Можно выделить три основных составляющих современного литературного процесса: литература русского зарубежья; «возвращенная» литература; собственно современная литература. Дать четкое и емкое определение последнему названному элементу художественной системы на данном этапе не представляется возможным. Пытаясь классифицировать огромную совокупность произведений литературы рубежа веков по идейно-структурным признакам, исследователи оперируют такими терминами как неореализм, постмодернизм, другая проза, натурфилософское течение, военная проза и др.
Не углубляясь в спорные моменты теоретических концепций, попытаемся обозначить основные признаки современной литературной действительности. Важной особенностью рубежа веков мы назовем наличие огромного количества художественных текстов. Развитие сети книгопечатания и средств массовой информации дает возможность публиковаться сколь угодно и кому угодно. Немаловажную роль играют и виртуальные издания, где литература приобретает новые характеристики – мобильность, он-лайн режим реального времени. В связи с чем меняется взгляд на само понимание творчества, на подход к профессии писателя – большой процент пишущих сегодня не имеет определенных профессиональных навыков, специального образования.
Второй значительной чертой, определяющей развитие современного литературного процесса, является изменение классической модели взаимоотношения «писатель-читатель», на что повлияли не в последнюю очередь общественно-политические события. Русская литература всегда развивалась на фоне социальных процессов, испытывала на себе влияние политических, философских и эстетических воззрений времени. Общественные события незамедлительно находили отражение в литературных и публицистических выступлениях сотрудников различных периодических изданий, формировали читательскую среду, определяли тенденции литературного процесса той или иной эпохи. Если считать, что собственно современная литература появляется в перестроечные времена (примерно с конца 1980-х годов), то ее развитие начинается в так называемую эпоху гласности, когда стала доступной свобода слова и мысли.
Распад сильного государства в 1990-х, новый стиль жизни, «идейное» бездорожье приводят к расфокусированному взгляду читателя, в том числе профессионального. Есть еще одна новация – те, кто продолжают читать, делают это очень быстро, бегло; не анализируют, не думают, а проглядывают, прикидывают. Стремясь отвечать таким потребностям, и сама литература рождает новый вид письма, как раз предполагающий быстрочтение «по диагонали».
Полностью меняется система литературных отношений. Авторы начинают утрачивать связь со своим потенциальным читателем, появляется «литература для себя», которая совершенно игнорирует классическую функцию искусства – влиять на умы и души людей. В связи с чем возникают мнения об «умирании» литературы как таковой, о смерти читателя, автора, героя.
Последние названные особенности ассоциируются, прежде всего, с художественными текстами эпохи постмодернизма. Но на фоне постмодернистских тенденций продолжает существовать и «классическая, традиционная» литература: неореалисты, постреалисты, традиционалисты не только продолжают писать, но и активно борются с «псевдолитературой» постмодерна. Можно сказать, что все литературное сообщество поделилось на тех, кто «за», и тех, кто «против» новых веяний, а сама литература превратилась в арену борьбы двух огромных блоков – писателей-традиционалистов (они ориентируются на классическое понимание художественного творчества), и постмодернистов (придерживающихся кардинально противоположных взглядов). Эта борьба оказывает влияние и на идейно-содержательный, и на формальный уровни появляющихся произведений.
В таблице 1 приведем категории художественного текста, как они воспринимаются писателями неореалистами и постмодернистами, что отражает важные тенденции современного художественного процесса.
Основная проблематика прозы писателей-реалистов – нравственно-философская. В центре их внимания – проблемы нравственной деградации человека, рост бездуховности в современном обществе, вопросы о смысле жизни, этических идеалах и т. п.
Эти моменты – главные в так называемой деревенской прозе, которая отстаивает за литературой право быть воспитателем человеческих душ, развивает ее дидактически-морализаторские функции. Поэтому сильна роль публицистического начала в произведениях В. Распутина, В. Астафьева, Б. Екимова и др.
Писатели сосредоточены на проблемах малой родины, стремятся привить читателю высокое патриотическое чувство; проза развивает вопросы активизации исторической памяти. Как замечает Л.А. Трубина: «Речь шла не только о необходимости извлечения уроков из нашей истории, но и о сохранении и усвоении всего лучшего из духовного опыта поколений, выработанного народом на протяжении тысячелетий» . Идейно-тематический комплекс способствует и возникновению особого типа героя (см. пункт 2)
2. Наряду с прозой деревенской в современном художественном процессе особняком стоит творчество писателей, которых причисляют к натурфилософскому течению (произведения А. Кима, Ч. Айтматова и др.). Особенность этого достаточно большого пласта литературы в том, что она обращается к проблемам масштабного характера – вселенские катастрофы, ядерные взрывы, межгалактические взаимоотношения и прочее. В прозе с «планетарным мышлением» драматически остро звучат вопросы взаимоотношений человека и природы (природа рассматривается как основа человеческого бытия), онтологические проблемы.
По мысли А.И. Смирновой, «только в натурфилософской прозе она (тема природы) перерастает рамки проблемно-тематического уровня, превращаясь в концепт действительности, постигаемый лишь во всей формосодержательной целостности произведения». Образ реальности, который создают посмодернисты в своих произведениях, во многом определяется общими идейными установками возникшего в конце прошлого века нового широкого общекультурного понятия, охватывающего и философию, и искусство, и литературу.
По мысли И.П. Ильина, «прежде всего постмодернизм выступает как характеристика определенного менталитета, специфического способа мировосприятия, мироощущения и оценки как познавательных возможностей человека, так и его места и роли в окружающем мире» .
«Постмодернистское умонастроение несет на себе печать разочарования в идеалах и ценностях Возрождения и Просвещения с их верой в прогресс, торжество разума, безграничность человеческих возможностей. Общим для различных национальных вариантов постмодернизма можно считать его отождествление с именем "усталой”, "энтропийной” культуры, отмеченной эсхатологическими настроениями, эстетическими мутациями, диффузией больших стилей, эклектическим смешением художественных языков» . Тексты постмодернистов наполнены ощущениям трагизма существования, всепроникающей абсурдности жизни, ее лабиринтности. Как отмечает О.В. Богданова, «реальность посмодернистов алогична и хаотична. В ней уравнено высокое и низкое, истинное и ложное, совершенное и безобразное. Она не имеет устойчивых очертаний, лишена точки опоры. Реальность трагична и катастрофична. Абсурд всепроникающ» . Хаос и бессмысленность существования – главные темы прозы посмодернистов. Характерен также поворот писательского интереса «от души к телу». Например, Н.Н. Кякшто говорит о своеобразной «посмодернисткой телесности». «Русский посмодернизм вернул в литературу телесность в ее физиологическом, порой чудовищном плане. Акцентируя интерес к патологическим уродствам, к "болезненной телесности сознания”, посмодернисты пишут о деформации плоти, ее расчленении и уничтожении, о боли как проявления сексуальности и эротизма…» .

Литература, развиваясь по своим внутренним законам, всё же не может не зависеть от общественно-политической обстановки в стране. И нынешнее состояние русской литературы вызвано, прежде всего, теми изменениями, которые произошли в обществе, начиная с середины 80-х гг. XX века.

Условной границей, от которой можно отсчитывать начало новейшей или современной литературы, логично считать рубеж 1980 – 1990-х гг. Это как раз тот момент, когда совпадение внешних социальных и собственно культурных обстоятельств привело к совершенно новому качеству литературы. Среди них – отказ государства от цензуры и от других форм опеки литературы, административных и экономических; утрата Союзом писателей литературного министерства и распад его на два оппозиционных союза; появление частных издательств и как следствие экономических факторов, определяющих книжную политику и книжный рынок взамен идеологических и административных; утрата и политических и нравственных табу.

Начало преобразований в СССР, названных перестройкой, отмена цензуры не могли не сказаться на литературной жизни. Сначала литературно-художественные журналы опубликовали написанные еще в 1970-е гг. романы А. Рыбакова «Дети Арбата», А. Бека «Новое назначение», В. Дудинцева «Белые одежды», Д. Гранина «Зубр», А. Ахматовой «Реквием». Появление этих произведений, очень разных по своим художественным качествам, вызвало ощущение прорыва к новым, ранее неизведанным глубинам постижения жизни. Прежде всего, поражала смелость писателей. Каждый из них продемонстрировал возможность сопротивления тоталитаризму.

Затем пошли публикации А. Платонова, Б. Пастернака, Е. Замятина, В. Гроссмана, Н. Гумилева, К. Бальмонта, И. Северянина, эмигрантов всех волн и поколений: Б. Зайцева, В. Набокова, И. Бродского, С. Довлатова, В. Максимова и т.д. Произведения, долгие годы бывшие под запретом, стали возвращаться с триумфом, причем эстетические качества их почти не учитывались. Достаточно было того, что возвращаемая литература была знаком интеллигентского сопротивления. Введение этих книг в культурный обиход расширяло границы свободы слова.

В 1989 г. был опубликован «Архипелаг ГУЛАГ» А. Солженицына и вслед за ним – «Раковый корпус», «В круге первом», «Красное колесо». Возвращение на родину книг Солженицына, долгое время олицетворявшего совесть русской интеллигенции, знаменовало собой широкое наступление гласности.

Таким образом, за 5 лет было напечатано то, что создавалось русскими писателями на протяжении более 70 лет. Спресованность публикаций сбила и перепутала эпохи, перемешала слои литературы, нарушилась последовательность движения жанров, эволюционный процесс сменился взрывом. Единый в прошлом литературный поток разделился на два основных течения: «левые» начали формироваться вокруг журналов «Октябрь», «Знамя», а «правые» – вокруг «Нашего современника» и «Молодой гвардии».

Русская проза 2-й половины 1980-х – начала 90-х гг. неоднородна по своим эстетическим принципам и этико-философским установкам. Она распадается на 3 течения – неоклассическую, условно-метафорическую и «другую прозу».

Неоклассическая проза обращается к социальным и этическим проблемам жизни, исходя из реалистической традиции, поэтому иногда в критике можно встретить определение «традиционная» проза. Средствами и приемами реалистического письма, наследуя «учительскую» и «проповедническую» направленность русской классической литературы, писатели-традиционалисты пытаются воссоздать картину происходящего, осмысливать его, воспитать необходимое представление о норме социального и нравственного поведения. Для реалистических писателей жизнь общества является главным содержанием. В условиях кризиса современного общества, когда разрушились прежние ценностные понятия, основы прежней морали, именно в неоклассической прозе идут поиски новых гуманистических идеалов, утверждение христианской морали, обретение нравственных основ.

Если русская классика особую заслугу человека видела в духовном смирении, то для неоклассической прозы этот принцип полемичен. Герои ее унаследовали активную жизненную позицию, присущую советской литературе с ее культом героя-энтузиаста, оптимиста. Принимая идею служения людям, они видят путь изменения общества в нравственном усовершенствовании не столько себя, сколько окружающих.

Средствами и приемами реалистического письма, наследуя проповедническую традицию русской классической литературы, В. Астафьев, В. Распутин, Б. Васильев, А. Приставкин пытаются раскрыть суть жизненных неурядиц и противоречий, показать падение нравов, обесчеловечивание общества.

В неоклассической прозе можно выделить два стилевых течения, одно из которых характеризуется повышением уровня публицистичности, открытым выражением того наболевшего , что несут в себе писатели. Это художественно-публицистическая ветвь , характерными произведениями которой являются повесть «Пожар» и рассказ «В ту же землю» В. Распутина, роман «Печальный детектив» В. Астафьева. Другая ветвь философичная проза стремится соотнести конкретные проблемы нашего времени с чем-то надвременным, с общечеловеческими поисками. Основные черты этой прозы представлены в произведениях Ч. Айтматова «Плаха», Л. Бежина «Калоши счастья», Б. Васильева «Дом, который построил Дед».

Рассказ В. Распутина «В ту же землю» открывается с того, что в пятиэтажке на улице загазованного выше всякого разумения промышленного сибирского города умирает старушка, приехавшая из деревни к дочери пережить зиму. И выясняется, что отправить умершего в последний путь по обычному ритуалу очень сложно, а в ситуации Пашуты – просто невозможно, потому что, с одной стороны, старушка не была прописана в городе, а без прописки не выдают справку о смерти, а без такой справки не выделяют места на кладбище, а с другой – у безработной Пашуты нет денег даже на приобретение гроба для матери… Автор представляет обесчеловеченные нравы современности, перевернувшие самые древние моральные устои и религиозные обычаи, превратившие священное таинство обряда погребения в механический процесс зарывания в землю, за который к тому же взимаются огромные суммы, немыслимые для простых людей. Человек остается один на один со своей бедой, и никаким властям он оказывается не нужен.

Вследствие такого положения вещей решает распутинская героиня хоронить мать сама, «наособицу», «крадучи», «ночью, чтобы люди не видели». Помогают ей в этом «воровском» деле ее давний друг Стас и его знакомый Серега. Двое мужчин вывозят старушку на обыкновенной «Ниве», Серега выдалбливает в сосняке за городом страшную яму, и потом, оглядывая оставляемый холмик, говорит: «А что (…), хоронят же при дорогах шоферов... Какая разница - где?! В ту же землю...»

Действительно, разницы как будто никакой нет: ведь и на кладбище и за кладбищенской оградой земля, в которую уходит человек, одна и та же. Но ситуация сама по себе оказывается аномальной уже по той простой причине, что нарушает все принятые в человеческом мире обряды захоронения. Характерно, что все трое осознают себя участниками воровства, но воровства особого рода, от которого «страдает не собственность чья-то, а сами человеческие устои». И снег, который пошел в ночь погребения, воспринимается ими как даруемое небом «прощение за беззаконные действия».

Но на этом сюжет не завершается: по весне обнаруживает Пашута два холмика по обе стороны от материнской могилы: «…Такое славное отыскали… место, что появились соседи». Но дело здесь не только в «славном местечке»: появление соседей неопровержимо свидетельствует о том, что ситуация, в которой оказалась Пашута, является не единичным, исключительным, а типичным и характерным для россиян. И это обобщение еще раз подчеркивает позицию автора, боль его за простых граждан своего отечества. Немаловажным оказывается и тот факт, что одна из двух могил принадлежала Сереге, доброму и отзывчивому парню, другу Стаса, убитого при невыясненных обстоятельствах, - еще одна характерная деталь современной действительности.

В финале произведения мы видим запившего в связи с этим Стаса с какой-то отстраненной улыбкой: «Странная и страшная это была улыбка – изломанно-скорбная, похожая на шрам, застывшая на лице человека с отпечатавшеюся где-то глубоко в небе образа обманутого мира». Изломанно-скорбная улыбка Стаса, соотносимая с отпечатавшимся в небе образом обманутого мира, подчеркивает глобальность трагической ситуации, в которой оказались вовлечены миллионы индивидуальных человеческих судеб.

Устами Стаса автор оценивает деятельность тех, кто инициировал социально-экономические и общественно-политические перемены последних лет, обрекшие соотечественников на жалкое существование, граничащее с вымиранием: «Я тебе скажу, чем они нас взяли. (…) Подлостью, бесстыдством, каинством. Против этого оружия нет. Нашли народ, который беззащитен против этого».

Рассказчик вводит в повествование общественно-исторические факты: экономический упадок города, в котором разворачиваются события, ухудшение экологической ситуации, обнищание рабочего класса, рост бюрократии и т.д. В этом проявляется социальное наполнение произведения. Писателю удалось, не отстраняясь от задач художественного эпоса, поместить персонажей в равнозначную реальности сферу так, что ситуация, легшая в основу сюжета, оказывается правдоподобной, почти документальной.

Рассказ В. Распутина «В ту же землю» является не просто упреком власти, отвернувшейся от своих граждан и занявшейся исключительно собой , а обвинительным актом за антинародную политику, которую она проводит в жизнь самым циничным образом.

В 1996 году В. Распутин получил престижную ныне у писателей премию конкурса «Москва - Пенне». Его соперниками в финале оказались Л. Петрушевская и Ф. Искандер, представившие толстые книги в ярких обложках. Распутин новыми книгами тогда не располагал и на конкурс представил журнальные ксерокопии двух рассказов - «В ту же землю» и «В больнице». Победили именно его рассказы.

Отметим, что в 2003 г. Валентин Григорьевич выпустил повесть «Мать Ивана, дочь Ивана», в которой с тех же гражданских позиций, но на более широком жизненном материале исследует нашу современную повседневность.

В условиях подцензурной литературы возникла так называемая условно-метафорическая ветвь прозы. Не имея возможности открыто высказать отрицание тех или иных сторон жизни, а порой и всей системы, писатели создавали фантастические или условные миры, куда помещали героев. Пик развития условно-метафорической прозы приходится на середину 80-х годов. Начиная с конца 70-х один за другим появляются «Альтист Данилов» и «Аптекарь» В. Орлова, «Живая вода» В. Крупина, «Белка» А. Кима, «Кролики и удавы» Ф. Искандера. Миф, сказка, научная концепция, фантасмагория образуют причудливый, но узнаваемый современниками мир. Духовная неполноценность, обесчеловечивание обретают мастерское воплощение в метафоре превращения людей в разных зверей, хищников, оборотней.

Условно-метафорическая проза в реальной жизни видела абсурд и алогизм, в будничном ее течении угадывала катастрофические парадоксы. Она использовала фантастические допущения, испытание действующих лиц необыкновенными возможностями, дьявольскими соблазнами, чтобы ярче показать суть реальности.

Социальная сказка Ф. Искандера «Кролики и удавы» создавалась в пик застоя – в 1973 г., но вышла она к читателю только в 1986 г. Искандер показал тоталитарную общественную систему, продемонстрировал механизм ее действия. Сказка представляет социальное устройство, в котором 3 уровня иерархии: туземцы, выращивающие овощи; кролики, крадущие овощи у туземцев; удавы во главе с Великим Питоном, заглатывающие кроликов.

Мир кроликов и удавов основан на безотчетном страхе одних перед другими. Загипнотизированные страхом кролики даже не пытаются сопротивляться, когда их проглатывают удавы. Мир кроликов – это мир доносов, предательства, всеобщего парализующего страха. В этом кроличьем государстве существует своя иерархия. Во главе королевства стоит король, управляющий с помощью страха и обещания Цветной Капусты (метафора «светлого будущего – коммунизма»). Вокруг него группируются Допущенные к столу, чьи места стремятся любыми способами занять Стремящиеся быть допущенными (политбюро ЦК КПСС и кандидаты в члены политбюро). Для достижения цели хороши все средства: наушничество, оговор, предательство, соучастие в убийстве.

Среди кроликов есть свои индивидуальности. Появился Задумавшийся, который обнаружил, что кроличий страх – это и есть гипноз, делающий кроликов бессильными перед удавами. Если превозмочь страх, то не так-то просто, оказывается, проглотить кролика. Но это открытие ломало систему: если кролики не будут бояться, разрушат гипноз страха, то на одной Цветной Капусте долго не продержишься. Поэтому нарушителя гармоничной системы необходимо было устранить. Для этой цели как нельзя лучше подходит Находчивый. Он жаждет быть Допущенным, а для этого готов сделать всё, что необходимо Королю. Но открыто выступить он не хочет, т.к. это подпортит его звание либерала. Поэтому он распевает песенку, в которой завуалированно доносит удавам, где находится Задумавшийся. Но и сам Находчивый оказывается скомпрометированным, и Король отправляет его в ссылку в пустыню на съедение удавам. Таким образом, свидетель и участник убийства Задумавшегося уничтожен. В этом эпизоде нашла отражение система, характерная для репрессивной машины тоталитарного государства.

Когда после гибели Задумавшегося кролики вздумали бунтовать, Король назначает демократические выборы, но перед этим устраивает сеанс государственной гимнастики, вызывающей «рефлекс подчинения». «Кролики, встать! Кролики, сесть! Кролики, встать! Кролики, сесть!» – десять раз подряд говорил Король, вместе с музыкой наращивая темп и напряжение. «Кролики, кто за меня? – закричал Король, и кролики не успели очнуться, как очутились с поднятыми лапами». «Государственная гимнастика» – аллегория идеологической обработки в тоталитарном обществе, приводящей к единомыслию.

«Кролики и удавы» – это социальная повесть, основанная на сказочном типе условности. В ней очень сильна ироническая интонация, обладающая высокими художественными качествами, что делает это произведение значительным явлением литературы.

Большое место в современном литературном потоке занимает фантастика, которую сейчас называют англоязычным словом «фэнтези». Именно к этому жанру относятся нашумевшие в последнее время романы Сергея Лукьяненко «Ночной дозор», «Дневной дозор», «Последний дозор» и снятые по ним фильмы.

На вопрос корреспондентки «Аргументов и фактов» Юлии Шигаревой «Почему подростки и молодежь предпочитают читать фэнтези, а не книги про реальную жизнь?», С. Лукьяненко ответил: «Современный мир очень сложный, неприятный, порой лживый. Мир, где грань между добром и злом часто оказывается стерта. Эта сложность пугает. Поэтому молодежь, которая всегда склонна к максимализму и не приемлет компромиссы, более комфортно себя чувствует в фэнтезийном мире. Там все просто: вот добро, вот зло, эти – друзья, а эти – враги».

По всей видимости, мнение Лукьяненко не безосновательно.

«Другая проза» является отрицательной реакцией на официальную литературу. Впервые такое название употребил А. Битов, затем удачное определение было подхвачено другими, т.к. в этой прозе на самом деле всё другое: ситуации, приемы и персонажи. Это же литературное явление выступает под терминами «новая волна», «альтернативная литература».

Возникнув в период насаждаемого сверху идеологического и эстетического единомыслия, «другая проза» была в довольно своеобразных отношениях с цензурой. Некоторые ее авторы публиковались на страницах подцензурных изданий. Другие вынуждены были уйти в самиздат и тамиздат. В целом же «другая проза» формировалась вне рамок официально признававшейся литературы , долгое время не становясь фактом общественного сознания. Но перемены в обществе освободили «другой прозе» путь к читателю.

Общими чертами таких разных авторов как Т. Толстая, В. Пьецух, Вик. Ерофеев, Т. Набатникова и др. являются черты оппозиционности официозу, принципиальный отказ от следования сложившимся литературным стереотипам. «Другая проза» внешне безразлична к любому идеалу – нравственно-социальному, политическому. Она отказывается от учительства, проповедничества, позиция автора не только не выражена отчетливо, а как бы вообще отсутствует. «Другая проза» изображает разрушенный быт, изломанную историю, раздерганную на клочки культуру, она часто мрачна и пессимистична.

Герой повести М. Кураева «Ночной дозор» Полуболотов ночью, во время дежурства рассказывает своему молодому напарнику о том, как в прошлом осуществлял акции по аресту врагов народа.

Человек сталинской эпохи, Полуболотов, убежден, что действительно существовали «враги народа», и с ними надо было бороться. Его не смущает даже то, что иногда люди подвергались аресту не из-за политических взглядов, а по чисто бытовым причинам: кто-то не так высказался о начальнике, кто-то полюбил не ту женщину, а кто-то расхвастался не в меру. Герои не задумываются, ради кого же строилось светлое будущее, если «брали по 500 - 700 человек за ночь». Полуболотов вопросов истории не задает, он по-своему честен, правдив, он нигде не лукавит, но тем страшнее видеть то, во что превращается человек, оболваненный идеологией, которая выдавалась за волю народа.

М. Кураев показывает, что Полуболотов по природе своей такой же, как и другие. Он способен восхищаться красотой окружающего, пением птиц. Но Система сделала его исполнителем и этим извратила его природу, определила его безразличие к судьбам людей. Кураев не дает никакой оценки своему герою, он самораскрывается в своей речи, и его последующие слова, вроде бы очень бытовые, заключают символический смысл: «Никак у нас часы с тобой поотстали? Смотри-ка, и вправду стоят!..» Действительно, на Полуболотове часы Истории как бы и впрямь остановились.

В рамках «другой прозы» повесть Кураева примыкает к историческому течению, в котором судьба героя, как правило, связывается с историей страны.

Натуральное течение обращается к страшной и жестокой действительности, где попирается достоинство человека, где хрупка грань между жизнью и смертью, где убийство воспринимается как норма, а смерть – как избавление от издевательств. Показывая грязь жизни, «натуралисты» только констатируют факты. В отличие от писателей традиционного направления, они отстраняются от оценки изображаемого.

Натуралисты вторгаются в такие области жизни, которые не принято было вводить в сферу литературы. Предметом их пристального внимания становятся неуставные отношения в армии, звериные законы в колонии, сделки и коммерция могильщиков, афганская война, цинизм, агрессивность, вседозволенность в обыденной жизни. «Натурализм» «других» писателей беспощаден, как беспощадна сама современная жизнь, недаром их произведения называют «чернухой». Чернота в обыденности всепоглощающа. Она даже не воспринимается как что-то сверхординарное. Это – форма жизни и ее суть.

Если в традиционной прозе «свинцовые мерзости» воспринимались как вторжение в нормальный ход жизни, но всё же экстраординарное, не ставшее нормой, то в «натуральной» прозе ужасы, грязь, дикие отношения между людьми становятся обыденными.

Почти во всех произведениях «натуралистов» финал – это смерть, выпадение из жизни. Но триумфом такой финал не пронизан, хотя он пессимистичен, уход из жизни трактуется как избавление от унижающей человеческое достоинство обыденности, как закономерный итог давящих социальных обстоятельств.

В повести С. Каледина «Смиренное кладбище» пьянь, жулье, полууголовщина, собралась на кладбище, найдя свое призвание в работе могильщиков. От элегического восприятия пушкинского «смиренного кладбища» и воспоминанья не осталось. Как и во всем мире, здесь бурлит жизнь: та же алчность, подлость, те же сделки и надувательство, те же страсти.

Каледин без церемоний раскрывает «тайны» кладбищенского бытия. Профессионально, не спеша, показывает он процесс рытья ямы, продажу бесхозных могил для перезахоронения, установку памятников и цветников… И в ходе этого повествования вырисовываются жуткие, наполненные грязью, скандалами, тюрьмами судьбы вроде и не отверженных, но выпавших из привычной жизненной колеи людей.

Лучший из могильщиков Лешка Воробей – человек с перекрученной биографией. Система жизненных ценностей героя искажена воспоминанием, образом жизни, средой. Мальчишкой убежал от ненавистной мачехи и отца, избивавшего умирающую от рака мать. Недочеловеченность с самого рождения окружала Лёху: скитания, колония, грязь, водка… Пьет Лёха, пьет жена его Валентина, пьет ее подруга Ира… Пьяные, идут брат на брата с топором не в переносном , а в прямом смысле: родной брат чуть не разломил пополам череп Лёхи, от чего тот слух потерял и стал плохо видеть.

Сам Лёха дня не проживет без того, чтобы не поучить кулаками жену Вальку. В этом мире, где наживаются на горе людей, существуют законы волчьей стаи. Есть вожак, есть авторитеты, и стоит кому-то нарушить эти законы, грозит страшная расплата. Здесь обесценены жизнь и смерть, перевернуты нравственные понятия. Зло, совершаемое героями, даже не мотивировано. Поражает не столько обыденность такого существования, сколько невосприимчивость к ней героев. Для них это норма.

«Натуральное» течение в «другой прозе» беспощадно в изображении действительности, черной, неприглядной, но отнюдь не намеренно очерненной писателями. Статистика преступлений свидетельствует, что «натуралисты» показывают тяжкие последствия деформированного, уродливого развития жизни последнего 20-летия.
Переходя к заключению и пытаясь сделать какое-то обобщение, хотелось бы обратить внимание на вопрос Юлии Шигаревой, корреспондента «Аргументов и фактов», современному писателю С. Лукьяненко: «Если посмотреть на полки книжных магазинов, то оказывается, что 90% из них забито шелухой – детективы, фэнтези, легкие романчики …» Иногда вопросы значат больше, чем любой ответ: здесь выражена сжатая констатация современной литературной ситуации: 90% шелухи . Любопытен и ответ писателя: «Однажды хорошая киевская писательница Людмила Козинец сказала: «Чтобы были киты, должен водиться планктон». Планктон - мельчайшие организмы, обитающие в толщах вод: моллюски, личинки и т.д. Они являются пищей для китов. Но Л. Козинец говорит, конечно, не о водных обитателях, а о литературных «китах» и «планктонах», и нужно сказать, что суждение не лишено логики: литература не может состоять из одних великих имен. Но, тем не менее, создается впечатление, что за последние четверть века в нашей литературе размножается только планктон, но ни одного кита среди них не появилось. Каждое поколение, как правило, выдвигало своего литератора, который наиболее полно выражал свою эпоху, современная литература не выдвинула ни одной фигуры, которая могла бы соперничать не только с Толстым и Достоевским, Горьким и Солженицыным, но и с В. Распутиным и В. Беловым, Е. Евтушенко и Р. Рождественским.

Феликс Кузнецов, известный литературовед, возглавлявший Институт мировой литературы им. М. Горького РАН, так отзывается о современной литературной ситуации: «Литература стала мелкотравчатой, и погубила ее постмодернистская литературная мода, потому что суть постмодернизма – в принципиальном отказе от подлинных человеческих ценностей . Появилось огромное количество прозаиков и поэтов, которые интересны лишь друг другу, самим себе. Они награждаются огромным количеством всевозможных премий и практически абсолютно неизвестны широкому читателю… Подлинная литература оттеснена на периферию, а на первое место вышли дамские детективы, поглотивший все телевидение так называемый юмор» («Лит. газета». - Фев. 2006).

И еще одна, последняя цитата, автора которой установить не удалось, но от этого актуальность ее не уменьшается: «Раньше высокая культура оплачивалась высоко, а массовая – низко. А сейчас все наоборот, все запуталось. Люди не понимают, что ценности остались старыми и деньги их не заменяют».

ОСНОВНЫЕ ТЕНДЕНЦИИ РАЗВИТИЯ СОВРЕМЕННОЙ ПОЭЗИИ

«Ситуация взрыва определяет состояние современной русской поэзии, переживающей мучительный период ломки и переориентации», - писал в 1995г. Г.Г. Исаев, и эта характеристика достаточно справедлива. Со второй половины 1980-х гг. реалистическая поэзия пытается исторически, нравственно и философски осмыслить происходящие в стране и обществе процессы, дать им свою оценку.

В 1993 г. в журнале «Новый мир» Игорь Губерман опубликовал подборку четверостиший под общим заголовком «Стал каплями российского фольклора». Эти стихи поначалу кажутся написанными человеком, нисколько не заботящимся о серьезности затрагиваемых им проблем, но, тем не менее, как бы мимоходом, шутя и балагуря, автору удается штрихами и пунктирами набросать некоторые существенные черты государственного устройства страны переходного от социализма к капитализму периода:

Я Россию часто вспоминаю,

Думая о дальнем дорогом.

В стихотворении из четырех строк можно обнаружить две литературные реминисценции. Помимо С. Есенина, прослушивающегося во второй строке «думая о дальнем дорогом» (у Есенина «утопая в дальнем дорогом»), бросается в глаза и наличие Лебедева-Кумача с его знаменитым утверждением: «Я другой такой страны не знаю, / Где так вольно дышит человек!» Но обрубая фразу советского песенника после слова «вольно» и завершив ее двумя наречиями «смирно и кругом», Губерман вдруг придает строке оттенок военной команды. Стихотворение обретает не только пародийное звучание, но несет в себе смысл, совершенно обратный тому, что вкладывал в свои строки Лебедев-Кумач. Таким образом, просто и, казалось бы, без всякого творческого напряжения поэт обнажает суть так называемого «казарменного социализма».

Если в только что приведенном стихотворении основную смысловую нагрузку несли на себе наречия , то в следующем четверостишии эту функцию выполняют прилагательные:

Все дороги России – беспутные,

Все команды в России – пожарные,

Все эпохи российские – смутные,

Все надежды ее – лучезарные.

Поэт берет четыре аспекта российской действительности: дороги, команды, эпохи, надежды и подбирает к ним соответствующие, на его взгляд, определения. Первые три из них несут в себе негативную оценку и лишь четвертая – «лучезарные» - позитивную. Но в стране, где все дороги беспутные, команды – пожарные, эпохи – смутные, никаким лучезарным надеждам сбыться, конечно, не суждено. Обманность света, которые несут в себе надежды, раскрывается предшествующим текстом, следовательно, и единственный эпитет с положительным наполнением теряет свой смысл.

В конце 1980 – начале 90-х, когда из-под ног партократов стала уходить почва, многие из них быстро переориентировались. Использовав положение и предоставляемые новым временем возможности, они стали создавать различные коммерческие учреждения, благополучно вливаясь в первые ряды предпринимателей. Этот процесс в качестве штриха, лаконичного и незатейливого наброска нашел свое выражение в другом четверостишии Губермана, где в начальных строках как бы между прочим отмечается еще одна проблема, обнаружившая себя в те же годы:

Бросая свой дом, как пожарище –

Куда вы, евреи, куда?

Заходят в контору товарищи,

Выходят – уже господа.

В 1985 г., в период начавшихся перемен, когда на страницы газет и журналов хлынула информация по истории страны советского периода, до той поры утаиваемая от народа, у людей будто открылись глаза на мир, в котором они жили, на историю своего отечества с ее взлетами и падениями. Именно это состояние вдруг прозревшего человека зафик­сировано Р. Рождественским в стихотворении "Письмо про­фессору С.Н. Федорову".

Известно, что Святослав Николаевич был глазным хи­рургом мирового класса, и, обращаясь к "глазному чародею", поэт пытается найти ответ на вопрос: "отчего это массовая слепота настигает зрячих людей?" Далее автор раскрывает механику того, как это происходит с обществом:

И хотя болезнью

ее не зовут,

получается странный круг:

люди слепнут вдруг.

И слепыми живут.

А потом прозревают.

По мнению поэта, такая странная слепота за последние десятилетия "настигала" людей не один раз, а как минимум трижды. Когда именно, автор не уточняет, но можно предпо­ложить, что это были времена, связанные с именами Сталина, Хрущева, Брежнева: "Три эпохи. Три гордости. Три стыда. Боли три. И радости три". В отличие от других авторов Рождествен­ский не стремится окрасить эти периоды каким-то одним цветом. Каждый из них имел свои боли и радости, свои достижения и свой позор, и поэт чувствует долю своего участия во всем, так как в эти же времена он "свой хлеб добывал" поэтическим словом. Автор не возводит себя в ранг пророка, не отъединяет свою судьбу от судьбы общества и признается, что "три раза вместе со всеми слеп, и три раза вновь прозревал". Он верит, что в последний раз страна прозрела всерьез ("мы сейчас верим в то, что прозрели всерьез") и не допустит, чтобы ее снова "ослепили", но на всякий случай в конце стихотворения спра­шивает у глазного хирурга: "Может, есть у Вас средство какое-нибудь, чтобы люди не слепли, прозрев?"

Вопрос хотя и риторический, но не совсем праздный, по­тому что времена переменчивы, а люди наивны и доверчивы. Их не так сложно обмануть различными обещаниями, посулами, осо­бенно, когда они срываются с уст государственных мужей; не так трудно убедить их в правильности звучных лозунгов, в верности вновь избранного пути и т.д. Одним словом, усыпить или ослепить...

Видно, нечто подобное произошло со страной в очередной раз уже после публикации стихотворения Рождественского. Рос­сийское общество и не заметило, когда, в какой именно момент страна свернула с тех демократических путей, на которые ста­ла она в восемьдесят пятом году. Отсутствие демократии со всей очевидностью обнаружилось лишь в начале октября 1993 г., когда из пушек и танков был расстрелян российский Белый дом, а парламент страны - низложен... К этому времени уже распал­ся былой Союз Советских Социалистических Республик, были пре­рваны между ними не только политические, но и экономические, и культурные связи.

Когда государство оказалось ввергнутым в пучину экономи­ческого кризиса, когда страну захлестнула преступность, когда обычным явлением стали проституция, наркомания, инфляция, безработица, детская беспризорность, взрывы, захват залож­ников, реальные военные действия, вдруг обнаружилось, что не так-то и плохо было при социализме, во всяком случае, не все в нем было худо.

Сожалением о трагической судьбе былой Державы напол­нено стихотворение Николая Тряпкина "В канун 1994 года" ("Наш современник", 1994, № 5). Лирический герой, некогда мечтавший о славе и знавший "свою стреху в отцовском доме", печально размышляет о том , что не стало вдруг ни его стрехи, ни его Державы:

А нынче нет моей стрехи

И нет Державы.

И в горьком дыме все верхи

И все канавы.

"Горький дым", по всей вероятности, не только символи­зирует горький осадок в душе поэта от произошедших перемен, но воспринимается и в своем прямом значении, ассоциируясь с дымом, исходящим от пепелища. Причем мотив пронесшегося над страной пожарища приобретает особую масштабность благодаря тому, что автор выстраивает систему ценностей по вертикали, и дым захватывает все от низа до верха ("в горьком дыме все верхи и все канавы").

Происходящее с Державой поэт переживает как личную боль, потому что его судьба была прочно связана с судьбой отчизны, а после трагических перемен лирический герой потерял "свою стреху", то есть - свое место в жизни страны. Песни его, которыми он жил, за ненадобностью очутились в помойной яме (гипербола "в помойном рвище" лишь усиливает степень трагич­ности), душа кричит, как пленный сокол, а сам герой тонет в апатии и безверии "у смертной двери". И когда после горьких признаний поэт, используя прием обрамления, завершает стихотворение начальными строфами, они вызывают в сердце читателя щемящее чувство сопереживания человеческой драме:

А ведь когда-то, милый брат,

Нам снилась слава.

И среди нас искала клад

Моя держава.

А нынче нет моей стрехи

И нет Державы.

И в горьком дыме все верхи

И все канавы.

Мотив тревоги за происходящее со страной с еще большей силой звучит в подборке стихотворений Глеба Горбовского "И это все сейчас", опубликованной в том же номере журнала, что и стихотворение Тряпкина. Характерно то, что подборка Горбов­ского и стихотворение предыдущего автора уже своими названи­ями привязываются к конкретному времени: "В канун 1994 года", "И это все сейчас". Таким образом, выраженное в них настрое­ние, состояние лирического героя имеет прямое отношение к тому времени, в котором мы непосредственно живем.

Подборка Горбовского открывается стихотворением "Больнич­ное", а само стихотворение - мрачной картиной:

На окнах наледь и решетки.

Среди больных, как волк, бродя...

С первых же строк лирический герой признается, что он в больнице лечится от водки и рядом с ним такие же алкоголики, как он сам. Причем рассказ сопровождается лаконичным описанием состояния больных:

Вокруг пылают щечки, уши,

глаза выходят из орбит...

Казалось бы, подобные сцены могут вызвать лишь отвраще­ние и желание поскорее покинуть это логово, но герой не спе­шит. Наоборот он признается:

Мне по душе больные души,

а от здоровых душ - знобит.

В контексте сказанного данные строки могут воспринимать­ся в том смысле, что лирическому герою близки больные души потому, что он и сам больной, и "знобит" его от здоровых по той же причине. Но последняя замыкающая строфа открывает в позиции героя иную своеобразную логику:

Явь заоконная безбожна.

Я с этой явью не дружу.

Я здесь останусь, если можно,

Двадцатый век пересижу.

Становится ясно, что лирический герой предпочитает компанию больных алкоголиков не потому, что они сами по себе хорошие, а потому что они все-таки лучше тех "здоровых", ко­торые "заоконный" мир ("явь") сделали "безбожным" настолько, что не остается никакого желания выходить в него. До какой же степени должен был перемениться мир, если здоровые люди вызывают большую опаску, нежели больные алкоголики?!

"Здоровые" люди, способные "обезбожить" мир, для поэта все равно, что враги, и потому он недвусмысленно заявляет в другом стихотворении: «Где я жил? В стране Советов. Где живу? В стране врагов». Одновременно ощущается враждебное отношение к настояще­му и ностальгия по прошедшему, в чем автор сближается с Тряпкиным. Но поэт далек от идеализации прошлого. "Как мы жили? - задает он вопрос и сам отвечает: - По команде". Но тем не менее в сопоставлении с настоящим прошлое предстает в гораздо выигрышном свете, так как на вопрос "Как живем?" он вынужден отвечать: "Идем ко дну". Осознание тупиковости настоящего вызывает в лирическом герое бесконечную животную тоску, от ко­торой он готов завыть: «Сяду в кресло на веранде да повою на луну».

Эти строки свидетельствуют не только о внутреннем состоянии героя, они о безвыходности и беспро­светности настоящего. Чувство неприязненности к происходящим в отечестве про­цессам у поэта не временная вспышка, а устоявшееся отношение, свидетельством чему является еще одна строка: "И смердит нас­тоящее..."

Очень характерным в тематическом и содержательном плане для поэзии середины 90-х гг. является и стихотворение Владимира Гордейчева:

… И в хаос нынешний вникая,

я то и вижу, что отнюдь

не может бестолочь такая

на демократию тянуть.

Бесчестье правит в доме нищем,

куда ты к старости пригреб,

а у тебя твой вклад похищен,

что ты сколачивал на гроб.

Пророк владычит в тех затеях,

чья новомодность не нова,

где по наличью только денег

предполагаются права (…).

Так атакованы сегодня

мы хищной смутою из смут,

где победительно-свободно

лишь волки бизнеса снуют.

Скверней не выдумать напасти:

ведь никакой еще вандал

свое отечество на части,

как ныне ставшие у власти,

разъять и грабить не давал.

Любопытно, что мотивы ностальгии, плача и сожаления по ушедшей власти Советов в самое последнее время сменяется убеждением в то, что былое обязательно возвратится, и народ станет хозяином своей судьбы. Особенно отчетливо эта мысль звучит в заглавных и финальных строках стихотворения И. Дудина, опубликованного в августе 2007 года в газете «Советская Россия»:

Не затянется память илом,

Время русских людей разбудит…

Было, было! все это было!

И уверен, что снова будет!

В монографии В. Славецкого «Русская поэзия 80-х – 90-х годов ХХ века» выделяется одна характерная черта поэзии последнего десятилетия: «В начале 90-х годов в стихах стояли стон и плач , продолжаются они и до сих пор, но уже по инерции» (с. 90). Этим же критиком отмечается, что «на фоне общего стона и плача (…) усилились религиозные мотивы, вернулась в поэзию любовная тема, переживает новый виток мифологема «небесная Россия» (с. 3).

О возрождении и укреплении религиозной линии в современной поэзии свидетельствует творчество М. Рахлиной, О. Николаевой, С. Кековой, А. Зорина, в чьих стихах выражается постижение и попытка толкования Библии, пламенная любовь к Христу, убеждение, что только вера может быть основой возрождения человека. Так, например, О. Николаева убеждена, что церковь может стать генератором русского культурного самосознания, а творчество С. Кековой является самым последовательным и успешным воплощением религиозных мотивов:

Но опять душа моя окрепла,

Как весною заросли ольхи,

Потому что восстает из пепла

Человек, судимый за грехи.

В любовной лирике преобладают эротические мотивы, откровенные и обнаженные как в прямом, так и в переносном смысле сцены, как, например, у Александра Коковихина:

Я не умею воевать,

редуты брать одной ногою,

мое призвание – кровать

с тобой – нагою…

Если ранее рыцарский, боевой дух считался одним из лучших свойств мужчины, то теперь в ранг достоинства возводится как совершенное отсутствие этого качества, так и наличие лишь единственного «призвания», заключающегося в постельных играх с любимой. Нередко при этом любовная тема укладывается в изысканно-метафорическую упаковку, как в последующих двух строчках: Уже бежали мои губы / По синусоиде груди…

Характерным для современного состояния любовной поэзии является и следующее стихотворение того же Коковихина:

Тонкий рот да глаза печальные,

да волос неприбранный сад –

все красивое так банально,

что не хочется продолжать.

Ты замри. Осторожно раздену.

Подбородок. Линия. Бред.

Я люблю и собой не владею,

но пытаюсь закончить портрет.

И рисую сухими губами,

но к тебе – обжигая, слепя –

ничего не могу добавить,

разумеется, кроме себя.

В конце 1980-х гг. громко заявили о себе такие поэтические группы, как концептуализм, метаметафоризм, неофутуризм, куртуазный маньеризм, соц-арт и др. Все они подчеркивают свою авангардность, стремление к коренному обновлению поэтической образности. Общественная реальность для поэтов-авангардистов абсурдна и антигуманна. И в воссоздании образа абсурдного мира используются принципы центонной поэзии, которая создается из чужих готовых строк. Иронически обыгрываются цитаты и образы из классической литературы, лозунги и штампы официальной пропаганды. Все это подсвечивается авторской иронией, которая и становится основным конструктивным элементом. Торжествует полистилистика: смешение сленга и архаики, просторечия, языка общественно-политических и научных текстов и т.д. По этому поводу В. Славецкий замечает: «Использование всех стилей сразу – это уж никак не вершина культуры, а как раз плоская равнина, в дурном смысле «нейтральный стиль» (с. 15).

Славецкий считает крупнейшими поэтами современности В. Казанцева, Ю. Кузнецова, Вл. Соколова, О. Чухонцева, а одним из важнейших особенностей нынешней литературы выделяет «отсутствие новых идей» (с. 90). Подводя же итоги последнему десятилетию ХХ века, он констатирует: «Со смертью Р. Рождественского закончились соцреализм, собственно советская поэзия, со смертью И. Бродского – специфическое новейшее барокко (…). Со смертью А. Иванова кончилась эпоха прямолинейной советской пародии. После кончины Б. Окуджавы иссякла бардовская традиция. А неожиданная смерть Вл. Соколова словно завершила целую эпоху традиции русского лиризма».

В статье «Поэзия большого стиля» С. Мнацаканян («Лит. газета», август, 2006) заметил, что за последние 15 – 20 лет школа советской поэзии практически стерта из сознания читающей публики, а новые поэты так и не вышли на арену общественной жизни, не вызвали массового интереса, хотя расползлись по Интернету и активно самоиздаются. Свою статью Мнацаканян завершает мыслью: «У русской поэзии есть только одно будущее – ее великое прошлое».

ПОСТМОДЕРНИЗМ

Постмодернизм – явление, первоначально появившееся и теоретически оформившееся в западном искусстве. Среди литературоведов термин впервые применил Ихаб Хассан в 1971 г., первый манифест постмодернизма сочинил Лесли Фидлер, а в 1979 г. вышла книга Ж.Ф. Лиотара «Постмодернистическое состояние», в которой философски осмысливалось состояние мира в период развития средств массовой коммуникации.

На теорию и практику постмодернизма несомненное влияние оказали идеи французского философа Ж. Дерриды, изложенные в статье «Структура, знак и игра в дискурсе гуманитарных наук», где он охарактеризовал постмодернизм как «разрушение всего общепринятого и укоренившегося в общественном сознании».

Постмодернизм в Германии вызвал сдержанную и критическую оценку, но в России к нему отнеслись с большим интересом, и он стал предметом философского и литературоведческого изучения с конца 80-х – начала 90-х годов ХХ века в работах М. Эпштейна, М. Ямпольского, А. Жолковского, И. Ильина и других. После публикаций В. Курицына и М. Липовецкого стало традицией вести отсчет отечественного постмодернизма с произведений А. Битова «Пушкинский дом» и В. Ерофеева «Москва – Петушки». Тенденции постмодернизма в русской литературе впоследствии были развиты Д. Приговым, Сашей Соколовым, Э. Лимоновым, Л. Петрушевской, Т. Кибировым и другими.

Слово «модерн» обозначает новое время или любую новизну вообще, и в русской поэзии ХХ века этот термин соотносят, прежде всего, с течениями символизма и акмеизма. Модернизм и постмодернизм – явления кровно родственные, разделенные лишь приставкой, указывающей на временную последовательность: постмодернизм буквально означает то, что следует после модернизма и наследует его традиции. (Заметим в скобках, что между двумя этими течениями в русской литературе долгое время существовал соцреализм). Постмодернизм выступил как наследник и русского авангардизма (футуристов) и в своем развитии ориентировался не только на элитарную, но и на поп-культуру.

Постмодернизм как литературное явление вызывает разные оценки: для одних он является свидетельством кризиса и деградации современной культуры, а другие видят в нем проявления мощного творческого потенциала. Но и для первых, и для вторых бесспорным является факт того, что постмодернизм выступает как значительное явление для современной литературной ситуации , более того – постмодернизм все чаще объявляется ведущей тенденцией современной русской литературы.

Особенностью структуры постмодернистского произведения является сплав высокого и низкого. Так, в поэме Вен. Ерофеева «Москва – Петушки» образы возникают в процессе диалога между высоким стилем классической русской поэзии и вульгарной лексикой: «Зато у моего народа - какие глаза! Они постоянно навыкате, но – никакого напряжения в них. Полное отсутствие всякого смысла – но зато какая мощь! (Какая духовная мощь!) Эти глаза не продадут. Ничего не продадут и ничего не купят. Чтобы ни случилось с моей страной, во дни сомнений, во дни тягостных раздумий, в годину любых испытаний и бедствий, - эти глаза не сморгнут. Им все божья роса…»

В этом небольшом отрывке переплелись и одическая интонация, и реализация метафоры, создающей иронический пафос: «Глаза не продадут (в смысле - не предадут). Ничего не продадут и ничего не купят», и цитата из известного стихотворения в прозе И. Тургенева «Русский язык», и фольклорная – усеченная русская пословица, восстановление опущенной части которой «плюй в глаза» сводит на нет всю воспевающую интонацию этого монолога.

Постмодернисты сочетают языки разных эпох и культур, используют прием полистилистики, то есть стилевой неоднородности произведения, вживляют в текст элементы разных эстетических направлений. Характерным в этом плане является фрагмент из стихотворения Т. Кибирова:

Что же мы бессонные зенки таращим

в окна хрущёвок , в февральскую муть.

Что же склоняемся мы над лежащим

мертвым ли, пьяным под снегом летящим,

чтобы в глаза роковые взглянуть.

Этак мы Сема такое обрящем …

Обратим внимание на то, как в одном поэтическом тексте сочетаются слова разной стилистической окраски: просторечное «зенки таращим», «хрущовки» - с книжными «глаза роковые» и архаизмом «обрящем».

Типологическими чертами постмодернистических произведений являются пародирование соцреалистических идеологем, обильное использование цитат и реминисценций из классических произведений, клише и штампов. Покажем это на примере четверостишья И. Губермана:

Я Россию часто вспоминаю,

Думая о дальнем дорогом.

Я другой такой страны не знаю,

Где так вольно, смирно и кругом.

В стихотворении из четырех строк можно обнаружить две литературные реминисценции: помимо Есенина, прослушивающегося во второй строке «думая о дальнем дорогом» (у Есенина: «утопая в дальнем дорогом»), бросается в глаза и наличие усеченных двух строк Лебедева-Кумача: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек». Но обрубая фразу советского песенника на полуслове и дополнив ее двумя наречиями «смирно и кругом», Губерман придает строке оттенок военной команды: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно, смирно и кругом». Стихотворение приобретает не только пародийное звучание, но уже несет в себе смысл, совершенно обратный тому, что вкладывал в свои строки Лебедев-Кумач.

В словаре «Современная философия» сообщается, что «постмодернизм сознательно переориентирует эстетическую активность с творчества на компиляцию и цитирование, с создания оригинальных произведений на коллаж». Вот пример из А. Еременко, свидетельствующий о правдивости приведенных слов:

Играет ветер, бьется ставень,

А мачта гнется и скрипит…

А по ночам гуляет Сталин,

Но вреден север для меня!

Первые две строки четверостишья интонационно, ритмически, а порой и дословно совпадают со строками из лермонтовского «Паруса»: «Играют волны, ветер свищет, а мачта гнется и скрипит…», третья строка, вероятно, авторская, а четвертая из пушкинского «Евгения Онегина». Но при этом объединение в одной строфе строк разных авторов не создает единой смысловой картины, они остаются совершенно разобщенными, не смыкающимися друг с другом кусками.

Одним из распространенных приемов постмодернистических произведений является ассоциативная связь между образами и частями. Особенно ярко этот прием использован в романе эмигранта третьей волны Саши Соколова «Школа для дураков», в котором герой выступает изолированной личностью, живущим в диалоге с самим собой. Это подросток, страдающий раздвоением личности, и поэтому повествование строится как непрерывный монолог себя с другим собой. Мальчик живет своей внутренней жизнью, в своем собственном времени. Вся внешняя действительность пропускается через его представление. В мире мальчика стираются все временные понятия, уничтожаются причинно-следственные связи. Герой лишен чувства времени, события прошлого и настоящего предстают как одновременные, они совмещаются. Умерший учитель Павел Петрович, примостившись на батарее, посвящает мальчика в подробности жизни, припоминает обстоятельства собственной смерти. Герой продолжает учиться в школе для умственно отсталых и, вместе с тем, уже работает инженером и собирается жениться. Железнодорожная ветка совмещается в его сознании с цветущей веткой акации , а она ассоциируется с первой любовью героя - Ветой Акатовой . Расчленив слово, по-новому скомпоновав его элементы, герой из слова «иссякнуть» получает «сяку », напоминающее по произношению нечто японское. Отсюда возникает миниатюра в японском стиле – гора, снег, одинокое дерево и как бы справка о климате: «В среднем снежный покров – семь – восемь сяку, а при сильных снегопадах более одного дзе».

Литературовед П. Козловски в качестве основных признаков постмодернизма выделяет дефицит моральной культуры, цинизм, раздробленность, утрату общехристианской картины мира. В правоте ученого убеждают и произведения Э. Лимонова, в частности, его «Дневник неудачника», на страницы которого, эпатируя читающую публику, автор выбрасывает груды жизненного и словесного мусора, замешанного на ненормативной лексике. Особенно грубо эта черта лимоновского стиля выпирает в тех случаях, когда речь идет об эротических переживаниях героя, его сексуальных пристрастиях, попытках разрушить одиночество при помощи любовных связей. Поэтому вполне убедительным представляется вывод Л.И. Бронской о том, что «Лимонов оказывается на грани художественного и нехудожественного, чаще нехудожественного».

Этими же чертами обладают и произведения Юза Алешковского, в частности, его «Николай Николаевич», в котором русский мат используется обильно, с той легкостью и естественностью, что и нормативная лексика. Такая ситуация представляет уже угрозу самому художественному акту и художественности вообще. В таких произведениях порой все богатство русского языка сводится к набору бранных слов. Естественно, что они не способствуют повышению культуры человека , наоборот, они пропагандируют цинизм, невежество и бескультурье.

Постмодернизм проник и в публицистику, став для некоторых изданий этической, эстетической и стилистической нормой. Приведем отрывок из статьи Т. Хорошиловой о чествовании писателя В.П. Астафьева, опубликованной в газете «Комсомольская правда» 30 мая 1997 г.: «Торжественная часть началась с излияния елея на душу «великого огородника», как называли немцы Астафьева. В. Астафьев - большой писатель, и судьба России – это и его судьба (…). На банкете лауреата усадили за особый стол, но теплой компании у писателя из сибирской деревни Овсянка не получилось. Астафьев общался с поклонницами, московский бомонд – сам с собой, немецкая сторона – сама с собой (…). Народу пришло столько, что не хватило вилок. Потом вина. Жульен подали не соленым, а шашлык – поджаренным на несвежем масле. Пломбир был с гнилыми бананами, а сваренный в кастрюле кофе разливали в чашки половником. Когда официанты стали уносить не доеденное писателями мясо обратно на кухню, небогатые нынче «огородники» российской словесности стали украдкой запихивать в портфели с рукописями фрукты с ваз так искусно, что педантичная немецкая сторона ничего не заметила».

Вероятно, автор статьи не ставила своей целью воссоздать творческий портрет известного и уважаемого русского писателя, но, тем не менее, остается непонятным, для чего нужно было излить столько желчи, яда и сарказма на ни в чем не повинного писателя? Какая необходимость столь откровенно демонстрировать собственный цинизм? Неужели для того только автор и посетила торжества, посвященные Астафьеву, чтобы доложить читателю доброкачественность подаваемых блюд, чего хватало или не хватало, кто, что и куда запихивал. Если даже допустить, что всё это на самом деле имело место, не это же было главным в событии. Ощущение такое, будто автору доставляло удовольствие тыкать нос читателя вслед за своим, в самое скверное и низменное в человеческом поведении. О журналистской этике, о доброжелательности к описываемому предмету, об объективности в оценках нет и речи. Их заменили эпатаж, стёб, ерничанье. Выделяя эти характерные признаки журналистики 90-х годов, Г. Туз, преподаватель СГУ, небезосновательно задается вопросом: «Как бы разрушая стереотип, не разрушил ли журналист и нечто, не подлежащее разрушению?» И под этим «нечто» Г. Туз подразумевает порядочность, благородство, безусловную культуру поведения, языка и так далее. Она же с сожалением отмечает, что в стихии постмодернизма человек перестает быть человеком, ему становятся смешны естественные и трогательные проявления человечного в человеке: любовь, жалость, смущение, талант, порядочность.

Автор статьи «Журналистика 90-х - «стёб» или постмодернизм?» приходит к убеждению, что российский вариант постмодернизма не так уж и безобиден. «И, если, по словам Б. Парамонова, «постмодернизм – это ироническое принятие жизни», хотелось бы, чтобы эта ирония была бы ещё и самоиронией, да и вообще - подобрее, что ли», - выражает Г. Туз своё пожелание.

Осенью 2007 г. в Интернете появилось анонимное четверостишие ярко выраженного постмодернистского толка, в котором выражался некий кризис новомодного течения:

Но уже не светит путь тернистый

Интертекстуальным пошлякам.

Выхожу я из постмодернизма,

Хватит прислоняться к косякам.

Общий мотив четверостишия («выход», «уход») с упоминанием о тернистом пути не может не напомнить трансформированный начальный мотив известного лермонтовского стихотворения: «Выхожу один я на дорогу; / Сквозь туман кремнистый путь блестит …» В заключительной части четверостишия столь же явно звучит мотивная перекличка с зачином пастернаковского «Гамлета»: «Гул затих. Я вышел на подмостки. / Прислоняясь к дверному косяку…» Но в данном случае важны не эти явные атрибуты постмедернистского стиха, а общее смысловое направление четверостишия, в котором отчетливо заявлен выход, уход от постмодернизма. Любопытно проследить, как в рамках небольшого стихотворения переосмысливается пастернаковский «дверной косяк»: здесь «косяк» осознается как нечто косое, кривое, неправильно оформленное, эстетически не оправданное. И вся фраза «хватит прислоняться к косякам» прочитывается как прощание, уход от неверно принятой литературной позиции, как резкий и решительный отказ от тех неоправданных литературных подпорок, на которые опирался до этого автор-постмодернист.

Так или иначе, в четверостишии озвучивается наметившийся в постмодернизме кризис.

Лицо России особенно индивидуально,ибо восприимчиво не только к чужому, но и к своему.Д. Лихачёв Развитие современной русской литературы – живой и стремительно развивающийся процесс, каждое художественное произведение в котором является частью быстро меняющейся картины. Вместе с тем в литературе происходит создание художественных миров, отмеченных яркой индивидуальностью, определяемых и энергией художественного творчества, и разнообразием эстетических принципов. Современная русская литература – это литература, которая появилась в нашей стране на русском языке, начиная со второй половины 80-х годов до настоящего времени. В ней отчётливо видны те процессы, которые определили её развитие в 80-е годы, 90-900 годы и, так называемые «нулевые», т. е. после 2000 года. Следуя хронологии, в развитии современной литературы могут быть выделены такие периоды, как литература 1980-90 годов, литература 1990-2000 годов и литература после 2000 года. 1980-90е годы войдут в историю русской литературы как период смены эстетических, идеологических, нравственных парадигм. В это же время произошла полная смена культурного кода, состоялось тотальное изменение самой литературы, роли писателя, типа читателя (Н. Иванова).Последнее десятилетие с 2000г., так называемые «нулевые» годы, стало средоточием многих общих динамических тенденций: были подведены итоги столетия, усилилось противостояние культур, произошло нарастание новых качеств в различных сферах искусства. В частности в литературе наметились тенденции, связанные с переосмыслением литературного наследия. Не все тенденции, происходящие в современной литературе, могут быть точно обозначены, так как с течением времени многие процессы продолжают видоизменяться. Безусловно, что многое, из того, что происходит в ней, часто имеет полярные мнения среди литературоведов. В связи со сменой эстетических, идеологических, нравственных парадигм, произошедших в 1980-900-е годы, радикально поменялись взгляды на роль литературы в обществе. Россия XIX и XX веков была литературоцентристской страной: литература брала на себя многочисленные функции, в том числе она отражала философские поиски смысла жизни, формировала мировоззрение и несла воспитательную функцию, при этом оставаясь беллетристикой. В настоящее время литература не играет ту роль, которую она выполняла прежде. Произошло отделение литературы от государства, минимализировалась политическая востребованность современной русской литературы. На развитие современного литературного процесса большое влияние оказали эстетические идеи русских философов Серебряного века . Идеи карнавализации в искусстве и роль диалога. М.М, Бахтина, новая волна интересак Ю.Лотману, Аверинцеву, психоанлитические, экзистенциалитские, феноменологические, герменевтические теории оказали большое влияние на художественную практику и литературоведение. В конце 80-х вышли тексты философов К. Свасьяна, В. Малахова, М. Рыклина, В Махлина, филологов С.Зенкина, М.Эпштейна, А. Эткинда, Т. Венидиктовой, критиков и теоретиков К. Кобрина, В. Курицына, А.Скидана.

Саша Соколов – литературное имя Александра Всеволодовича Соколова . По образованию он – филолог. Им написано 3 романа: «Школа для дураков» («Октябрь». 1989. № 3) «Между собакой и волком» («Волга». 1989. № 8,9)«Палисандрия» («Октябрь». 1991. № 9-11)

Когда Саша Соколов приступал к работе над «Палисандрией» он ставил перед собой сверхзадачу: «написать роман, который покончит с романом как жанром». Уничтожение романного жанра Соколов связывал с ключевым приемом – пародией, пародией на многочисленные псевдолитературные жанры, наводнившие массовый рынок: политический триллер, приключенческий роман, порнографический роман и т.д. Особенно раздражало Соколова в эмигрантской литературе обилие мемуарной прозы, вытеснившей произведения истинно творческие, сотканные фантазией художника. В частности, «Палисандрия» Соколова – пародия на воспоминания дочери Сталина – Светланы Алилуевой.

Главный герой – рассказчик романа Саши Соколова – некий Палисандр Дальберг, «кремлевский сирота» – внучатый племянник Берии и правнук Григория Распутина. Палисандр должен стать исполнителем покушения на главу советского государства Леонида Брежнева. К этому покушению его готовит Юрий Андропов. Покушение провалилось. Палисандр арестован. Вскоре его освобождают. И Андропов предлагает ему уехать за границу. Этим мотивом Саша Соколов повторяет характерный для эмигрантской литературы мотив изгнания из рая. Эмиграция Палисандра выгодна Андропову потому, что он избавляется от конкурента на высший государственный пост. Палисандр уезжает, и Андропов приходит к власти.

Палисандр уезжает за границу якобы с секретной миссией – восстановить связь времен встречей с русской культурой ранних волн эмиграции. Приехав за границу, Палисандр начинает активно связывать времена, но при помощи своей сексуальной активности, вступая в интимные контакты со всеми старухами эмиграции, (здесь присутствует явная пародия на роман В. Набокова «Лолита», где герой любит нимфетку, девочку-подростка).

Роман заканчивается тем, что Палисандр возвращается из-за границы с гробами русских эмигрантов. Однако это не восстанавливает связи времен. Напротив, все существующие в стране часы начинают показывать индивидуальное время.

В романе Саши Соколова дан образ «взбесившегося времени» – по существу – антивремени: действие романа перепрыгивает через века и пространства. Герой Соколова пускается в интеллектуальное познание истории, но оно оборачивается эротическим познанием русской истории.

Саша Соколов выражает мысль, характерную для постмодернизма в целом, о том, что действительность иррациональна, но повторяема. Что-то новое можно создать лишь из обрывков, осколков, фрагментов старого, так как поступательное движение духа уже прекратилось.

Современная литература приходит к мысли о том, что реализм оказался не способным охватить и передать на языке реалистического искусства глубинные законы современности. Поэтому постмодернизм стремится перехватить инициативу у реализма. И дело даже не в том, что постмодернизм более современен стилистически. Постмодернистская литература заметила и сумела передать качественное изменение современного сознания по сравнению с сознанием человека первой половины ХХ века. Язык же реалистической литературы создан для познания закономерностей исторического процесса. И пока реалисты не смогут понять, что есть история на современном этапе, новой реалистической литературы не будет.

Литературный процесс XX века своими корнями уходит в век XIX.

Глубинные связи, существующие между литературой XIX и XX веков определили во многом своеобразие развития литературных направлений нового искусства, формирование различных течений и школ, возникновение новых принципов отношения искусства к действительности.

Литература XX века отразила коренные социальные изменения, прок шедшие в России. Эпоха Октябрьской революции, круто изменившая судьбы страны, не могла не оказать решающего воздействия на национальное самосознание народа и интеллигенции.

Время рубежа XIX-XX столетий называют русским ренессансом . Рос­сия переживает в этот период небывалый по размаху культурный подъем: в литературе той поры творили Лев Толстой и Чехов, Горький и Бунин, Куприн и Л.Андреев; в музыке - Римский-Корсаков и Скрябин, Рахманинов и Стравинский; в театре - Станиславский и Комиссаржевская, в опере - Шаляпин и Нежданова. При всех конфликтах и противостояния идеологических и эстетических каждый художник-творец имел право отстаивать свое видение мира и человека.

Явлением в литературной жизни рубежа веков был символизм , с которым прежде всего связано понятие "серебряный век" русской поэзии. Символисты чутко уловили и выразили тревожное предощущение социальной катастрофы. В их произведениях за­печатлен романтический порыв к миропорядку, где царит духовная свобода и единение людей. Это были поэты и прозаики и одновременно философы и мыслители, широко эрудированные люди, обновившие поэтический язык, создавшие новые формы стиха, его ритмику, словарь и краски. Брюсов, Баль­монт, Белый, Блок, Бунин - у каждого из них свой голос, своя палитра, свой облик. Симво­листы свято верили в искусство, в его великую преображающую земное бы­тие роль.

Своеобразным развитием идей символизма стал акмеизм (от греч. слова "акме" - высшая степень чего-либо, цветущая сила), возникший из отри­цания представления символистов об истинности мира, созданной интуицией художника. Акмеисты (А.Ахматова, Н.Гумилев, О.Мандельштам) провозгла­шали высокую самоценность земного мира, утверждали права конкретного слова, которому возвращали изначальный смысл, освободив его от многозначительности символистских толкований.

Несколько раньше акмеистов на литературную арену вышли футурис­ты , утверждавшие возможность создания нового искусства путем отказа от искусства прошлого. Объявляя классику отжившим явлением, призы­вая сбросить Пушкина, Достоевского, Толстого... с "парохода" современности, футуристы (от лат. слова "futurum" - будущее) утверждали свое право на обновление слов, на создание нового слова, выражающего древнейший смысл звука (В.Хлебников). В 1910-е годы в России существовало несколько групп футуристов: кубофутуристы (В.Хлебников, Д.Бурлюк А.Крученых, В. Маяковский), кружок "Центрифуга" (Н.Асеев, Б.Пастер нак), эгофутуристы (И.Северянин). В.Маяковский был одним из вдохновенных участников обновления искусства и, несмотря на существующую между ним и футуризмом связь, сразу заявил о себе как о самобытном таланте. Маяковский стал глашатаем бунта против "жирных", ненавидя современную ему жестокую действительность. Нарушая нормы классического стихосложения, ломая привычные ритмы, поэзия Маяковского была ярко экспрессивна, выражала трагическое мироощущение ее лирического героя.

Удивительным явлением поэзии "серебряного века" стало возникновение в 1900-х годах течения "неокрестьянских" поэтов , которым суждено было сыграть значительную роль в духовной культуре XX столетия (С.Клюев, С.Клычков, С.Есенин, П.Орешин). Эти поэты, при всем их различии, родовыми корнями были связаны с русской деревней, крестьянством. Пути эти поэтов к творчеству были различны, но все они выступали как продолжатели традиций поэзии русского крестьянства Кольцова, Никитина, Сурикова. Народная песня, сказка, былина, усвоенная с детства, с одной стороны, усвоение образов классической поэзии Пушкина и Некрасова рождали са­мобытную поэзию одного из наиболее ярких представителей этого течения - С.Есенина.

Одной из ве­дущих тенденций литературного процесса начала XX века становится обра­щение к романтизму . Романтический пафос утверждения нового мира и че­ловека, рожденного Октябрем, проявился прежде всего в лирических жан­рах, в обращении поэтов к таким жанрам высокой лирики конца XVIII - XIX века, как ода и баллада.

Этапом в развитии романтизма как литературного направления в XX веке стало творчество М.Горького. Пафос романтической веры в безграничные возможности человека определяет идейно-художественную концепцию его рассказов и повестей 1890-1900 годов. Вместе с тем Горький, уже в предрево­люционные годы, обращается к реализму, к большим видам эпической прозы - повестям и роману ("Фома Гордеев", "Трое", "Мать").

С именем и творчеством Горького связано такое понятие, как "социа­листический реализм" , литературное направление и метод, идейно-эстети­ческая концепция которого была сформулирована М. Горьким. В послед­нее десятилетие ведутся ожесточенные споры о том, можно ли рассматри­вать "социалистический реализм" как явление искусства, поскольку лите­ратурный процесс в России советской эпохи находился под жестким иде­ологическим контролем. Именно в творчестве М. Горь­кого проявилось значение данного этапа развития литературы в изобра­жении действительности как творящейся на глазах у человека истории; это исследование психологии коллективного сознания, его активного, преобразующего мир начала, это сочетание критического пафоса изображения действительности с глубокой верой в человека и его будущее. Социалистический реализм как художественный метод был во многом нормативен (выбор темы, героев, принципов изображения), но эти "ограничения" были обусловлены задачей создания образа героя времени - труженика, творца, созидателя (творчество А.Серафимовича, Ф.Гладкова, ЛЛеонова, В.Катае­ва, М.Шагинян и др.).

К 20-м годам в русской литературе складывается тенденция к эпичес­кому осмыслению действительности . Искусство ставит перед собой зада­чу отразить судьбу отдельной личности в стремительном движении вре­мени. Так рождаются лиро-эпические поэмы В.Маяковского и С.Есени­на, Э.Багрицкого и Б.Пастернака. В прозаических жанрах возникает но­вая видовая форма романа, опирающаяся на документ и использующая ху­дожественный вымысел (Д.Фурманов "Чапаев"). Другим типом романа становится произведение, в котором исследуется психология массы, коллектива (А.Фадеев "Разгром"); в новых исторических условиях развивается жанр социально-психологического романа (М.Булгаков "Белая гвардия"). В 20-е годы складываются подходы к созданию крупной эпической формы - романа-эпопеи ("Тихий Дон", "Жизнь Клима Самгина", " Хождение по мукам"), окончательное становление которой произойдет в 40-e годы.

Вторая половина 20-х - начало 30-х годов отмечена развитием сатирических традиций в прозе, поэзии и драматургии. В эти годы все отчетливее начинают проявляться отрицательные стороны нового общественного строя, формирующегося в Советской России. В рассказах М.Зощенко, повестях Булгакова, романах И.Илъфа и Е.Петрова, пьесах В.Маяковского, рассказах Толстого резкой критике подвергается рожденный революцией новый социально-психологический тип бюрократа, мещанина, приспособленца, выявляются объективные социально-исторические корни формирования психологии данного типа. Сатира советской эпохи наследует традиции Гоголя и Щедрина в художественном изображении чуждых гуманизму общественных явлений: широко используются элементы фантастики, иронии, гротеска наряду с пафосом утверждения, органически формирующим новый тип художественного мышления.

Эпическое начало, мощно заявившее о себе в конце 20-х годов, завершится созданием эпопейного жанра , взявшего на себя задачу осмысления исторических путей становления русской нации на новом этапе ее судьбы. Всем ходом развития русской литературы, и прежде всего опытом национально-исторической эпопеи Л.Толстого, подготовлено рождение романа "Петр Первый" А.Толстого. Проблемы "государство и народ", "человек и история", интеллигенция и революция" отразились в этом историко-документальном по типу повествования психологическом полотне. Исследованию одной из важнейших нравственно-философских и исторических проблем - проблеме судеб народных масс в революции - посвящен роман-эпопея "Жизнь Клима Самгина" М.Горького, "Хождение по мукам" А.Толстого - эпос о потерянной и возвращенной родине, а "Тихий Дон" М.Шолохова - эпопея-трагедия русского народа.

Литература 40-50-х годов отразила один из сложнейших этапов в судьбе России. Это была литература, воспевшая подвиг советского народа , его реальную силу и нравственную стойкость в схватке с врагом.

В 40-е годы лирическая поэзия определяет своеобразие литературного процесса. Одические и элегические жанры, различные формы песни, опирается на традиции русского фольклора (в поэзии А.Твардовского, А.Суркова, А.Ахматовой, Б.Пастернака, В.Инбер), отражали мир чувств и дум народа в годы великих испытаний.

Особую роль в литературе 40-х годов сыграли документально-публицистические жанры (очерки и повести А.Толстого, М.Шолохова, А.Платонова, определившие во многом становление повествовательных жанров о войне, созданных уже в 50-е годы ("Судьба человека" М.Шолохова). Новое поколение литераторов (Ю.Бондарев, В.Быков, Г.Бакланов), прошедшее войну, продолжало традицию изображения человека на войне, расширив и углу­бив нравственную и философскую проблематику очерков и повестей воен­ных лет.

Нравственные конфликты, ушедшие на второй план в годы войны, вновь заявили о себе в 60-е годы. Советская литература обращается к исследова­нию психологии человека, прошедшего испытание войной ("Две зимы и три лета" Ф.Абрамова); появляется жанр "лирической прозы" в творчестве В.Солоухина, О.Берггольц. Развитие жанра "лирической прозы" происходит в дальнейшем творчестве В.Астафьева, Е.Носова.

Глубоким анализом нравственных процессов в жизни общества и отдельного человека, вызванных к жизни эпохой тоталитарного господства коммунистической идеологии процессов, разрушающих личность, деформирующих ее, отмечены произведения, созданные в 50-60-е годы, - это роман Б.Пастернака "Доктор Живаго", романы-исследования А.Солженицына, поэмы А.Ахматовой "Реквием", А.Твардовского "По праву памяти".

Евгений Замятин говорил, что писателю необходима духовная свобода. В противном случае «у русской литературы останется толь­ко одно: ее прошлое».

Если всмотреться в глубинные токи литературной жизни, то нельзя не заметить, что ее движение в наши дни все меньше определяется уз­коидеологическими и политическими задачами. Возникает литерату­ра, уже не претендующая на учительскую роль. Она подчеркнуто скеп­тически, вплоть до презрительного пародирования, до «чернухи» и де­монстративного политического «нигилизма», относится к идеологичес­ким моделям.

И в то же время она потрясенно останавливается перед словно бы заново раскрывшейся глубиной и напряженностью экзистенциальных проблем. Человек в ней погружается в неотвратимые вопросы о смысле его личной жизни, о ценностях мира, в котором ему приходится жить, - вопросы, страшно запущенные или решенные в предшествующей ли­тературе не в пользу духовного выживания человека, его «самостоянья».

Это направление в литературе связано, например, с драматургией А. Вампилова, прозой В. Маканина, А. Битова, С. Каледина, с книгой «Москва - Петушки» В. Ерофеева, прозой и пьесами Л. Петрушевской и т. д.

Появление этой, условно говоря, «экзистенциальной» литературы (от лат. existentia - существование), разумеется, не перечеркивает большой традиции, которая всегда существовала.

Заслуги большой литературы и в советские времена неоспоримы. Даже в наиболее неблагоприятные для нее годы без особой надежды на появление в свет (а поэтому и вне конъюнктурной «идеологии») сидел над рукописями Андрей Платонов, писала «Поэму без героя» Анна Ахматова, создавали свои романы Б. Пастернак и В. Гроссман. Совер­шенно вопреки рекомендованным образцам начиналась «военная» и «деревенская» проза, пришли в литературу А. Солженицын, В.Астафь­ев, Ф. Абрамов, В. Распутин, В. Шаламов, В. Шукшин...

Но следует сказать и то, что одной традицией, даже самой ценной, не исчерпывается живая литература.

Сегодняшняя новая литература углубляется одновременно в «быт», в поток повседневной жизни, в «молекулярный» анализ текущего и, ка­залось бы, преходящего. И погружается - в глубь души, в смутные про­странства сознания современного человека, оказавшегося перед неразрешенностью главных смыслов своего существования. Сегодня в «быто­вого», обычного человека перемещается новая, еще неведомая ему ду­ховная активность. Показать пути ее воплощения в новых судьбах, не похожих на все, что было пережито русским человеком на протяжении последнего столетия, - вот поле, на которое вступила новая литература.

Иным становится отношение к книге. Может показаться даже, что литература, особенно текущая, умира­ет за невостребованностью. Еще немного - и читать будет почти неко­му. В том числе и великую классику всех времен и народов - интерес к чтению пал в последние годы. А те, кто читает книги, - читает их по привычке и зачастую, увы, псевдолитературу.

Сегодня, на рубеже XXI века, естественно задать вопрос: а есть ли будущее у русской литературы?

Вероятно, будут существовать одновременно и параллельно, как это было всегда, две литературы. Одна - «для внутреннего употребления» как иногда, даря свои книги, писал В. Маяковский. Это будет литера­тура вечных вопросов, которые стоят перед каждым человеком.

И - рядом, но не пересекаясь с этой литературой, - будет суще­ствовать «массовая литература», беллетристика, привлекающая тем, что она снимает с человека духовные перегрузки, освобождает его от труд­ного личного выбора, от собственного решения своих вопросов...

О каком временном промежутке идет речь, когда упоминается термин "современная русская литература"? Очевидно, что она берет свое начало с 1991 года, получив импульс развития после распада СССР. Сомнений в наличии этого культурного феномена в настоящее время не возникает. Многие литературные критики сходятся во мнении, что за созданием и развитием его стоят четыре поколения писателей.

Шестидесятники и современная литература

Итак, современная русская литература возникла сразу же после развала Советского Союза и падения железного занавеса не на пустом месте. Это произошло во многом благодаря легализации произведений писателей-шестидесятников, ранее запрещенных к публикации.

Широкой публике стали известны вновь открытые имена Фазиля Искандера (повесть «Созвездие Козлотура», роман-эпопея «Сандро из Чегема»); Владимира Войновича (роман «Приключения Ивана Чонкина», романы «Москва 2042», «Замысел»); Василия Аксенова (романы «Остров Крым», «Ожог»), Валентина Распутина (повести «Пожар», «Живи и помни», рассказ «Уроки французского»).

Писатели 70-х

Вместе с произведениями поколения опальных вольнодумцев-шестидесятников современная русская литература начиналась с разрешенных к публикации книг авторов поколения 70-х. Она обогатилась сочинениями Андрея Битова (роман «Пушкинский дом», сборник «Аптекарский остров», роман «Улетающий Монахов»); Венедикта Ерофеева (поэма в прозе «Москва - Петушки», пьеса «Диссиденты, или Фанни Каплан»); Виктории Токаревой (сборники рассказов «Когда стало немножко теплее», «О том, чего не было»); Владимира Маканина (повести «Стол, покрытый сукном и с графином посередине», «Один и одна»), Людмилы Петрушевской (рассказы «Удар грома», «Никогда»).

Писатели, инициированные перестройкой

Третье поколение писателей - творцов литературы было пробуждено к творчеству непосредственно перестройкой.

Современная русская литература обогатилась новыми яркими именами своих создателей: Виктора Пелевина (романы «Чапаев и Пустота», «Жизнь насекомых», «Числа», «Ампир В», «Т», «Snuff»), Людмилы Улицкой (романы «Медея и ее дети», «Казус Кукоцкого», «Искренне ваш Шурик», «Даниэль Штайн, переводчик», «Зеленый шатер»); Татьяны Толстой (роман «Кысь», сборники рассказов «Река Оккервиль», «Любишь - не любишь», «Ночь», «День», «Круг»); Владимира Сорокина (повести «День опричника», «Метель», романы «Норма», «Теллурия», «Голубое сало»); Ольги Славниковой (романы «Стрекоза, увеличенная до размеров собаки», «Один в зеркале», «2017», «Бессмертный», «Вальс с чудовищем»).

Новое поколение писателей

И, наконец, современная русская литература 21 века пополнилась поколением молодых писателей, начало творчества которых пришлось непосредственно на время государственного суверенитета Российской Федерации. К молодым, но уже признанным талантам можно отнести Андрея Герасимова (романы «Степные боги», «Разгуляевка», «Холод»); Дениса Гуцко (дилогия «Русскоговорящий»); Илью Кочергина (повесть «Помощник китайца», рассказы «Волки», «Алтынай», «Алтайские рассказы»); Илью Стогоффа (романы «Мачо не плачут», «Апокалипсис вчера», «Революция сейчас!», сборники рассказов «Десять пальцев», «Псы господни»); Романа Сенчина (романы «Информация», «Елтышевы», «Зона затопления»).

Литературные премии стимулируют творчество

Не секрет, что современная русская литература 21 века столь буйно развивается благодаря многочисленным спонсорским премиям. Дополнительная мотивация стимулирует авторов к дальнейшему развитию их творчества. В 1991 году была утверждена премия «Русский Букер» под эгидой британской компании «British Petrolium».

В 2000 году, благодаря спонсорству строительно-инвестиционной компании «Вистком», учреждена еще одна крупная премия - «Нацбест». И наконец, наиболее существенной является «Большая книга», учрежденная в 2005 году компанией «Газпром». Общее же количество действующих литературных премий в РФ приближается к сотне. Благодаря литературным премиям профессия писателя стала модной и престижной; русский язык и современная литература получили существенный толчок к своему развитию; ранее господствующий в литературе метод реализма был дополнен новыми направлениями.

Благодаря действующим писателям (что проявляется в произведениях литературы) развивается как коммуникативная система, путем дальнейшей универсализации, т.е с помощью заимствования синтаксических конструкций, отдельных слов, речевых оборотов из просторечия, профессионального общения, различных диалектов.

Стили современной литературы. Массовая литература

Произведения современной русской литературы создаются их авторами в различных стилях, среди которых выделяются массовая литература, постмодернизм, блогерская литература, роман-антиутопия, литература для клерков. Рассмотрим подробней эти направления.

Массовая литература сегодня продолжает традиции развлекательной литературы конца прошлого века: фэнтези, фантастики, детектива, мелодрамы, приключенческого романа. Впрочем при этом в ней ощущается поправка на современный ритм жизни, на стремительный научный прогресс. Читатели массовой литературы составляют наибольшую долю ее рынка в России. Действительно, она привлекает различные возрастные группы населения, представителей самых различных уровней образования. Среди произведений массовой литературы, сравнительно с книгами других литературных стилей, больше всего бестселлеров, т.е сочинений, имеющих пиковую популярность.

Развитие современной русской литературы сегодня в наибольшей степени определяют творцы книг с максимальными тиражами: Борис Акунин, Сергей Лукьяненко, Дарья Донцова, Полина Дашкова, Александра Маринина, Евгений Гришковец, Татьяна Устинова.

Постмодернизм

Постмодернизм как направление в русской литературе возник в 90-х годах прошлого века. Его первыми адептами стали писатели 70-х и Представители этого направления противопоставили реализму ироничное отношение к коммунистической идейности. Они в художественной форме демонстрировали свидетельства кризиса тоталитарной идеологии. Их эстафету продолжили Василий Аксенов «Остров Крым» и Владимир Войнович «Приключения солдата Чонкина». Затем к ним присоединились Владимир Сорокин, Анатолий Королев. Однако ярче всех других представителей этого течения зажглась звезда Виктора Пелевина. Каждая книга этого автора (а публикуются они примерно раз в год) дает тонкую художественную характеристику развитию общества.

Русская литература на современном этапе идейно развивается благодаря именно постмодернизму. Характерная для него ирония, присущая сменам общественного строя доминанта хаоса над порядком, вольное комбинирование художественных стилей определяют универсальность художественной палитры ее представителей. В частности, Виктор Пелевин в 2009 году был неформально удостоен чести считаться ведущим интеллектуалом в России. Оригинальность его стиля заключается в том, что писатель воспользовался своим уникальным толкованием буддизма и освобождения личности. Его произведения многополярны, они включают в себя множество подтекстов. Виктора Пелевина считают классиком постмодернизма. Его книги переведены на все языки мира, включая японский и китайский.

Романы - антиутопии

Современные тенденции русской литературы также способствовали развитию жанра романа - антиутопии, актуального в периоды смен общественной парадигмы. Родовыми чертами данного жанра является представление окружающей действительности не напрямую, а уже воспринятой сознанием главного героя.

Причем главной идеей таких произведений является конфликт личности и тоталитарного общества имперского типа. По своей миссии такой роман является книгой - предупреждением. Среди произведений этого жанра можно назвать романы «2017» (автор - О. Славникова), «Андеграунд» В. Маканина, «ЖД» Д. Быкова, «Москва 2042» В. Войновича, «Ампир В» В. Пелевина.

Блогерская литература

Наиболее полно проблемы современной русской литературы освещаются в жанре блогерских произведений. Данный вид литературы имеет как общие черты с традиционной литературой, так и существенные отличия. Как и традиционная литература, этот жанр выполняет культурно-образовательную, идеологическую, релаксационную функции.

Но, в отличие от нее, ему присущи коммуникативная функция и функция социализации. Именно блогерская литература выполняет миссию коммуникации между участниками литературного процесса в России. Блогерская литература выполняет функции, свойственные журналистике.

Она более динамична, чем литература традиционная, поскольку использует малые жанры (рецензии, зарисовки, информационные заметки, эссе, короткие стихотворения, небольшие рассказы). Характерно, что произведение блоггера даже после своей публикации не является закрытым, завершенным. Ведь любой комментарий, последующий впоследствии, является не обособленной, а органичной частью блог-произведения. Среди популярнейших литературных блогов рунета выделяются «Российское книжное сообщество», сообщество «Обсуждаем книги», сообщество «Что читать?»

Заключение

Современная русская литература сегодня находится в процессе своего творческого развития. Многие наши современники зачитываются динамичными произведениями Бориса Акунина, наслаждаются тонким психологизмом Людмилы Улицкой, следуют хитросплетениями фэнтезийных сюжетов Вадима Панова, пытаются ощутить пульс времени в сочинениях Виктора Пелевина. Сегодня мы имеем возможность утверждать, что и в наше время уникальные писатели творят неповторимую литературу.