаются Феодор Варяг и его сын отрок Иоанн, погибшие в Киеве ещё во времена язычества Владимира), ни первыми по статусу (однако равноапостольных Ольгу и Владимира Константинополь не признал, поскольку собственные святые такого ранга слишком возвысили бы епархию вчерашних язычников). Значение Бориса и Глеба в другом – они фактически положили начало восточнославянским святцам.

Наличие собственных святых укрепляло статус епархии, наличие канонизированных родственников – статус династии Рюриковичей. Отсюда логично предположить, что Рюриковичи канонизации святых братьев всячески способствовали. Правда, поскольку святые Борис и Глеб не упомянуты в «Слове о Законе и Благодати» митрополита Илариона, почитание их скорее всего началось всё-таки не при самом Ярославе, а при Ярославичах, то есть в 1060-е.

О столь важных святых, какими были Борис и Глеб, в Древней Руси почти одновременно было составлено несколько произведений: «Чтение о житии и погублении Бориса и Глеба», летописная повесть, вошедшая в состав «Повести временных лет». Позже возникли многочисленные проложные сказания, паремийные чтения, похвальные слова и церковные службы. Однако самое знаменитое из древнерусских произведений о святых братьях – «Сказание о Борисе и Глебе».

Что хотел сказать автор?

Мы подходим, наверное, к самому интересному вопросу – стоит ли произведения древнерусских авторов рассматривать как простое собрание фактов? Нет. Стоит ли, в таком случае, рассматривать их как «байки»? Тоже нет. Древнерусские произведения отражали мир таким, каким понимали его древние авторы. Так возник своеобразный писательский приём, который Дмитрий Сергеевич Лихачёв назвал «литературным этикетом».

По мнению знаменитого учёного, древние книжники представляли себе мир как некий неизменный заведённый Богом порядок. Соответственно, всех действующих лиц в нём можно было поделить на несколько ролей: праведник или грешник, святой, военачальник, достойный образцовый князь или недостойный князь-предатель – это перечень лишь самых частых.

Соответственно, автор древнерусского произведения не пытался просто отобразить факты (хотя и не прибегал к откровенному вымыслу. Привычные нам по литературе Нового времени вымышленные персонажи появятся в литературе Древней Руси веке в XVII). Древнерусский автор оценивал каждого героя и изображал персонажа в его роли.

И неважно, если иногда приходилось позаимствовать, например, поступки одного святого и приписать их другому, или выделить в разных персонажах сходные черты там, где автору Нового времени интересны были бы, наоборот, разные. Ведь каждый герой, по мнению древнего книжника, выполнял свою жизненную задачу, а способность читателя извлечь из рассказа поучение была важнее жизненной правды в мелочах.

Итак, в Древней Руси идея была важнее факта и типаж важнее героя. Но даже и при таком понимании роли книжности у сочинителя оставалось в распоряжении немало литературных приёмов – например, трактовка поступков героя, а ещё – аллюзии, когда в тех или иных исторических событиях читатель узнавал тот или иной «вечный» сюжет – библейский или мифологический. Впрочем, факты книжник тоже не игнорировал, а просто отбирал то, что вписывалось в актуальную для него схему.

При этом стоит признать: древняя литература очень непроста. Мы плохо представляем себе круг чтения тогдашних книжников, не умеем с такой свободой узнавать библейские сюжеты. Летописи со временем переписывались в своды, так что сложно сказать, «чей» летописец создавал тот или иной сюжет, а ведь текущие отношения с патроном летописца тоже могли повлиять на оценку героя. Так, например, в разных древнерусских летописях есть два диаметрально противоположных описания князя Игоря Святославича – того самого, который стал персонажем ещё и знаменитого «Слова о полку Игореве». К тому же уровень мастерства древних авторов и конкретный набор используемых ими приёмов очень менялся от эпохи к эпохе.

Так что во многом древние тексты – это головоломка, ключ от которой утерян, и восстановить его могут попытаться лишь те исследователи, чей книжный опыт и кругозор будет отчасти сопоставим с самими авторами прошлых веков. И ведь скрытая образность древнерусских памятников – это только одно из направлений для исследования.

«Сказание о Борисе и Глебе» — психология праведника. Князь Борис

Жанровым образцом для автора «Сказания о Борисе и Глебе» послужил, очевидно, особый тип греческого жития – мартирий. Именно поэтому автор не рассказывает обо всей жизни своих героев от рождения, но создаёт повествование только о их гибели.

Ещё одна отличительная особенность «Сказания» — глубокий психологизм. Здесь много эмоций, и герои постоянно произносят пространнейшие внутренние монологи. Пожалуй, настолько подробно к внутреннему состоянию героя русская литература вновь обратится веке в XVIII. Правда, в случае со «Сказанием» мы должны признаться: монологи героев здесь вымышлены автором, ведь достоверно знать, о чём думали князья, он не мог. А вот о чём положено было думать идеальным князьям, представлял вполне.

Два образа «Сказания» очевидно контрастируют между собой. Старший Борис здесь хоть и плачет, размышляя о своей будущей смерти (о которой он словно бы заранее знает), но его мысли больше напоминают поучения с библейскими цитатами. Отвергает Борис и предложение дружины, которая изъявляет готовность пойти на Киев и добыть своему повелителю отцовский престол.

Убийцы застают отпустившего дружину князя одного ночью в шатре; Борис молится. Дальше, видимо, желая подчеркнуть для читателя благоверие князя и ещё более заставить сопереживать происходящему, автор допускает явную несообразность. Пока убийцы ходят вокруг княжеского шатра, не решаясь войти внутрь и исполнить задуманное, Борис успевает прочесть утреню и канон. Много веков спустя такой литературный приём с замедлением времени назовут ретардацией.

Но даже и самый напряжённый момент повествования автору, очевидно, хочется продлить, поэтому Бориса в его рассказе закалывают трижды. К тому же повествование об этом неправдоподобно затянувшемся убийстве прерывается то проникновенной речью жертвы к нападавшим, то отступлением о печальной участи княжеского отрока Георгия, то краткой ремаркой о судьбе дружины.

Составители мартириев считали, что сопереживание святым заставит читателей задуматься о вечном.

Психология отрока. Глеб

Совершенно другим «Сказание» рисует Глеба. Несмотря на то, что ко времени описываемых событий муромскому правителю не могло быть меньше двадцати восьми лет (а для Древней Руси это был очень почтенный возраст), «Сказание» характеризует князя скорее как человека юного, непосредственного, и даже несколько наивного и неопытного.

Так, в отличие от своего рассудительного брата, известие о смерти отца и коварстве Святополка Глеб получает от брата Ярослава; причём, узнав всё это, он, по сравнению с Борисом, гораздо больше плачет и даже «стенает», и «омачает» слезами землю.

Увидев плывущих ему навстречу убийц, князь почему-то решает, что те хотят его поприветствовать, а разобравшись, в чём дело, начинает умолять их не трогать его и даже – вещь, немыслимая для средневековья, — предлагает этим княжеским наёмникам быть его господами, изъявляя готовность стать их рабом. В разговоре с ними Глеб подчёркивает, что «возрастом ещё младенчествует».

Лишь позже, убедившись в неотвратимости происходящего, князь несколько придёт в себя, в его речи появится смирение и размеренность, равно как и верный признак авторского вмешательства – обширные библейские цитаты.

Исцеление слепого у гробницы князей. Мощи князей переносят в храм. Сильвестровский сборник

Житие для вчерашних язычников

Ещё одной особенностью «Сказания» исследователи считают то, что целью автора здесь было прославить не только своих героев – святых Бориса и Глеба, — но и весь род правящих князей – потомков Владимира. Не случайно своё повествование книжник начинает с библейского изречения о том, что «род праведных благословится».

Другая особенность «Сказания», возможно, состоит в том, что автор ориентировался на своих читателей – недавних язычников. Отсюда – некоторые языческие категории мышления, которые можно усмотреть в его рассуждениях.

Например, «окаянный» Святополк назван таковым с самого начала повествования, ещё до того, как он начал творить что-то неблаговидное. Можно предположить, что виной тому было рождение князя, которого автор называет «сыном двух отцов». Более того, такое происхождение Святополка могло бросать тень на весь род Владимира.

В дальнейшем князь оправдывает своё прозвище, совершая братоубийство. И здесь опять интересно проследить, как сочетаются в авторских рассуждениях различные аргументы. Автор подчёркивает: братоубийца не только «стал вторым Каином», но и «осквернил себя кровью». А значит, гибель Бориса и Глеба могла восприниматься, в том числе, и как очистительная жертва. И признаки такого восприятия в авторском повествовании есть.

Разговаривая со своими будущими убийцами, умоляя их не убивать его, Глеб, по-видимому, не случайно использует образы негодной жертвы. «Не пожинайте колоса, ещё не созревшего, и лозу, не до конца выросшую», — говорит князь. За этим следует и совсем странный аргумент: «Се несть убийство, но сырорезание!» В современных переводах последнее слово обычно заменяется на «живодёрство», но не идёт ли здесь речь о неграмотно принесённой жертве.

В убийстве Глеба есть и ещё одно странное обстоятельство – автор почему-то не забывает упомянуть о том, что юного князя зарезал его повар. И здесь убийство опять уподобляется жертвоприношению: «Заклал его, как агнца непорочного и невинного».

Доказательств того, что древний текст воспринимался именно так, у нас нет. Странно лишь то, что образы, объединённые общей темой, встречаются здесь слишком часто, позволяя построить научную гипотезу.

Так «Сказание о Борисе и Глебе» позволяет нам проследить круг проблем, с которыми сталкиваются исследователи, — когда факты нужно отделить от образов, а последние, по возможности, ещё и попытаться истолковать.

Вы прочитали статью «Сказание о Борисе и Глебе»: что имел в виду автор ? Читайте также.