Само появление детской поэзии в России и ее дальнейший расцвет в СССР неразрывно связаны с именем Корнея Ивановича Чуковского. Даже на фоне таких талантов, как С. Маршак и А. Барто, он до сих пор продолжает возвышаться огромной самородной глыбой. Думаю, любой из вас с легкостью продолжит такие строки, как:

«Ехали медведи ——«;
«Как я рад, как я рад, что ——«;
«- Кто говорит? — Слон. — Откуда? — ——«;
«И подушка, как ——«;
«Муха, Муха-Цокотуха ——«;
«Маленькие дети, ни за что на свете ——«;
«Ох, нелегкая эта работа — ——«.

Если же не сможете, то значит вы росли в какое-то другое время в какой-то другой стране.

Корней Иванович Чуковский (1882-1969).

Чуковский критикует

«Нам жалко дедушку Корнея:
В сравненье с нами он отстал,
Поскольку в детстве «Бармалея»
И «Крокодила» не читал,
Не восхищался «Телефоном»,
И в «Тараканище» не вник.
Как вырос он таким ученым,
Не зная самых главных книг?»
(В. Берестов)

Слава исключительно детского писателя порою раздражала Чуковского.

К. Чуковский:

«Я написал двенадцать книг, и никто на них никакого внимания. Но стоило мне однажды написать шутя «Крокодила», и я сделался знаменитым писателем. Боюсь, что «Крокодила» знает наизусть вся Россия. Боюсь, что на моем памятнике, когда я умру, будет начертано «Автор «Крокодила». А как старательно, с каким трудом писал я другие свои книги, напр., «Некрасов как художник», «Жена поэта», «Уолт Уитмен», «Футуристы» и проч. Сколько забот о стиле, композиции и о многом другом, о чем обычно не заботятся критики! Каждая критическая статья для меня — произведение искусства (может быть, плохого, но искусства!), и когда я писал, напр., свою статью «Нат Пинкертон», мне казалось, что я пишу поэму. Но кто помнит и знает такие статьи! Другое дело — «Крокодил». Miserere».

«Люди… при знакомстве со мною были приветливы, но ни один не знал, что я, кроме детских книг и «От 2 до 5», написал хоть что-нибудь другое. «Неужели вы не только детский писатель?» Выходит, что я за все 70 лет литературной работы написал лишь пять-шесть Мойдодыров. Причем книгу «От 2 до 5″ воспринимали как сборник анекдотов о забавной детской речи».

Однажды А. Вознесенский очень метко выразился о Чуковском: «Он жил, как нам казалось, всегда – с ним раскланивались Л. Андреев, Врубель, Мережковский…» . И действительно, когда впервые знакомишься с биографией «сказочника», неизменно поражаешься тому, что к переломному 1917 году, он был уже состоявшимся 35-летним отцом семейства и прославленным литературным критиком. Эта карьера далась ему нелегко.

Рожденный 31 марта 1882 года вне брака (имя отца до сих пор неизвестно), Коля Корнейчуков будет всю жизнь мучиться от клейма «незаконнорожденного» и при первой же возможности превратит фамилию матери в звучный псевдоним «Корней-Чук<овский>». К этому добавится бедность, а в 5-м классе мальчика ещё и выгонят из Одесской гимназии по т.н. «закону о кухаркиных детях», призванному очистить учебные заведения от детей «низкого происхождения». Английский язык Коля выучит уже самостоятельно, по старому учебнику, где будут вырваны страницы с произношением. Поэтому, когда спустя время, подающего надежды, журналиста Чуковского пошлют корреспондентом в Англию, он поначалу не поймет ни слова из разговорной речи.

Интересы Чуковского не ограничивались критикой. Он перевел «Тома Сойера» и «Принца и нищего» М. Твена, многие сказки Р. Киплинга, новеллы О.Генри, рассказы А. Конан-Дойля, пьесы О. Уайльда, стихи У. Уитмена и английский фольклор. Именно в его пересказах мы знакомились в детстве с «Робинзоном Крузо» и «Бароном Мюнхгаузеном». Именно Чуковский заставил литературное окружение увидеть в стихах Некрасова не просто гражданскую публицистику, но и высокую поэзию, подготовил и отредактировал первое полное собрание сочинений этого поэта.

К. Чуковский в своем кабинете в финнской Куоккале (1910-е годы). Фото К. Булла.

Но если на критические статьи и имена переводчиков обращает внимание далеко не каждый, то сказки, так или иначе, слушают все, ибо все бывают детьми. О сказках и поговорим.
Конечно, нельзя буквально сказать, что детской поэзии до революции вообще не было. При этом сразу оговоримся, что ни сказки Пушкина, ни «Конек-Горбунок» Ершова детям не адресовались, хотя и были ими любимы. Остальное же, с позволения сказать, «творчество» прекрасно иллюстрирует сатирическое стихотворение Саши Черного 1910 года:

«Дама, качаясь на ветке,
Пикала: «Милые детки!
Солнышко чмокнуло кустик,
Птичка оправила бюстик
И, обнимая ромашку,
Кушает манную кашку…»

Все эти безжизненные рафинированные стишки детских поэтесс нещадно громил в то время и Чуковский (критика которого вообще была часто очень жесткой, колкой и даже ядовитой). Позже он вспоминал, как после одной из статей о кумире дореволюционных девочек — Лидии Чарской, дочка лавочника отказалась продать ему коробку спичек. Но Чуковский был убежден: дети потребляют это убожество лишь по причине отсутствия качественной детской поэзии. А качественной она может быть лишь, когда к ней будут подходить с мерками взрослой поэзии. С одной лишь важной оговоркой – детские стихи должны учитывать особенности детской психики и восприятия.
Критика Чуковского была хороша, но от нее хороших детских стихов так и не появлялось. В 1913-14 гг. Корнею Ивановичу даже предлагали возглавить журнал для детей, но тогда он был всецело захвачен работой над Некрасовым и отказался. А спустя два года, как бы из ничего, появился «Крокодил».

«А за ним-то народ
И поёт и орёт:
— Вот урод так урод!
Что за нос, что за рот!
И откуда такое чудовище?»
(Рис. Ф. Лемкуль. «Мурзилка» 1966 г.)

«Крокодил» выходит на Невский…

«Ты строго Чарскую судил.
Но вот родился «Крокодил»,
Задорный, шумный, энергичный, —
Не фрукт изнеженный, тепличный, —
И этот лютый крокодил
Всех ангелочков проглотил
В библиотеке детской нашей,
Где часто пахло манной кашей…»
(С. Маршак)

История создания этой сказки изрядно запутана и запутана не без помощи самого автора. Особо любопытных отсылаю к замечательной работе М. Петровского «Крокодил в Петрограде». Я же перескажу эту историю вкратце.

Итак, по одним воспоминаниям Чуковского первые наброски «Крокодила» он читал еще в 1915 г. «на Бестужевских курсах». По другим – идею написать произведение для детей ему подкинул М. Горький осенью 1916 г., сказав:

«Вот вы ругаете ханжей и прохвостов, создающих книги для детей. Но ругательствами делу не поможешь. Представьте себе, что эти ханжи и прохвосты уже уничтожены вами, — что ж вы дадите ребенку взамен? Сейчас одна хорошая детская книжка сделает больше добра, чем десяток полемических статей… Вот напишите-ка длинную сказку, если можно в стихах, вроде «Конька-горбунка», только, конечно, из современного быта».

Эта версия подтверждается и следующим заявлением Чуковского:

«Говорили, например, будто здесь (в «Крокодиле – С.К.) с откровенным сочувствием изображен поход генерала Корнилова, хотя я написал эту сказку в 1916 году (для горьковского издательства «Парус»). И до сих пор живы люди, которые помнят, как я читал ее Горькому — задолго до корниловщины».

И, наконец, по третьей версии всё началось с импровизированного стихосложения для маленького больного сына.

К. Чуковский:

«…случилось так, что мой маленький сын заболел, и нужно было рассказать ему сказку. Заболел он в городе Хельсинки, я вез его домой в поезде, он капризничал, плакал, стонал. Чтобы как-нибудь утихомирить его боль, я стал рассказывать ему под ритмический грохот бегущего поезда:

Жил да был
Крокодил.
Он по улицам ходил…

Стихи сказались сами собой. О их форме я совсем не заботился. И вообще ни минуты не думал, что они имеют какое бы то ни было отношение к искусству. Единственная была у меня забота – отвлечь внимание ребенка от приступов болезни, томившей его. Поэтому я страшно торопился: не было времени раздумывать, подбирать эпитеты, подыскивать рифмы, нельзя было ни на миг останавливаться. Вся ставка была на скорость, на быстрейшее чередование событий и образов, чтобы больной мальчуган не успел ни застонать, ни заплакать. Поэтому я тараторил, как шаман…».

Как бы то ни было, достоверно известно, что первая часть «Крокодила» к концу 1916 года была уже закончена. И, хотя никакого пропагандистского или политического смысла сказка не несла, в нее всё же вплелись реалии времени – Первой мировой войны и последних лет буржуазного мира.

Илл. В. Конашевича.

Само «появление» Крокодила на улицах города тогда никого особо не удивляло — в народе уже давно были популярны песенки вроде «По улице ходила большая крокодила…» и «Удивительно мил жил да был крокодил…». Петровский утверждал, что на образ, всё глотающей, рептилии могла повлиять и повесть Ф. Достоевского «Крокодил, или случай в Пассаже», чтение которой Чуковский слышал у своего друга И. Репина.
Никаких вопросов у тогдашних читателей не вызывало и возмущение народа по поводу того, что Крокодил говорит по-немецки. Во время 1-й мировой антигерманские настроения были настолько сильны, что даже Петербург переименовали в Петроград, и плакаты «По-немецки говорить воспрещается» действительно висели в городе. По улицам еще ходят городовые, а «доблестный Ваня Васильчиков» гордиться тем, что «без няни гуляет по улицам».
Центральным персонажем детского стихотворения впервые становится героический ребенок, который, взмахнув «своей саблей игрушечной» заставляет страшилище вернуть проглоченных. Вымоливший пощаду Крокодил, возвращается в Африку, где рассказывает царю Гиппопотаму о мучениях их «братьев», заточенных в зверинцах. Возмущенные звери идут войной на Петроград, и горилла похищает девочку Лялю (прообразом которой послужила дочка художника З. Гржебина — «очень изящная девочка, похожая на куклу» ).

Забавно, как строки из сказки Чуковского:

«…На трубу вспорхнула,
Сажи зачерпнула,
Вымазала Лялю,
Села на карниз.

Села, задремала,
Лялю покачала
И с ужасным криком
Кинулася вниз»,

спустя время отзовутся в популярной песенке С. Крылова:

«…Девочка, волнуясь, села на карниз
И с ужасным криком кинулася вниз,
Там соединились детские сердца,
Так узнала мама моего отца».

Илл. В. Конашевича.

Разумеется, Ваня Васильчиков снова одерживает лёгкую победу, и сказка заканчивается таким близким народу России 1916 г. призывом к миру:

«Живите вместе с нами,
И будемте друзьями:
Довольно мы сражались
И крови пролили!

Мы ружья поломаем,
Мы пули закопаем,
А вы себе спилите
Копыта и рога!».

Яркий динамичный сюжет с непрерывным каскадом приключений и героем-сверстником уже сам по себе был прорывом в затхлом болоте детской поэзии. Но не менее (а скорее более) важным оказалось другое новаторство Чуковского – необычная стихотворная форма сказки. Писатель одним из первых начал присматриваться к такому явлению, как массовая культура, которая шла на смену старому фольклору. Ненавидя её за пошлость, примитивность и просчитанные дешёвые клише, Чуковский тем не менее пытался понять, чем она привлекает массы и как можно, с одной стороны, «облагородить» некоторые ее приёмы, а с другой — ввести эти приемы в качественную «высокую» поэзию. Эта же идея занимала и Александра Блока. Недаром многие исследователи справедливо указывают на сходство поэтических приемов в поэме «Двенадцать» (1918) и «Крокодиле». Это и постоянная смена ритма, и использование в тексте стихотворения языка плаката, разговорной речи, частушки, детской считалки, городского романса.

С. Маршак:
«Первый, кто слил литературную линию с лубочной, был Корней Иванович. В «Крокодиле» впервые литература заговорила этим языком. Надо было быть человеком высокой культуры, чтобы уловить эту простодушную и плодотворную линию. «Крокодил», особенно начало, – это первые русские «Rhymes».

А. Блок «12»:

«Революционный держите шаг!
Неугомонный не дремлет враг!»

К. Чуковский «Крокодил»:

«…А яростного гада
Долой из Петрограда!»

А. Блок «12»:

«Вот так Ванька — он плечист!
Вот так Ванька — он речист!
Катьку-дуру обнимает,
Заговаривает…

Запрокинулась лицом,
Зубки блещут жемчугом…
Ах ты, Катя, моя Катя,
Толстоморденькая…»

К. Чуковский «Крокодил»:

«Рассердился народ,
И зовёт, и орёт:
— Эй, держите его,
Да вяжите его,
Да ведите скорее в полицию!

Он вбегает в трамвай,
Все кричат: — Ай-ай-ай! —
И бегом,
Кувырком,
По домам,
По углам:
— Помогите! Спасите! Помилуйте!»

Во время Блоковских чтений 1920 г., на которых Чуковский произносил вступительную речь, из зала пришла записка с просьбой к авторам прочесть поэму «12» и… «Крокодила».
(фото — М. Наппельбаум, 25.04.1921.)

Так появляется знаменитая «корнеева строфа», которая завершается строчкой, которая не рифмуется с предыдущими и написана в другом размере.
Изменения ритма в стихах Чуковского происходит постоянно в тесной связи с происходящим. То тут, то там слышны отзвуки русской классики. Так монолог Крокодила —

«О, этот сад, ужасный сад!
Его забыть я был бы рад.
Там под бичами сторожей
Немало мучится зверей…»

напоминает ритмы «Мцыри» Ю. Лермонтова, а

«Милая девочка Лялечка!
С куклой гуляла она
И на Таврической улице
Вдруг увидала Слона.

Боже, какое страшилище!
Ляля бежит и кричит.
Глядь, перед ней из-под мостика
Высунул голову Кит…» –

«Балладу о великих грешниках» Н. Некрасова. Ну, а вереница африканских зверей вполне могла быть вдохновлена «африканской» поэмой «Мик» Н. Гумилева. Правда, по словам Чуковского, сам Гумилев «Крокодила» недолюбливал, видя в нем «насмешку над зверьми».
Что до ритмического разнообразия и поэтических «гиперссылок», то Чуковский считал, что именно так детские стихи должны подготовить слух ребенка к восприятию всего богатства русского поэтического языка. Недаром Ю. Тыньянов полушутя-полусерьезно посвятил Корнею Ивановичу следующий стишок:

«Пока
Я изучал проблему языка
Ее вы разрешили
В «Крокодиле».

И хотя авторская ирония присутствует в «Крокодиле», сказка от этого не превращается в пародию – именно за это ее безумно полюбит самая разная детвора – от дворян до беспризорников. Здесь не было взрослого сюсюканья и скучной нравоучительности, поэтому Ваня Васильчиков воспринимался, как «свой», настоящий герой.

На это не раз указывал и сам Чуковский:

«…К сожалению, рисунки Ре-Ми, при всех своих огромных достоинствах, несколько исказили тенденцию моей поэмы. Они изобразили в комическом виде то, к чему в стихах я отношусь с пиететом.
…Это поэма героическая, побуждающая к совершению подвигов. Смелый мальчик спасает весь город от диких зверей, освобождает маленькую девочку из плена, сражается с чудовищами и проч. Нужно выдвинуть на первый план серьезный смысл этой вещи. Пусть она останется легкой, игривой, но под спудом в ней должна ощущаться прочная моральная основа. Ваню, напр., не нужно делать персонажем комическим. Он красив, благороден, смел. Точно так же и девочка, которую он спасает, не должна быть карикатурной… она должна быть милая, нежная».

В общем, цель Чуковского – «создать уличную, несалонную вещь, дабы в корне уничтожить ту приторно-конфетную жеманность, которая была присуща тогдашним стихам для детей» – удалась на все сто.
Правда, взрослая буржуазная публика восприняла «Крокодила» неоднозначно. Издательство Девриена вернуло рукопись, сопроводив ее пренебрежительным – «Это для уличных мальчишек».

К. Чуковский:
«Мне долго советовали, чтобы я своей фамилии не ставил, чтобы оставался критиком. Когда моего сына в школе спросили: «Это твой папа «Крокодильчиков» сочиняет?», — он сказал: «Нет», потому что это было стыдно, это было очень несолидное занятие…»

Когда же в 1917 г. сказка под названием «Ваня и Крокодил» стала печататься в журнале «Для детей» (приложении к журналу «Нива») взрослые снова начали возмущаться и после 3-го номера издание чуть было не прикрыли. Но натиск детей, требующих продолжения, пересилил. «Крокодил» публиковался во всех 12-ти номерах журнала, застав и падение монархии, и падение Временного правительства (недаром к сказке было шуточное примечание: «Многие и до сих пор не знают, что лев уже давно не царь зверей. Звери свергли его с престола…» ).
Молодая Советская власть отреагировала на сказку Чуковского довольно неожиданно. В 1919 г. издательство Петросовета, располагающееся прямо в Смольном, решило не просто издать «Крокодила», но издать его в альбомном формате с иллюстрациями Ре-Ми (Н. Ремизова) и тиражом в 50 тыс. экз. Мало того – какое-то время книга раздавалась бесплатно!

В большинстве источников Петросоветское издание датируется 1919 г., хотя сам писатель в статье «В защиту «Крокодила» указывает 1918 г.

Этот тираж, и переиздание в Новониколаевске (нынешнем Новосибирске) разошлись мгновенно.
На обложке было две, немыслимые ранее для детской литературы, надпись «ПОЭМА для маленьких детей» и посвящение «моим ГЛУБОКОУВАЖАЕМЫМ детям – Бобе, Лиде, Коле» .

К. Чуковский:
«…мне кажется, что в качестве самой длинной изо всех моих эпопей он для ребенка будет иметь свою особую привлекательность, которой не имеют ни «Муха-цокотуха», ни «Путаница». Длина в этом деле тоже немаловажное качество. Если, скажем, «Мойдодыр» – повесть, то «Крокодил» – роман, и пусть шестилетние дети наряду с повестями — услаждаются чтением романа!».

Так в русскую литературу на полных правах вошла детская поэзия, литературный критик неожиданно сам для себя превратился в сказочника, а Крокодил Крокодилович стал неизменным персонажем большинства его сказок.

На картинках Ре-Ми появляется и сам автор «Крокодила».

Как стать лилипутом

«…Дети живут в четвертом измерении, они в своем роде сумасшедшие,
ибо твердые и устойчивые явления для них шатки, и зыбки, и текучи…
Задача детского журнала вовсе не в том, чтобы лечить детей от
детского безумия — они вылечатся в свое время и без нас, — а в том,
чтобы войти в это безумие… и заговорить с детьми языком этого
другого мира, перенять его образы и его своеобразную логику…
Если мы, как Гулливеры, хотим войти к лилипутам, мы
должны не нагибаться к ним, а сами сделаться ими».
(К. Чуковский)

Рис. М. Митурича к «Бибигону».

Те, кто представляет автора «Мойдодыра» и «Айболита» эдаким милым и благодушным «дедушкой Корнеем» несколько ошибаются. Характер у Чуковского был далеко не сахар. Достаточно прочесть его письма и дневники. Или довольно жёсткие воспоминания (под названием «Белый волк») другого «сказочника» – Евгения Шварца, который какое-то время работал у Корнея Ивановича секретарем. Постоянная мнительность, язвительность, подозрительность, нередко переходящая в мизантропию (вплоть до собственного самоуничижения) изрядно портили кровь окружающим (да и самому писателю).

Но оставим разбор отрицательных качеств «желтой прессе» и обратимся к «светлой» стороне личности Чуковского, без которой было бы невозможно появление столь замечательных сказок. Многие вспоминают, как легко писатель чувствовал себя с детьми, как преображался с ними в веселого партнера по играм и занимательного рассказчика. Недаром именно моменты «возвращения в детство», эти приливы счастья были для него главными источниками вдохновения.

На одном из «костров» А. Барто предложила детям прочитать «Мойдодыра».
— Кто лучше всех знает эту сказку? — спросила она.
— Я! — истошно закричал… Корней Чуковский.
(на фото М. Озерского — К. Чуковский среди детей Переделкино. 1947 г.)

К. Чуковский:
«…по милости великодушной судьбы мне посчастливилось прожить чуть не всю жизнь в непрерывном дружеском общении со своими и чужими детьми. Без досконального знания их психики, их мышления, их читательских требований я едва ли мог бы отыскать верную дорогу к их сердцам».

Самый мощный прилив счастья писатель испытал в Петрограде 29 августа 1923 года, когда почти целиком ему явилась знаменитая «Муха Цокотуха». Рассказ самого Чуковского – это, наверное, одно из лучших описаний столь иррационального состояния, как вдохновение.

Рис. В. Конашевича.

«…чувствуя себя человеком, который может творить чудеса, я не взбежал, а взлетел, как на крыльях, в нашу пустую квартиру на Кирочной (семья моя еще не переехала с дачи) и, схватив какой-то запыленный бумажный клочок и с трудом отыскав карандаш, стал набрасывать строка за строкой (неожиданно для себя самого) веселую поэму о мухиной свадьбе, причем чувствовал себя на этой свадьбе женихом.
Поэму я задумал давно и раз десять принимался за нее, но больше двух строчек не мог сочинить. Выходили вымученные, анемичные, мертворожденные строки, идущие от головы, но не от сердца. А теперь я исписал без малейших усилий весь листок с двух сторон и, не найдя в комнате чистой бумаги, сорвал в коридоре большую полосу отставших обоев и с тем же чувством бездумного счастья писал безоглядно строку за строкой, словно под чью-то диктовку.
Когда же в моей сказке дело дошло до изображения танца, я, стыдно сказать, вскочил с места и стал носиться по коридору из комнаты в кухню, чувствуя большое неудобство, так как трудно и танцевать и писать одновременно.
Очень удивился бы тот, кто, войдя в мою квартиру, увидел бы меня, отца семейства, 42-летнего, седоватого, обремененного многолетним поденным трудом, как я ношусь по квартире в дикой шаманской пляске и выкрикиваю звонкие слова и записываю их на корявой и пыльной полоске содранных со стенки обоев.
В этой сказке два праздника: именины и свадьба. Я всею душою отпраздновал оба. Но чуть только исписал всю бумагу и сочинил последние слова своей сказки, беспамятство счастья мгновенно ушло от меня, и я превратился в безмерно усталого и очень голодного дачного мужа, приехавшего в город для мелких и тягостных дел».

А вот как родилась другая сказка.

К. Чуковский «Признания старого сказочника»:
«… однажды на даче под Лугой я забрел далеко от дома и в незнакомой глуши провел часа три с детворой, которая копошилась у лесного ручья. День был безветренный, жаркий. Мы лепили из глины человечков и зайцев, бросали в воду еловые шишки, ходили куда-то дразнить индюка и расстались лишь вечером, когда грозные родители разыскали детей и с упреками увели их домой.
На душе у меня стало легко. Я бодро зашагал переулками среди огородов и дач. В те годы я каждое лето до глубокой осени ходил босиком. И теперь мне было особенно приятно шагать по мягкой и теплой пыли, еще не остывшей после горячего дня. Не огорчало меня даже то, что прохожие смотрели на меня с омерзением, ибо дети, увлеченные лепкой из глины, усердно вытирали загрязненные руки о мои холщовые штаны, которые из-за этого стали пятнистыми и так отяжелели, что их приходилось поддерживать. И все же я чувствовал себя превосходно. Эта трехчасовая свобода от взрослых забот и тревог, это приобщение к заразительному детскому счастью, эта милая пыль под босыми ногами, это вечереющее доброе небо — все это пробудило во мне давно забытое упоение жизнью, и я, как был в измазанных штанах, взбежал к себе в комнату и в какой-нибудь час набросал те стихи, которые с позапрошлого лета безуспешно пытался написать. То музыкальное чувство, которого все это время я был совершенно лишен и напряженно пытался в себе возродить, вдруг до того обострило мой слух, что я ощутил и попытался передать на бумаге ритмическим звучанием стиха движение каждой даже самой крохотной вещи, пробегающей у меня по странице.
Передо мной внезапно возник каскад взбунтовавшихся, ошалелых вещей, вырвавшихся на волю из долгого плена,- великое множество вилок, стаканов, чайников, ведер, корыт, утюгов и ножей, в панике бегущих друг за дружкой…»

Рис. В. Конашевича.

Каждый такой прилив счастья дарил нам одну из сказок. Причины могли быть разными — купание в море («Айболит»), попытка убедить дочку умываться («Мойдодыр»), эксперименты в литстудии («Тараканище»), утешение больного сына («Крокодил»), или даже желание «утешить» самого себя («Чудо-дерево»).

К. Чуковский:
«Чудо-дерево» я написал в утешение себе самому. Как многосемейный отец я всегда чрезвычайно остро ощущал покупку башмаков для детей. Каждый месяц кому-нибудь непременно нужны то туфли, то калоши, то ботинки. И вот я придумал утопию о башмаках, растущих на деревьях».

Картинка В. Конашевича из «Муркиной книги», изображающая К. Чуковского с дочерью Мурой у Чудо-дерева.

Но, в отличие от «Мухи Цокотухи», вдохновенными рождались лишь отдельные строчки и строфы. Над остальным Чуковский работал мучительно и кропотливо. Так о работе над третьей частью «Крокодила» летом 1917 г. он писал в дневнике: «Я трачу на «Крокодила» целые дни, а иногда в результате 2-3 строчки». Черновики писателя были исписаны вдоль и поперек со множеством зачеркиваний и правок. Например, вариантов «Бибигона» было больше дюжины!

Приведу лишь несколько впечатляющих отрывков про то, как Чуковский бился сам с собой за качественные строчки.

К. Чуковский «История моего «Айболита»:

«На первых страницах нужно было рассказать о зверях, приходивших к любимому доктору, и о болезнях, от которых он вылечил их. И тут, уже по возвращении домой, в Ленинград, начались мои долгие поиски подлинно поэтических строк. Не мог же я снова надеяться на слепую удачу, на праздничный взлет вдохновения. Мне поневоле пришлось выжимать из себя необходимые строки кропотливым, упорным трудом. Мне нужны были четыре стиха, и ради них я исписал мелким почерком две школьные тетрадки.
Тетрадки, случайно уцелевшие у меня до сих пор, заполнены такими двустишиями:

Первое:
И пришла к Айболиту коза:
«У меня заболели глаза!»
Второе:
И пришла к Айболиту лисица:
«Ой, болит у меня поясница!»
Третье:
Прилетела к нему сова:
«Ой, болит у меня голова!»
Четвертое:
И влетела к нему канарейка:
«У меня исцарапана шейка».
Пятое:
И влетела к нему чечетка:
«У меня, говорит, чахотка».
Шестое:
Прилетела к нему куропатка:
«У меня, говорит, лихорадка».
Седьмое:
И приплелся к нему утконос:
«У меня, говорит, понос».

И восьмое, и десятое, и сотое — все были в таком же роде. Нельзя сказать, чтобы они никуда не годились. Каждое было аккуратно сработано и, казалось бы, могло благополучно войти в мою сказку.
И все же я чувствовал к ним омерзение. Мне было стыдно, что бедная моя голова производит такие пустышки. Механически срифмовать наименование больного с обозначением болезни, которая терзает его,- слишком легкий ремесленный труд, доступный любому писаке. А я добивался живого образа, живой интонации и ненавидел банальные строки, которые без всякого участия сердца выводило мое скудное перо.
После того как у бегемота оказалась икота, и у носорога — изжога, а кобра пожаловалась у меня на свои заболевшие ребра (которых, кстати, у нее никогда не бывало), а кит на менингит, а мартышка на одышку, а пес на склероз, я в отчаянии попытался прибегнуть к более сложным синтаксическим формам:

А жирафы так охрипли,
Опасаемся, не грипп ли.

Рифма «охрипли» и «грипп ли» была и нова и свежа, но никаким самым затейливым рифмам не спасти плоховатых стишков. В погоне за щегольскими созвучиями я в конце концов дописался до таких пустопорожних куплетов:

Прилетели трясогузки
И запели по-французски:
«Ах, у нашего младенца —
Инфлуэнца».

Этот стих показался мне еще хуже других. Нужно было выбросить его вон из души и упрямо продолжать свои поиски. На эти поиски ушло дня четыре, не меньше. Зато какое ощутил я безмерное счастье, когда на пятый день после многих попыток, измучивших меня своей бесплодностью, у меня наконец написалось:

И пришла к Айболиту лиса:
«Ой, меня укусила оса!»
И пришел к Айболиту барбос:
«Меня курица клюнула в нос!»

Эти двустишия — я почувствовал сразу — крепче и насыщеннее всех предыдущих. Тогда это чувство было у меня безотчетным, но нынче мне думается, что я понимаю его,- если не вполне, то отчасти: ведь по сравнению со всеми предыдущими строчками здесь, в этих новых стихах, удвоено количество зрительных образов и значительно усилена динамичность рассказа — оба качества, столь привлекательные для детского разума. Это последнее качество внешне выражено изобилием глаголов: не только «пришла», но также «укусила» и «клюнула».
А главное: в каждом из них есть обидчик и есть обиженный. Жертва зла, которой необходимо помочь.
… Эти двустишия я добыл ценою многодневных трудов, о которых я нисколько не жалею, ибо если бы я не прошел долгую полосу неудач, я никогда не пришел бы к удаче.

…Если бы я вздумал напечатать ко всеобщему сведению плюгавые строки, написанные мной в первом черновике «Мойдодыра», я думаю, даже бумага, предназначенная для их напечатания, и та покраснела бы от стыда и обиды.
Вот наиболее благообразные из этих постыдно беспомощных строк, изображающих бегство вещей от ненавистного им мальчугана:

Панталоны, как вороны,
Улетели на балкон.
Воротитесь, панталоны.
Мне нельзя без панталон!

Вялые вирши с поддельной динамикой! К тому же чопорное словцо панталоны давно уже вытеснено в живом языке брюками, штанами и т. д.

Ранец, ранец, где мой ранец!
Милый ранец, погоди!
Что же ты пустился в танец!
Погоди, не уходи!

Рифма «танец» и «ранец» слишком дешевая рифма, да и не такая уж это беда для ленивого школьника — утрата ранца с учебными книжками. Я зачеркнул весь куплет и заменил его таким же убогим двустишием:

И коробочка со стула,
Словно бабочка, вспорхнула!

И эти нищенски бедные строки были с тем же презрением отвергнуты мною, так как, во-первых, они лишены каких бы то ни было интонаций и жестов, а во-вторых, что же это за такие коробочки, которые хранятся на стульях у детских кроватей

…Даже из «Мухи-Цокотухи», написанной, что называется, с маху, по вдохновению, экспромтом, без черновиков, набело, и то при отсылке в печать пришлось выбросить такие, казалось бы, складные строки о насекомых, пирующих на именинах у мухи:

Гости важные, мохнатые,
Полосатые, усатые,
За столом сидят,
Пироги едят,
Сладкою малиною закусывают.

Сами по себе эти строки не хуже других, но при окончательном чтении я вдруг обнаружил, что без них очень легко обойтись, и, конечно, это сразу лишало их права на дальнейшую литературную жизнь.
Такому же остракизму подверглись при окончательном чтении строки:

Муха рада и гостям и подарочкам.
Каждого поклонами встречает.
Каждого блинами угощает.

Ибо эти строки опять-таки при всем своем благообразии оказались совершенно излишними».

Особой чертой Чуковского было гармоничное сочетание в одном лице вдохновенного творца и критика – скрупулезного аналитика не только чужого, но и своего творчества. Как он сам писал: «Научные выкладки должны претворяться в эмоции». Далеко не каждый критик в состоянии создать произведение искусства, а поэт — объяснить секреты своего мастерства. Однако Чуковский не только писал гениальные сказки, но и зафиксировал принципы своего подхода к творчеству – т.н. заповеди для детских поэтов, изложенные в книге «От 2 до 5».

Одним из главных качеств детских стихов он считал динамичность. Богатство образов само по себе не привлечет ребенка, если эти образы не будут в постоянном движении, не будут вовлечены в непрерывную цепь событий. В каждой строфе сказок Чуковского что-то происходит, каждую строфу можно легко проиллюстрировать. Недаром именно в его книгах впервые появляются «вихревые» окольцовывающие рисунки, а первое издание «Мойдодыра» сопровождал красноречивый подзаголовок «кинематограф для детей». Возмущенная толпа преследует Крокодила, кортежем едущих и летящих зверей открывается «Тараканище». Бегут вещи от бабы Федоры. Бегут вещи от грязнули из «Мойдодыра» («Все вертится, / Все кружится / И несется кувырком…» ). А вот загромождать детские стихи эпитетами Чуковский не советует — длинные описания целевой аудитории пока не интересны.

Для современного ребенка в «Мойдодыре» может встретиться немало непонятных слов — «вакса», «кочерга», «трубочист», и даже дореволюционная «мамина спальня», послужившая предметом известной шутки.
(Рис. В. Сутеева)

При этом разные образы и события должны иметь свой особый ритм. Читая вслух, «Краденое солнце» мы каждой строчкой подобно Медведю наносим сокрушительные удары по Крокодилу:

«Не стерпел
Медведь,
Заревел
Медведь,
И на злого врага
Налетел
Медведь»,

А затем нам кажется, что это из нашего рта

«…Солнце вы-валилось,
В небо вы-катилось!» (разбивка моя – С.К.)

Рис. — Ю. Васнецова.

В «Телефоне» мы также прекрасно слышим неторопливость и лаконичность речи слона в противовес нетерпеливому монорифмическому тараторенью газелей:

«- Неужели
В самом деле
Все сгорели
Карусели?»

Рис. В. Конашевича.

К. Чуковский о «Федорином горе» (из «Истории моего «Айболита»):

«…во время этого отчаянно быстрого бегства каждая тарелка зазвучала совершенно иначе, чем, скажем, сковорода или чашка. Бойкая и легковесная кастрюля пронеслась лихим четырехстопным хореем мимо отставшего от нее утюга.

И кастрюля на беГУ
Закричала утюГУ:
«Я беГУ, беГУ, беГУ,
Удержаться не моГУ!»

Как я понимаю теперь, шесть ГУ на четыре строки призваны передать фонетически стремительность и легкость полета. А так как утюги увесистее юрких кастрюль, я оснастил свои строки о них тягучими сверхдактилическими рифмами:

Утюги бегут покрякивают,
Через лужи, через лужи перескакивают.

По-кря-ки-ва-ют, пе-ре-ска-ки-ва-ют — неторопливые протяжные слова с ударением на четвертом слоге от конца. Этим ритмическим рисунком попытался я выразить чугунную тугонодвижность утюгов.
У чайника другая «походка»- шумная, суетливая и дробная. В ней мне послышался шестистопный хорей:

Вот и чайник за кофейником бежит,
Тараторит, тараторит, дребезжит…

Но вот раздались стеклянные, тонко звенящие звуки, вновь вернувшие сказке ее первоначальный напев:

А за ними блюдца, блюдца —
Дзынь-ля-ля! Дзынь-ля-ля!
Вдоль по улице несутся —
Дзынь-ля-ля! Дзынь-ля-ля!
На стаканы — дзынь!- натыкаются,
И стаканы — дзынь!- разбиваются.

Конечно, я нисколько не стремился к такой многообразной и переменчивой ритмике. Но как-то само собой вышло, что, чуть только передо мною пронеслась разная кухонная мелочь, четырехстопный хорей мгновенно преобразился в трехстопный:

А за нею вилки,
Рюмки да бутылки,
Чашки да ложки
Скачут по дорожке.

Не заботился я и о том, чтобы походка стола, неуклюже, вперевалку бегущего вместе с посудой, была передана другой вариацией ритма, совсем не похожей на ту, какая изображала движение прочих вещей:

Из окошка вывалился стол
И пошел, пошел, пошел, пошел, пошел…
А на нем, а на нем,
Как на лошади верхом,
Самоварище сидит
И товарищам кричит:
«Уходите, бегите, спасайтеся!»

Конечно, таких вариаций стихотворного ритма, изображающих каждый предмет в его музыкальной динамике, не добьешься никакими внешними ухищрениями техники. Но в те часы, когда переживаешь тот нервный подъем, который я пытался описать в очерке о «Мухе-Цокотухе», эта разнообразная звукопись, нарушающая утомительную монотонность поэтической речи, не стоит никакого труда: напротив, обойтись без нее было бы гораздо труднее».

Чуковский вообще не мог терпеть монотонность, поэтому всю жизнь считал свой монолог из 2-й части «Крокодила» своей ошибкой. Именно для того, чтобы не задерживать ход событий, писатель выбрасывает из «Айболита» отличные строки об обгоревшем мотыльке (позже он их всё-таки включит в прозаический пересказ «Айболита»).

Звучание стихов также должно быть комфортным для детского восприятия. Из размеров желателен хорей, где ударение уже на первом слоге. Нельзя допускать никакого неблагозвучия – например, скопления согласных на стыке слов.

К. Чуковский о «Мойдодыре» (из «Истории моего «Айболита»):

«…Много бумаги мне пришлось исписать, прежде чем я отыскал окончательный вариант первых строк:

Одеяло
Убежало.
УлеТела просТыня.
И подушКА,
КАк лягушКА,
УсКАКАла от меня.

Первое слово «одеяло» привлекло меня тем, что в нем на две согласные приходится целых четыре гласных. Это и обеспечивает слову наибольшее благозвучие. В строке «улетела простыня» — оба слова объединены звуком Т, который и способствует их экспрессивности, а последние три строки точно так же приобрели достоверность благодаря пятикратному КА: подушКА, КАк лягушКА, усКАКАла, передающему прерывистое движение предмета».

К. Чуковский, январь 1929:
«С моим докладом в ГИЗе произошло что-то странное. Доклад был озаглавлен отчетливо: «О технике писания детских стихов», и всякому наперед было ясно, что в нем будет говорено лишь о технике. Между тем, чуть я кончил, меня со второго же слова спросили: «А как же тема?» — «А что же тема?»- «Почему ты не сказал о теме?» — «Какая тема должна быть у детских стихов?» Как будто мы все уже отлично владеем поэтической формой и теперь нам только темы не хватает.
…А между тем именно в интересах темы мы должны задуматься о форме, чтобы больше не портить бумагу всякой халтурной кустарщиной».

Конечно, необходимым элементом детских сказок должен быть счастливый конец и отсутствие жестокости. Проглоченные Крокодилом люди и звери выпрыгивают обратно целыми и невредимыми, а Бармалей исправляется. В дневниках Чуковского можно найти альтернативную концовку «Крокодила», где звери побеждают, запирают людей в клетки и щекочут сквозь прутья тросточками. Но он от нее отказался.

Как отказался и от таких строк в «Крокодиле» и «Телефоне»:

«…Из пистолетика пиф-паф —
И мертвый падает жираф.
Пиф-паф! — и падает олень!
Пиф-паф — и падает тюлень!
Пиф-паф и львы без головы
Лежат на берегах Невы».

«А потом по телефону
Позвонил крокодил:
— Я ворону, да, ворону,
Я ворону проглотил!
— Делать нечего, дружок,
Ты возьми-ка утюжок
Да нагрей
Погорячей,
Да скорее на живот
Пусть ворону пропечет
Пусть ворону хорошенько
Припечет
И тогда она минутки
Не останется в желудке:
Так и выскочит,
Так и вылетит!
Но бедняга крокодил
Пуще прежнего завыл…»

Правда, этот принцип писатель соблюдал не всегда, и об этом мы поговорим позже.

В остальном же детская поэзия по качеству должна ни в чем не уступать взрослой. Говоря другим языком, она должна нравится не только детскому но и взрослому читателю. И полагаться здесь на одно вдохновение нельзя. Чуковский писал: «Грош цена его (детского поэта – С.К.) «возвращениям в детство», если он не запасся заранее доскональным знанием родной и зарубежной словесности и не проникся ее могучей эстетикой». Недаром писатель считал, что детская поэзия должна основываться на всех достижениях мировой поэзии – как авторской и фольклорной. Отсюда и «Путаница», отсылающая нас к английскому нонсенсу и русским небылицам, и «Тараканище» – своеобразный детский «Ревизор» Гоголя, и «Крокодил» — «роман» о войне и мире, и «Бармалей» – авантюрная повесть, и «Краденое Солнце», оригинально воскресающее мифологические сюжеты о монстрах, пожирающих небесные светила. «А лисички
Взяли спички,
К морю синему пошли,
Море синее зажгли…»
(Рис. В. Конашевича)

Я уже отмечал, как в сказках Чуковского то тут, то там проскакивают ссылки на произведения других поэтов. Так «И теперь, душа-девица, / На тебе хочу жениться!» из «Мухи-Цокотухи» отсылают нас к Пушкину, а ритм стиха из «Бармалея»:

«Нам акула Каракула
Нипочём, нипочём,
Мы акулу Каракулу
Кирпичом, кирпичом…»

к стихотворению В. Иванова:

«Бурно ринулась Менада,
Словно лань,
Словно лань, —
С сердцем, вспугнутым из персей,
Словно лань,
Словно лань…».

И, наконец, главное.

К. Чуковский «Как была написана «Муха-Цокотуха»:
«…ко всем этим заповедям следует прибавить еще одну, может быть самую главную: писатель для малых детей непременно должен быть счастлив. Счастлив, как и те, для кого он творит.
Таким счастливцем порою ощущал себя я, когда мне случалось писать стихотворные детские сказки.
Конечно, я не могу похвалиться, что счастье — доминанта моей жизни. …Но у меня с юности было — да и сейчас остается — одно драгоценное свойство: назло всем передрягам и дрязгам вдруг ни с того ни с сего, без всякой видимой причины, почувствуешь сильнейший прилив какого-то сумасшедшего счастья. Особенно в такие периоды, когда надлежало бы хныкать и жаловаться, вдруг вскакиваешь с постели с таким безумным ощущением радости, словно ты пятилетний мальчишка, которому подарили свисток».

ПРИМЕЧАНИЯ:

1 — Из других замечательных работ Чуковского стоит отметить книги «Живой как жизнь» (о языке) и «Высокое искусство» (об искусстве перевода).

2 — см. Петровский, Мирон «Книги нашего детства» — М.: «Книга», 1986

3 — В большинстве источников Петросоветское издание датируется 1919 г., хотя сам писатель в статье «В защиту «Крокодила» указывает 1918 г.

4 — Кстати, далеко не каждый великий поэт способен писать стихи для детей. Рассказывают, что, когда поэт О. Мандельштам издал сборник детских стихов «Кухня», знакомые дети сочувственно сказали ему: «Ничего, дядя Ося, можно перерисовать ее на «Муху-Цокотуху».

| |

«Я написал двенадцать книг, и никто на них никакого внимания. Но стоило мне однажды написать шутя «Крокодила», и я сделался знаменитым писателем» (Корней Чуковский). Первая детская сказка Чуковского отмечает юбилей. Историю появления Крокодила в детской литературе узнаем с Натальей Летниковой.

Рождение крокодила

Владимир Сутеев. Иллюстрация к сказке Корнея Чуковского «Крокодил» («Старая-престарая сказка»)

Владимир Сутеев. Иллюстрация к сказке Корнея Чуковского «Крокодил» («Старая-престарая сказка»)

Стихотворная сказка о рептилии навеяна стуком колес. Заболел маленький сын Чуковского - Коля. Было это в Хельсинки. И как вспоминал сам Корней Иванович, по дороге домой, в поезде, надо было отвлечь ребенка от капризов и боли. «Поэтому я тараторил, как шаман…» Так и родились известные строки: «Жил да был Крокодил. Он по улицам ходил» … А публицист, литературный критик, переводчик, журналист стал еще и «дедушкой Корнеем». Автором детских бестселлеров из жизни животного мира - хотя сам и не предполагал, что эти строчки будут иметь отношение к искусству.

Выздоровев, мальчик попросил историю повторить. А Максим Горький заказал для альманаха «Ёлка» сказку - в духе «Конька-Горбунка» . Тут Чуковский и вспомнил про «Крокодила». Иллюстрации сделал Ре-Ми, он же Николай Ремизов. Художник ввел в историю образ автора, благодаря чему ребята знали в лицо «дедушку Корнея». Пока сборник готовился к печати, сказку уже напечатал журнал «Для детей».

Изначально Крокодил говорил по-немецки, но цензура исправила язык на турецкий. Издавалась история под названием «Ваня и Крокодил» в детском приложении к журналу «Нива». Большим тиражом вышла в 1919 году - как «Приключение Крокодила Крокодиловича». Раздавали книжку почти бесплатно. «Старой-престарой сказкой» назвали детскую поэму при очередном переиздании после 20-х годов, когда Петроград времен Первой мировой войны остался в прошлом - вместе с дореволюционными полицейскими и городовыми.

«Мои крокодилиады»

Владимир Винокур. Иллюстрация к сказке Корнея Чуковского «Телефон»

Владимир Сутеев. Иллюстрация к сказке Корнея Чуковского «Мойдодыр»

Юрий Васнецов. Иллюстрация к сказке Корнея Чуковского «Краденое солнце»

«Мои крокодилиады» - называл Чуковский свой большой набор детских сказочных поэм. Крокодил проходит красной нитью через детское творчество литератора: гуляет в «Мойдодыре» по аллее - уже в истории, рассказанной для дочки Мурочки; в «Телефоне» просит у автора галоши; благородно помогает Айболиту в сказке «Бармалей»; глотает светило в «Краденом солнце».

Сказки эти стали столь популярны у детей, что обрастали историями. Якобы на дне рождения Чуковского подошел к юбиляру Никита Хрущев со словами: «Вот кого я ненавижу! Придешь с работы усталый, а внуки с вашими книжками: «Дед, читай!» И так читала - вся страна.

«Тайно ревную свои взрослые книги к детским. Я уверен, что моя книга о Горьком лучше «Мойдодыра» и книга о Некрасове лучше «Крокодила». Но этому никто не верит» , - сокрушался литератор. «Крокодила» после издания купили родители 250 тысяч мальчишек и девчонок, а «Некрасова» - едва раскупили две тысячи книг.

Костры «Дедушки Корнея»

Фестиваль детской литературы имени Чуковского

Фестиваль детской литературы имени Чуковского

Оказавшись при почетном статусе «дедушки Корнея», Чуковский завел в Переделкино традицию - для местной детворы и дачников устраивал праздники. Костер «Здравствуй, лето!» и «Прощай, лето!». Собираются на них на переделкинской даче-музее и по сей день. Подбросить поленьев в литературный огонь приезжают Эдуард Успенский , Юрий Энтин, Андрей Усачев… Фестиваль детской литературы имени Чуковского проводят преемники и коллеги, продолжатели славного дела «дедушки Корнея».

«Мы стараемся сохранять традиции Чуковского, а они скорее говорят о том, что это веселая поэзия - это игра в слова, игра в буквы, игра в поэзию, то есть это игровая поэзия, где важен эквилибр, где важен смех, где важны какие-то эксцентрические обстоятельства, которые доступны почти каждому из тех, кто участвует в нашем фестивале» , - говорит Сергей Белорусец, председатель оргкомитета Фестиваля детской литературы имени Корнея Чуковского.

Фестиваль поэзии Чуковского проводится уже десять лет. По сути, это большая игра для тех, кому от «двух до пяти», и тех, кто время от времени смотрит на мир детскими глазами. Как заметили в Союзе писателей, литература для детей в последние годы прирастает женскими авторами. Мамы включаются в жизнь по детским правилам - танцы, песни, а бывает, и стихи.

«Дети все видят в ярких красках, и хочется поддержать и не разочаровать ребенка, которому в стихотворении должно быть все понятно, интересно, увлекательно и незанудно - это главное!» - уверена поэтесса Галина Балебанова.

В общем, все как в ребячьей жизни, про которую писал Корней Иванович Чуковский, где умывальник - «мочалок командир», от лисичкиной спички может запылать море и «чудо-дерево» вырастет в любой подходящий момент.

«Быстрый стих, смена метров, вызывающая песня, припев - таковы были новые звуки. Это появился «Крокодил» Корнея Чуковского, возбудив шум, интерес, удивление, как то бывает при новом явлении литературы… Сказка Чуковского начисто отменила предшествующую немощную и неподвижную сказку леденцов-сосулек, ватного снега, цветов на слабых ножках».

Жил да был

Крокодил.

Он по улицам ходил,

Папиросы курил,

По-турецки говорил, -

Крокодил, Крокодил Крокодилович!

А за ним-то народ

И поёт и орёт:

"Вот, урод, так урод!

Что за нос, что за рот!

И откуда такое чудовище?"

Гимназисты за ним,

Трубочисты за ним,

И толкают его,

Обижают его;

И какой-то малыш

Показал ему шиш,

И какой-то барбос

Укусил его в нос, -

Нехороший барбос, невоспитанный.

Оглянулся Крокодил

И барбоса проглотил,

Проглотил его вместе с ошейником.

Рассердился народ,

И зовёт и орёт:

"Эй, держите его,

Да вяжите его,

Да ведите скорее в полицию!"

Он вбегает в трамвай,

Все кричат: "Ай-яй-яй!"

Кувырком,

По домам,

По углам:

"Помогите! Спасите! Помилуйте!"

Подбежал городовой:

"Что за шум? Что за вой?

Как ты смеешь тут ходить,

По-турецки говорить?

Крокодилам тут гулять воспрещается".

Усмехнулся Крокодил

И беднягу проглотил,

Проглотил с сапогами и шашкою.

Все от страха дрожат,

Все от страха визжат.

Лишь один

Гражданин

Не визжал,

Не дрожал -

Он без няни гуляет по улицам.

Он сказал: "Ты злодей,

Пожираешь людей,

Так за это мой меч -

Твою голову с плеч!" -

И взмахнул своей саблей игрушечной.

И сказал Крокодил:

"Ты меня победил!

Не губи меня, Ваня Васильчиков!

Пожалей ты моих крокодильчиков!

Крокодильчики в Ниле плескаются,

Со слезами меня дожидаются,

Отпусти меня к деточкам, Ванечка,

Я за то подарю тебе пряничка".

Отвечал ему Ваня Васильчиков:

"Хоть и жаль мне твоих крокодильчиков,

Но тебя, кровожадную гадину,

Я сейчас изрублю, как говядину.

Мне, обжора, жалеть тебя нечего:

Много мяса ты съел человечьего".

И сказал Крокодил:

"Всё, что я проглотил,

Я обратно отдам тебе с радостью!"

И вот живой Городовой

Явился вмиг перед толпой:

Утроба Крокодила

Ему не повредила.

В один прыжок

Из пасти Крокодила

Ну от радости плясать,

Щёки Ванины лизать.

Трубы затрубили!

Пушки запалили!

Очень рад Петроград -

Все ликуют и танцуют,

Ваню милого целуют,

И из каждого двора

Слышно громкое "ура".

Вся столица украсилась флагами.

Спаситель Петрограда

От яростного гада,

Да здравствует Ваня Васильчиков!

И дать ему в награду

Сто фунтов винограду,

Сто фунтов мармеладу,

Сто фунтов шоколаду

И тысячу порций мороженого!

А яростного гада

Долой из Петрограда!

Пусть едет к своим крокодильчикам!

Он вскочил в аэроплан

Полетел, как ураган,

И ни разу назад не оглядывался,

И домчался стрелой

До сторонки родной,

На которой написано: "Африка".

Прыгнул в Нил

Крокодил,

Прямо в ил

Где жила его жена Крокодилица,

Его детушек кормилица-поилица.

Часть вторая

Говорит ему печальная жена:

"Я с детишками намучилась одна:

То Кокошенька Лёлёшеньку разит,

То Лёлёшенька Кокошеньку тузит.

А Тотошенька сегодня нашалил:

Выпил целую бутылочку чернил.

На колени я поставила его

И без сладкого оставила его.

У Кокошеньки всю ночь был сильный жар:

Проглотил он по ошибке самовар, -

Да, спасибо, наш аптекарь Бегемот

Положил ему лягушку на живот".

Опечалился несчастный Крокодил

И слезу себе на брюхо уронил:

"Как же мы без самовара будем жить?

Как же чай без самовара будем пить?"

Но тут распахнулися двери,

В дверях показалися звери:

Гиены, удавы, слоны,

И страусы, и кабаны,

И Слониха,

Щеголиха,

Стопудовая купчиха,

И Жираф - важный граф,

Вышиною с телеграф, -

Всё приятели-друзья,

Всё родня и кумовья.

Ну соседа обнимать,

Ну соседа целовать:

"Подавай-ка нам подарочки заморские,

Угости-ка нас гостинцами невиданными!"

Отвечает Крокодил:

"Никого я не забыл,

И для каждого из вас

Я подарочки припас!

Мартышке -

Коврижки,

Бегемотику -

Буйволу - удочку,

Страусу - дудочку,

Слонихе - конфет,

А Слону - пистолет..."

Только Тотошеньке,

Только Кокошеньке

Не подарил

Крокодил

Ничегошеньки.

Плачут Тотоша с Кокошей:

"Папочка, ты нехороший!

Даже для глупой Овцы

Есть у тебя леденцы.

Мы же тебе не чужие,

Мы твои дети родные,

Так отчего, отчего

Ты нам не привёз ничего?"

Улыбнулся, засмеялся Крокодил:

"Нет, детёныши, я вас не позабыл:

Вот вам ёлочка душистая, зелёная,

Из далёкой из России привезённая,

Вся чудесными увешана игрушками,

Золочёными орешками, хлопушками.

То-то свечки мы на ёлочке зажжём,

То-то песенки мы ёлочке споём:

"Человечьим ты служила малышам,

Послужи теперь и нам, и нам, и нам!"

Как услышали про ёлочку слоны,

Ягуары, павианы, кабаны,

Тотчас за руки

На радостях взялись

И вкруг ёлочки

Вприсядку понеслись.

Не беда, что, расплясавшись, Бегемот

Повалил на Крокодилицу комод,

И с разбегу круторогий Носорог

Рогом, рогом зацепился за порог.

Ах, как весело, как весело Шакал

На гитаре плясовую заиграл!

Даже бабочки упёрлися в бока,

С комарами заплясали трепака.

Пляшут чижики и зайчики в лесах,

Пляшут раки, пляшут окуни в морях,

Пляшут в поле червячки и паучки,

Пляшут божии коровки и жучки.

Часть третья

Милая девочка Лялечка!

С куклой гуляла она

И на Таврической улице

Вдруг увидала Слона.

Боже, какое страшилище!

Ляля бежит и кричит.

Глядь, перед ней из-под мостика

Высунул голову Кит.

Лялечка плачет и пятится,

Лялечка маму зовёт...

А в подворотне на лавочке

Страшный сидит Бегемот.

Змеи, шакалы и буйволы

Всюду шипят и рычат.

Бедная, бедная Лялечка!

Беги без оглядки назад!

Лялечка лезет на дерево,

Куклу прижала к груди.

Бедная, бедная Лялечка!

Что это там впереди?

Гадкое чучело-чудище

Скалит клыкастую пасть,

Тянется, тянется к Лялечке,

Лялечку хочет украсть.

Лялечка прыгнула с дерева,

Чудище прыгнуло к ней,

Сцапало бедную Лялечку

И убежало скорей.

А на Таврической улице

Мамочка Лялечку ждёт:

"Где моя милая Лялечка?

Что же она не идёт?"

Гадкая Горилла

Лялю утащила

И по тротуару

Побежала вскачь.

Выше, выше, выше,

Вот она на крыше,

На седьмом этаже

Прыгает, как мяч.

На трубу вспорхнула,

Сажи зачерпнула,

Вымазала Лялю,

Села на карниз.

Села, задрожала,

Лялю покачала

И с ужасным криком

Кинулася вниз.

Где найдётся такой

Богатырь удалой,

Что побьёт крокодилово полчище?

Кто из лютых когтей

Разъярённых зверей

Нашу бедную Лялечку вызволит?

Все сидят, и молчат,

И, как зайцы, дрожат,

И на улицу носу не высунут!

Лишь один гражданин

Не бежит, не дрожит -

Это доблестный Ваня Васильчиков.

Он ни львов, ни слонов,

Ни лихих кабанов

Не боится, конечно, ни капельки!

Они рычат, они визжат,

Они сожрать его хотят,

Но Ваня смело к ним идёт

И пистолетик достаёт.

Пиф-паф! - и яростный Шакал

Быстрее лани ускакал.

Пиф-паф - и Буйвол наутёк,

За ним в испуге Носорог.

Пиф-паф! - и сам Гиппопотам

Бежит за ними по пятам.

И скоро дикая орда

Вдали исчезла без следа.

И счастлив Ваня, что пред ним

Враги рассеялись, как дым.

Он победитель! Он герой!

Он снова спас свой край родной.

И вновь из каждого двора

К нему доносится "ура".

И вновь весёлый Петроград

Ему подносит шоколад.

Но где же Ляля? Ляли нет!

От девочки пропал и след!

Что, если жадный Крокодил

Её схватил и проглотил?

Кинулся Ваня за злыми зверями:

"Звери, отдайте мне Лялю назад!"

Бешено звери сверкают глазами,

Лялю отдать не хотят.

"Как же ты смеешь, - вскричала Тигрица,

К нам приходить за сестрою твоей,

Если моя дорогая сестрица

В клетке томится у вас, у людей!

Нет, ты разбей эти гадкие клетки,

Где на потеху двуногих ребят

Наши родные мохнатые детки,

Словно в тюрьме, за решёткой сидят!

В каждом зверинце железные двери

Ты распахни для пленённых зверей,

Чтобы оттуда несчастные звери

Выйти на волю могли поскорей!

Если любимые наши ребята

К нам возвратятся в родную семью,

Если из плена вернутся тигрята,

Львята с лисятами и медвежата -

Мы отдадим тебе Лялю твою".

И вскричал Ванюша:

"Радуйтеся, звери!

Вашему народу

Я даю свободу,

Свободу я даю!

Я клетки поломаю,

Я цепи разбросаю,

Железные решётки

Навеки разобью!

Живите в Петрограде,

В уюте и прохладе,

Но только, бога ради,

Не ешьте никого:

Ни пташки, ни котёнка,

Ни малого ребёнка,

Ни Лялечкиной мамы,

Ни папы моего!

"Ходите по бульварам,

По лавкам и базарам,

Гуляйте, где хотите,

Никто вам не мешай!

Живите вместе с нами,

И будемте друзьями:

Довольно мы сражались

И крови пролили!

Мы ружья поломаем,

Мы пули закопаем,

А вы себе спилите

Копыта и рога!

Быки и носороги,

Слоны и осьминоги,

Обнимемте друг друга,

Пойдёмте танцевать!"

И наступила тогда благодать:

Некого больше лягать и бодать.

Смело навстречу иди Носорогу -

Он и букашке уступит дорогу.

Вежлив и кроток теперь Носорог:

Где его прежний пугающий рог!

Вон по бульвару гуляет тигрица -

Ляля ни капли её не боится:

Что же бояться, когда у зверей

Нету теперь ни рогов, ни когтей!

Ваня верхом на Пантеру садится

И, торжествуя, по улице мчится.

Или возьмет, оседлает Орла

И в поднебесье летит как стрела.

Звери Ванюшу так ласково любят,

Звери балуют его и голубят.

Волки Ванюше пекут пироги,

Кролики чистят ему сапоги.

По вечерам быстроглазая Серна

Ване и Ляле читает Жюль Верна.

А по ночам молодой Бегемот

Им колыбельные песни поёт.

Вон вкруг Медведя столпилися детки

Каждому Мишка даёт по конфетке.

Вон, погляди, по Неве по реке,

Волк и ягненок плывут в челноке.

Счастливы люди, и звери, и гады,

Рады верблюды, и буйволы рады.

Нынче с визитом ко мне приходил -

Кто бы вы думали? - сам Крокодил.

Я усадил старика на диванчик,

Дал ему сладкого чаю стаканчик.

Тут неожиданно Ваня вбежал

И, как родного, его целовал.

Вот и каникулы! Славная ёлка

Будет сегодня у серого Волка.

Много там будет весёлых гостей.

Едемте, дети, туда поскорей!

Публикации раздела Литература

Литературные родственники «Крокодила» Корнея Чуковского

В сказочном мире Корнея Чуковского крокодил бывает всюду - и в Африке, и в Петрограде. Почему этот образ так часто встречается в творчестве Чуковского и какими «крокодилосодержащими» произведениями вдохновлялся поэт - разбирается «Культура.РФ» .

Владимир Сутеев. Иллюстрация к сказке Корнея Чуковского «Крокодил» («Старая-престарая сказка»)

Владимир Сутеев. Иллюстрация к сказке Корнея Чуковского «Крокодил» («Старая-престарая сказка»)

Он по улицам ходил, по-турецки говорил

Первый Крокодил принес Чуковскому всесоюзную известность. Поэма для детей «Крокодил» , которая позже публиковалась с подзаголовком «Старая-престарая сказка», была написана в 1915 году и, по свидетельствам современников, перевернула представление о детской поэзии. «Сказка Чуковского начисто отменила предшествующую немощную и неподвижную сказку леденцов-сосулек, ватного снега, цветов на слабых ножках. Детская поэзия открылась. Был найден путь для дальнейшего развития », - писал литературовед Юрий Тынянов.

«Я написал двенадцать книг, и никто не обратил на них никакого внимания. Но стоило мне однажды написать шутя «Крокодила», и я сделался знаменитым писателем. Боюсь, что «Крокодила» знает наизусть вся Россия. Боюсь, что на моем памятнике, когда я умру, будет начертано «Автор «Крокодила».

Корней Чуковский

Чуковский рассказывал, что сказку он сочинил почти случайно. Писатель ехал в поезде с 11-летним сыном Николаем, у которого внезапно начался жар. Пытаясь развлечь заболевшего ребенка, Чуковский начал наугад, по-шамански декламировать:

Жил да был крокодил…
Он по Невскому ходил…

Именно так появилась первая часть сказки. «Единственная была у меня забота - отвлечь внимание ребенка от приступов болезни, томившей его. Поэтому я страшно торопился: не было времени раздумывать, подбирать эпитеты, подыскивать рифмы, нельзя было ни на миг останавливаться. Вся ставка была на скорость, на быстрейшее чередование событий и образов, чтобы больной мальчуган не успел ни застонать, ни заплакать. Поэтому я тараторил, как шаман» , - вспоминал автор.

Корней Чуковский. Фотография: kartinkinaden.ru

Корней Чуковский. Фотография: ergojournal.ru

Корней Чуковский. Фотография: optim-z.ru

Первая редакция «Крокодила» отличалась от той, которую мы знаем сегодня. В ней Крокодил ходил по Невскому проспекту (сейчас - по улицам) и говорил по-немецки, а не по-турецки. Немецкий язык во время Первой мировой войны был практически официально запрещен к употреблению в России. Современники Чуковского вспоминали, что в Петрограде можно было увидеть плакатики с текстом: «По-немецки говорить воспрещается» . Поэтому позже писатель заменил немецкий на политически нейтральный, но выдававший экзотическую чуждость Крокодила городу турецкий язык.

По улицам ходила большая крокодила

Пока дети с упоением слушали занятную сказку, литературоведы, критики и даже политики искали в ней скрытые смыслы. И нашли - множество аллюзий, перекличек и неподобающих пародий.

Предшественниками «Крокодила» Чуковского считают Крокодилу из популярной уличной песенки, а также персонажа стихотворения Николая Агнивцева «Крокодил и негритянка»:

Фольклорная городская песня

«По улицам ходила большая крокодила
Она, она - зеленая была».

Николай Агнивцев, «Крокодил и негритянка»

Удивительно мил
Жил да был крокодил -
Так аршина в четыре, не боле!..
И жила да была,
Тоже очень мила,
Негритянка по имени Молли.

Крокодил и Достоевский

У детской сказки Чуковского были и более старые предшественники. Небывалому случаю с крокодилом Федор Достоевский посвятил сатирическую сказку «Крокодил. Необыкновенное событие, или Пассаж в Пассаже». В этом произведении чиновник, оказавшийся в животе крокодила, выводил целую теорию о том, что крокодилы созданы, чтобы глотать людей: «Ибо, положим например, тебе дано устроить нового крокодила - тебе, естественно, представляется вопрос: какое основное свойство крокодилово? Ответ ясен: глотать людей. Как же достигнуть устройством крокодила, чтоб он глотал людей? Ответ еще яснее: устроив его пустым» . Что же после этого оставалось Крокодилу Чуковского? Не только в «Старой-престарой сказке», но и в других произведениях он эффектно глотал барбоса, городового, мочалку, Бармалея и даже Солнце.

Корней Чуковский, «Крокодил»

Усмехнулся Крокодил
И беднягу проглотил,
Проглотил с сапогами и шашкою.

Федор Достоевский, «Крокодил. Необыкновенное событие, или Пассаж в Пассаже»

«…Так как я одет в сукно, а на ногах у меня сапоги, то крокодил, очевидно, меня не может переварить»

Доподлинно известно, что Чуковский был знаком с произведением Достоевского. Сам писатель вспоминал, что однажды до крайности раздосадовал Илью Репина чтением этой сказки. «Крокодила» Достоевского очень не любила прогрессивная общественность, потому что видела в нем злую сатиру на Николая Чернышевского , сосланного в Сибирь «мученика режима».

Крокодил и «Мцыри»

Федор Константинов. Голова Мцыри. Иллюстрация к поэме «Мцыри». 1956 г.

Петр Кончаловский. Гроза. Иллюстрация к поэме «Мцыри». 1920-ые

Михаил Врубель. Демон. Иллюстрация к поэме «Мцыри». 1890 г.

На то, что в «Крокодиле» пародийно обыграна поэма Лермонтова «Мцыри», указывал сам Чуковский. Ритмы и мотивы «Мцыри» узнаются, когда Крокодил рассказывает своим сородичам о печальной участи зверей в городских зоопарках. В поэмах есть немало похожих фрагментов.

Корней Чуковский, «Крокодил»

О, этот сад, ужасный сад!
Его забыть я был бы рад.
Там под бичами сторожей
Немало мучится зверей...

Узнайте, милые друзья,
Потрясена душа моя,
Я столько горя видел там,
Что даже ты, Гиппопотам,
И то завыл бы, как щенок,

Мы каждый день и каждый час
Из наших тюрем звали вас
И ждали, верили, что вот
Освобождение придёт.

Михаил Лермонтов, «Мцыри»

И в час ночной, ужасный час,
Когда гроза пугала вас,
Когда, столпясь при алтаре,
Вы ниц лежали на земле,
Я убежал.

Ты слушать исповедь мою
Сюда пришел, благодарю.
Все лучше перед кем-нибудь
Словами облегчить мне грудь;

Давным-давно задумал я
Взглянуть на дальние поля,
Узнать, прекрасна ли земля,
Узнать, для воли иль тюрьмы
На этот свет родимся мы.

Впрочем, позже Чуковский заметил, что этот «лермонтовский» монолог Крокодила напрочь лишен динамики, событийности, и поэтому дети слушают его с наименьшим интересом.

«Бедная лялечка» и Некрасов

Николай Некрасов был одним из любимых поэтов Чуковского и предметом его литературоведческих исследований. Неудивительно, что былинный слог Некрасова нашел отражение в стихах самого Чуковского. В частности, опасное приключение Лялечки из «Крокодила» современники справедливо сравнивали с «Балладой о двух великих грешниках» Некрасова.

Корней Чуковский, «Крокодил»

Змеи, шакалы и буйволы
Всюду шипят и рычат.
Бедная, бедная Лялечка!
Беги без оглядки назад!

Лялечка лезет на дерево,
Куклу прижала к груди.
Бедная, бедная Лялечка!
Что это там впереди?

Лялечка прыгнула с дерева,
Чудище прыгнуло к ней.
Сцапало бедную Лялечку
И убежало скорей.

Николай Некрасов, «Кому на Руси жить хорошо»

Было двенадцать разбойников,
Был Кудеяр - атаман,
Много разбойники пролили
Крови честных христиан,

Смерил отшельник страшилище:
Дуб - три обхвата кругом!
Стал на работу с молитвою,
Режет булатным ножом

Только что пан окровавленный
Пал головой на седло,
Рухнуло древо громадное,
Эхо весь лес потрясло.

Преемственность была настолько яркой, что ее заметила даже Надежда Крупская. Это сопоставление оказалось роковым для «Крокодила»: власти сочли неуместным пародирование революционного поэта, сказка еще долго не выходила в печать.

А яростного гада - долой из Петрограда

Владимир Канивец. Иллюстрация к сказке «Тараканище».

Владимир Сутеев. Иллюстрация к сказке «Мойдодыр».

Кадр из диафильма «Муха-Цокотуха». 1963 г.

Как Крокодил подвергается в Петрограде гонениям и обидам, так и поэма о нем оказалась неугодной в Советском Союзе. Вначале «Крокодила» «буржуазной чушью» заклеймила Крупская. Чуковскому предъявили ряд фантастических обвинений: Крокодил оказывался буржуа и монархистом, а сама поэма - пародией на Некрасова. Позже традицию искать в детских сказках злостные намерения подхватили другие «блюстители педагогического порядка». «Крокодил» и «Тараканище», по мнению критиков, дезориентировали детей, потому что давали неверные сведения о жизни животных; «Мойдодыр» якобы развивал суеверия и страхи; а «Муху-цокотуху» объявили мещанской сказкой.

«С «Крокодилом» обошлись еще проще: возвестили публично (в газетах и на многолюдных собраниях), будто я изобразил в этой сказке - что бы вы думали? - мятеж генерала Корнилова. То обстоятельство, что «Крокодил »написан годом раньше, чем был поднят мятеж, не отменило этой неправдоподобной легенды» , - вспоминал Корней Иванович в книге «От двух до пяти». Он также рассказывал, что за «Крокодила» заступились известные писатели и ученые: письмо о «реабилитации» поэмы в Государственный ученый совет подписали Алексей Толстой , Константин Федин, Юрий Тынянов, Самуил Маршак , Михаил Зощенко и другие. К сожалению, протест не повлиял на судьбу сказки: «Крокодила» не печатали с конца 1920-х до середины 1950-х. Защитников сказки назвали «группой Чуковского», то есть внесли в списки неблагонадежных.

Вдруг навстречу мой хороший, мой любимый крокодил

Крокодил стал сквозным персонажем в творчестве Чуковского, поэт даже называл свои сказки «Мои крокодилиады». Крокодил встречался в других его стихах еще не меньше четырех раз, и всегда его появление было эффектным и драматически сильным. Чаще всего Крокодил был главным антагонистом («Краденое солнце», «Крокодил), но в «эпизодической» роли мог стать и спасителем героя (Мойдодыр», «Бармалей»).

В «Бармалее» Крокодил оказывается спасителем детей:

Рада, рада, рада, рада детвора,
Заплясала, заиграла у костра:
«Ты нас,
Ты нас
От смерти спас,
Ты нас освободил.
Ты в добрый час
Увидел нас,
о добрый
Крокодил!»

В «Мойдодыре» Крокодил как никогда респектабелен - и снова глотает что-то:

Вдруг навстречу мой хороший,
Мой любимый Крокодил.
Он с Тотошей и Кокошей
По аллее проходил
И мочалку, словно галку,
Словно галку, проглотил.

Его появление становится переломным моментом сказки: после встречи с ним грязнуля немедленно перевоспитывается. Мотив перевоспитания» вообще характерен для «крокодиловых» сказок Чуковского.

Только однажды Крокодил предстает в сказках Чуковского хтоническим мифологическим чудищем, одинаково далеким и от городских улиц и от человеческого образа - в сказке «Краденое солнце»:

А в Большой Реке
Крокодил
Лежит,
И в зубах его
Не огонь горит,-
Солнце красное,
Солнце краденое.

Чуковский Корней Иванович (настоящее имя Николай Васильевич Корнейчуков) (1882 - 1969), русский писатель.

Детство и юность Чуковского прошли в Одессе. Он окончил лишь пять классов гимназии и всю жизнь занимался самообразованием. Начал печататься в 1901 году в газете «Одесские новости». В 1903 году как корреспондент этой газеты жил в Лондоне, где изучил английский язык и увлекся английской литературой. Впоследствии переводил У. Уитмена, Р. Киплинга, Д. Дефо, О. Генри, М. Твена и др.

Уже в начале творческого пути Чуковский пишет литературно-критические работы: «От Чехова до наших дней», «Нат Пинкертон и современная литература», «Критические рассказы», «Лица и маски», «Книга о современных писателях». В 1920-е годы вместе с Е.И. Замятиным руководит англо-американским отделом коллекции «Всемирная литература». Популярность Чуковский приобрел благодаря детским сказкам в стихах «Крокодил» (1917), «Мойдодыр», «Тараканище» (1923), «Муха-Цокотуха», «Чудо-дерево» (1924), «Бармалей» (1925), «Федорино горе», «Телефон» (1926), «Айболит» (1929), «Краденое солнце» (1934), «Приключения Бибигона» (1946). Чуковский - автор большого числа статей о творчестве Н.А. Некрасова, книг «Рассказы о Некрасове» (1930), «Мастерство Некрасова» (1952). Важная часть творческого наследия Чуковского - работы о языке. В книге «Живой как жизнь» (1962) Чуковский ввел в речевой обиход слово «канцелярит», означающее неоправданное употребление официально-деловых оборотов в разговорной речи, художественных и публицистических текстах. В книге «От двух до пяти» (первоначальное название «Маленькие дети», 1928) Чуковский описал свои наблюдения над языком детей, овладевающих родной речью. Теории перевода посвящена книга «Высокое искусство» (первоначальное название «Принципы художественного перевода», 1919). Чуковский - автор мемуаров о И.Е. Репине, М. Горьком, В.Я. Брюсове, В.Г. Короленко. Всю жизнь писатель вел дневник. Рукописный альманах «Чукокалла» (1979) - собрание автографов и рисунков писателей и художников, знакомых и друзей Чуковского.

Сказка «Крокодил» была написана в 1916—1917 годах. Впервые издана под названием «Ваня и Крокодил» в приложении к журналу «Нива» «Для детей». В 1919 году под названием «Приключения Крокодила Крокодиловича» книга была выпущена большим тиражом издательством Петросовета с иллюстрациями художника Ре-Ми, распространялась бесплатно. Произведение отражало в себе события Революции 1905-1907 года. В дальнейшем публиковалась с подзаголовком «Старая-престарая сказка», так как реалии Петрограда времён Первой мировой войны были не совсем понятны детям уже в 1920-х годах.

В 1923 году Чуковскому предложили сделать главного героя Ваню Васильчикова пионером, а городового заменить на милиционера, но автор категорически отказался, ответив, что Ваня — мальчик из буржуазной семьи и буржуазного дома и таковым останется. По сказке снят мультфильм «Ваня и крокодил».

Жил да был Крокодил...

(Главы из книги М. Петровского «Книги нашего детства»)

Труден и преисполнен событий был год тысяча девятьсот девятнадцатый, от революции же - второй. До детских ли книжек было ему, содрогавшемуся от бурь и тревог! И все же выход этой книжки не затерялся среди громадных событий года.

В 1919 году издательство Петросовета (в Смольном) выпустило "поэму для маленьких детей" Корнея Чуковского "Приключения Крокодила Крокодиловича" с рисунками художника Ре-Ми (Н.В. Ремизова). Книжка, изданная альбомным форматом, и сейчас поражает сочетанием изысканности - и демократизма, оформительской щедрости - и вкуса, озорной раскованности - и почти математического расчета, причудливости сказочных образов - и непонятно откуда возникающего, но выпуклого и достоверного образа времени. Тем более она поражала современников той аскетической, затянувшей военный ремень эпохи - "рваное пальтишко, австрийское ружье", - когда "пошли наши ребята в красной гвардии служить", как сказано в "Двенадцати" Александра Блока, этом "Ночном дозоре" Октябрьской революции. Книжка должна была казаться залетной птицей из иных времен.

Полное значение этой книжки станет ясным лишь в исторической ретроспективе - потом, когда, оглядываясь назад, станут искать и находить истоки новой культуры. Тогда Юрий Тынянов - выдающийся ученый с острейшим чувством истории - напишет: "Я отчетливо помню перемену, смену, происшедшую в детской литературе, переворот в ней. Лилипутская поэзия с однообразными прогулками героев, с их упорядоченными играми, с рассказом о них в правильных хореях и ямбах вдруг была сменена. Появилась детская поэзия, и это было настоящим событием.

Сказка Чуковского начисто отменила предшествующую немощную и неподвижную сказку леденцов-сосулек, ватного снега, цветов на слабых ножках. Детская поэзия открылась. Был найден путь для дальнейшего развития" (Тынянов Ю. Корней Чуковский // Дет. лит. 1939. - С. 24-25.).

А.М. Калмыкова, опытный педагог, издавна связанный с социал-демократическим движением, радостно приветствовала "замечательную поэму для маленьких детей" К. Чуковского... разошедшуюся по России в огромном количестве экземпляров... пользующуюся небывалой популярностью среди детей, которые, невзирая на недовольство некоторых педагогов и родителей, захлебываясь, декламируют ее наизусть во всех уголках нашей обширной родины" (Калмыкова А. Что читать детям // Новая книга. 1923. э7/8. С. 18.).

Поразительным и загадочным был успех "Крокодила" у всех детей - независимо от социального происхождения, положения и даже - возраста. Написанный, как указывалось на титуле, "для маленьких детей", он, странным образом, оказался любимым чтением школьников, подростков и юношества. Посвященный детям автора, росшим в высококультурной, интеллигентной художественной среде, он дошел до социальных низов - до многочисленных в ту пору беспризорных детей.

Чуковский, кажется, и сам был поражен успехом своей сказки и ревновал к ней другие свои произведения.

Когда собирательница писательских автографов М.А. Стакле обратилась к Чуковскому с просьбой внести посильный вклад в ее альбом, автор знаменитой сказки дал выход своим чувствам в следующем горестно-ироническом письме:

"Я написал двенадцать книг, и никто на них никакого внимания. Но стоило мне однажды написать шутя "Крокодила", и я сделался знаменитым писателем. Боюсь, что "Крокодила" знает наизусть вся Россия. Боюсь, что на моем памятнике, когда я умру, будет начертано "Автор "Крокодила".

Нелюбовь автора к своему созданию - случай тяжелый и почти абсурдный. Но Чуковский не притворялся - в этом письме, как и всегда, он утрировал свои подлинные мысли, разыгрывал свои искренние чувства. Он действительно ревновал, хотя ревность его была основана на недоразумении: "Крокодил" вовсе не противостоит произведениям Чуковского, выполненным в других жанрах. Тысячи нитей протянуты от "Крокодила" к другим работам Чуковского. Сказка вобрала опыт этих работ и продолжила их - другими средствами.

Историю замысла "Крокодила" Корней Иванович Чуковский рассказывал неоднократно, каждый раз немного по-другому.

В этом не было никакой преднамеренности. Просто человеческая память, даже богатая, - устройство весьма прихотливое, а самый ранний из этих рассказов был предпринят более двадцати лет спустя после событий. Рассказы Чуковского дополняют друг друга и могут быть сведены в один, тем более, что основные моменты истории сказки - устойчивы и повторяются во всех версиях.

Замысел "Крокодила" Чуковский всегда связывал с именем Горького. "...Однажды, в сентябре 1916 года, ко мне пришел от него художник Зиновий Гржебин, работавший в издательстве "Парус", и сказал, что Алексей Максимович намерен наладить при этом издательстве детский отдел с очень широкой программой и хочет привлечь к этому делу меня. Было решено, что мы встретимся на Финляндском вокзале и вместе поедем в Куоккалу, к Репину, и по дороге побеседуем о "детских делах" (Чуковский К. Собр. соч.: В 6 т. М., 1965. Т. 2. С. 163).

"Первые минуты знакомства были для меня тяжелы. Горький сидел у окна, за маленьким столиком, угрюмо упершись подбородком в большие свои кулаки, и изредка, словно нехотя, бросал две-три фразы Зиновию Гржебину... Я затосковал от обиды...

Но вдруг в одно мгновение он сбросил с себя всю угрюмость, приблизил ко мне греющие голубые глаза (я сидел у того же окошка с противоположной стороны) и сказал повеселевшим голосом с сильным ударением на о:

По-го-во-рим о детях" (Чуковский К. Собр. соч. Т. 2. С. 163).

И пошел разговор о детях - о славном бессмертном племени детей, о прототипах детских образов Горького, о детях Зиновия Гржебина - "я тоже знал этих талантливых девочек - Капу, Бубу и Лялю" - добавляет Чуковский в скобках, умалчивая на этот раз о том, что одна из девочек - Ляля - станет героиней его сказки о Крокодиле. Тогда Горький будто бы сказал: "Вот вы ругаете ханжей и прохвостов, создающих книги для детей. Но ругательствами делу не поможешь. Представьте себе, что эти ханжи и прохвосты уже уничтожены вами, - что ж вы дадите ребенку взамен? Сейчас одна хорошая детская книжка сделает больше добра, чем десяток полемических статей... Вот напишите-ка длинную сказку, если можно в стихах, вроде "Конька-горбунка", только, конечно, из современного быта" (Чуковский К. Об этой книжке: Стихи. М., 1961. С. 7).

По другому рассказу Чуковского, предложение написать сказку было сделано немного позже, - когда Корней Иванович вместе с художником Александром Бенуа стал посещать Горького (в его квартире на Кронверкском проспекте), чтобы совместно разработать программу детского отдела издательства "Парус": "...тогда Алексей Максимович сказал: "Для таких сборников нужна какая-нибудь поэма, большая эпическая вещь, которая бы заинтересовала детей". И предложил написать эту вещь мне" (Чуковский К. Как я стал писателем // Жизнь и творчество Корнея Чуковского. М., 1978. С. 151).

Для нас не так уж важно, где были высказаны мысль Горького о необходимости большой поэтической формы для детей и предложение Чуковскому создать такую вещь - в вагоне Финляндской железной дороги или в квартире на Кронверкском проспекте. И конечно, было бы наивностью думать, будто Чуковский приводит подлинные слова Горького. Мысль его он, безусловно, передает точно, но эти рассказы нужно дополнить важным соображением: Чуковский воспринял горьковскую мысль потому, что там (в вагоне или в квартире) о проблемах детской литературы разговаривали единомышленники. Разговаривали два человека, убежденные в том, что с детской литературой дела обстоят из рук вон плохо и нужно что-то срочно предпринять. Более того, детская литература была едва ли не единственной темой, в которой тогдашний Горький мог достичь с тогдашним Чуковским серьезного взаимопонимания. Потому-то и шла поначалу туго их беседа, потому-то и повернул ее Горький на колесах своего нижегородского "о": "По-го-во-рим о детях..."

Горький пригласил Чуковского для этой беседы потому, что знал почти десятилетнюю ожесточенную борьбу критика за доброкачественность детской литературы. Трудно усмотреть в словах Горького (по всем рассказам Чуковского) замысел "Крокодила" - той сказки, которую мы знаем. Замысла произведения там нет. Предполагалось другое: переход от критики к поэтическому творчеству, от анализа - к синтезу, от справедливого отрицания "антиценностей" детской литературы - к созданию ценностей безусловно положительных. Одним словом, речь шла о другом литературном жанре, о _перемене жанра_: "большая поэма", "эпическая вещь", "наподобие "Конька-горбунка". Только одно место имеет, кажется, прямое отношение к замыслу "Крокодила": "из современного быта".

И другое обстоятельство, невысказанное, подразумевалось с очевидностью: сказка нужна была для сборника, выходившего в горьковском издательстве "Парус", которое было создано прежде всего для выпуска антивоенной литературы. Общая ненависть к милитаризму и войне стала серьезной платформой для вагонной беседы Горького с Чуковским - в этом смысле они и впрямь ехали в одном поезде.

Все попытки сочинить сказку за письменным столом кончались самым жалким провалом - "вирши выходили корявые и очень банальные". Чуковский отчаивался и клял свою несостоятельность.

"Но случилось так, - вспоминал он, - что мой маленький сын заболел, и нужно было рассказать ему сказку. Заболел он в городе Хельсинки, я вез его домой в поезде, он капризничал, плакал, стонал. Чтобы как-нибудь утихомирить его боль, я стал рассказывать ему под ритмический грохот бегущего поезда:

Жил да был

Крокодил.

Он по улицам ходил...

Стихи сказались сами собой. О их форме я совсем не заботился. И вообще ни минуты не думал, что они имеют какое бы то ни было отношение к искусству. Единственная была у меня забота - отвлечь внимание ребенка от приступов болезни, томившей его. Поэтому я страшно торопился: не было времени раздумывать, подбирать эпитеты, подыскивать рифмы, нельзя было ни на миг останавливаться. Вся ставка была на скорость, на быстрейшее чередование событий и образов, чтобы больной мальчуган не успел ни застонать, ни заплакать. Поэтому я тараторил, как шаман..." (Чуковский К. Стихи. С. 7-8).

Несмотря на то, что этот эпизод не подтверждается дневниковыми записями Чуковского и даже отчасти противоречит им, одно в нем несомненно: свидетельство автора об импровизационном истоке "крокодильских" стихов. Импровизационное происхождение "материи песни" (если воспользоваться словцом Генриха Гейне), изустный характер стихового "вещества" сказки многое предопределили в ней и дали своего рода музыкальный ключ к тем частям "Крокодила", которые создавались позднее, уже за столом, с пером в руке.

Непредумышленность импровизации открыла дорогу таким глубинным особенностям творческой личности Чуковского, что сказка - вещь эпическая и детская - окрасилась в лирические цвета. Лирический смысл "Крокодила" становится понятным, если рассматривать сказку вместе со всеми произведениями Чуковского, в их контексте.

"Крокодил" открыл длинный список сказочных поэм. Сказки Чуковского - "мои крокодилиады", как именовал их автор, - представляют собой перевод на "детский" язык великой традиции русской поэзии от Пушкина до наших дней. Сказки Чуковского словно бы "популяризуют" эту традицию - и в перевоплощенном виде ("повторный синтез") возвращают народу, его детям.

И, конечно, даже самый краткий рассказ об отражениях массовой культуры в "Крокодиле" не может обойтись без упоминания кинематографа. Чуковский стал переносить в литературу то, что составляет своеобразие кинематографа и неотразимо впечатляет зрителей: динамическое изображение динамики, движущийся образ движения, быстроту действия, чередование образов. Особенно это заметно в первой части сказки: там стремительность событий вызывает почти физическое ощущение ряби в глазах. Эпизод следует за эпизодом, как один кадр за другим. В позднейших изданиях сказки автор пронумеровал эти кадры - в первой части сказки их оказалось более двадцати, а текст стал напоминать стихотворный сценарий. Одну из следующих своих "крокодилиад" - "Мойдодыр" - Чуковский снабдит подзаголовком: "Кинематограф для детей".

И поскольку сказка оказалась сродни кинематографу, в нее легко вписалась сцена, поразительно похожая на ту, которую Чуковский незадолго перед этим увидал на экране - в ленте "Бега тещ". В "Крокодиле" тоже есть "бега" - преследование чудовища на Невском:

А за ним-то народ

И поет и орет:

"Вот урод, так урод!

Что за нос, что за рот!

И откуда такое чудовище?"

Гимназисты за ним,

Трубочисты за ним...

"Крокодил" был напечатан впервые в журнальчике "Для детей", во всех его двенадцати номерах за 1917 год. Журнальная публикация сказки перекинулась мостом из старого мира в новый: началась при самодержавном строе, продолжалась между Февралем и Октябрем и завершилась уже при Советской власти. Журнальчик "Для детей", похоже, ради "Крокодила" и был создан: 1917 год остался единственным годом его издания. К концу 1916 года у Чуковского были готовы первая часть сказки и, надо полагать, какие-то - более или менее близкие к завершению - фрагменты второй. Альманах издательства "Парус", для которого предназначалась сказка, был уже скомплектован, но вышел только в 1918 году и под другим названием: "Елка" вместо "Радуги". "Крокодил" в этот альманах не попал. Надеяться на выход второго альманаха при неизданном первом было бы безрассудно. Чуковский пошел к детям и стал читать им сказку.