С творчеством и личностью Евгения Гришковца я познакомилась несколько лет назад. По нему уже сходила с ума столица, а в нашей глубинке об этом необычном авторе знали только единицы. Его пьесы-визитные карточки «Как я съел собаку» и «Одновременно» вызвали у меня смешанные чувства: восторга, радости узнавания своих мыслей, безграничного доверия к автору.
Это были те редкие видеозаписи, которые мне хотелось пересматривать до дыр, каждый раз испытывая те же удивительные чувства. Пересматривать обязательно в тишине, наедине с собой, когда никто не помешает впитывать каждое слово, пропускать его через себя.
Евгений Гришковец вел дневник в живом журнале – и я с трепетом ждала каждой новой записи. Удивляла тонкая наблюдательность этого необычного человека и очень понятная, близкая мне жизненная позиция.
Критики, которых особенно занимал Гришковец, спектакли его и прозу разбирали с большим удовольствием. Писали разное – о проникновенности его монологов, о необыкновенной близости к зрителю, которую он создал в спектакле. Говорили о его герое и уместности появления такого героя в наше время – «маленьком человеке» со своими проблемами. Еще мне импонировало, что Гришковец окончил филфак.
Но ни это, ни слова критиков не могли объяснить мне, чем же, чем так зацепил меня этот немного стеснительный, обаятельный картавый мужчина со своим скромным, по мнению многих, творчеством.
После знакомства с его книгами я просто решила, что это «мой» писатель. И все тут. Но сейчас, после тренингов по Юрия Бурлана, картинка стала более полной. Я познакомлю вас с ней, а рассказ для наглядности дополню цитатами из разных интервью.
Евгений Гришковец: спектакли, цитаты, кино
В одном из интервью Гришковца спросили: «Кто вы и как вы себя называете – актер, писатель, режиссер?» Евгений ответил: «Писатель. К писателю отношение пока еще более уважительное, чем к актеру и режиссеру».
Он пишет книги, играет пьесы по собственным произведениям, создает сценарии для фильмов. Снимается в редких, но ярких ролях на телевидении.
Как мы знаем из тренингов Юрия Бурлана, нет писателя без анального вектора.
- Как, вы еще ничего не знаете об этих тренингах?! Срочно! Откуда берутся наши желания?
Ему нужна усидчивость, умение изложить на бумаге детали, а также продумать ход повествования.
Я бескомпромиссный. У меня профессия такая, у меня есть возможность это делать. Это помогает. Наверное, и в семье тоже бескомпромиссный. Хорошо это или нет – не знаю. Когда я занимался разными делами, я постоянно шел на компромиссы. Сегодня – нет. И мне это нравится. Я принял решение, что я занимаюсь только искусством и ничем больше. Е. Гришковец
Люди с анальным вектором – часто заложники прошлого опыта. Хотя совершенно необязательно они будут за него именно «цепляться» – могут просто с удовольствием смотреть в прошлое и вспоминать на бумаге…
Со временем, с приобретенным опытом, я становлюсь менее счастливым человеком. Е. Гришковец
Спектакль Гришковца «Как я съел собаку» поразил меня именно этим
– удивительно теплым и тонким погружением в прошлое. В детство. В детство каждого маленького советского ребенка. Евгений рассказывал, как тяжело ему было просыпаться рано утром в школу… как ужасно в эти ранние часы раздражал звук, производимый ложечкой, которой бабушка мешала на кухне сахар в чае… как нужно было идти по колючему морозу в школу… в этот ад… где его никто не любит… Ну, не то чтобы все не любят – нет. Просто школа – это такое место, где уже никто не подумает, что ты, Женя, – самый лучший мальчик на земле. А бабушка подумает. И мама с папой любят тебя безусловной любовью. И от этого так хорошо…
И я сидела завороженная и думала: «Откуда он все это знает?» У меня не было бабушки, которая звенела ложечкой, не было зимним утром метели по дороге в школу. Но было точно такое же ощущение, что дом – это защита, это мой мир. А школа – это мучительное место, где учитель совсем не считает тебя лучшим в мире ребенком. И мне хотелось туда, где так считают…
Затем Евгений Гришковец, биография которого и была изложена в этом спектакле, вспоминал свою службу на флоте. И снова – знакомые чувства: писатель рассуждал о том, что же такое дом. Почему, когда очень долго тебя в нем нет, он перестает быть твоим домом. Домом вдруг становится то место, где ты живешь все это время. И вот ты приезжаешь к родителям после долгой службы и думаешь: «Наконец-то я дома!» Но понимаешь, что это уже не дом совсем. А где он? Там, откуда ты уехал.
И так – в каждом эпизоде его произведений. Это не просто анальный вектор, который умеет подмечать детали и складывать их в одно гармоничное произведение. Это еще и сосредоточение на собственных состояниях, вывод этих состояний наружу – все с помощью «звука» и «зрения».
Я определяю свою задачу как очень скромную задачу. Я пишу один бесконечный текст с одним героем. Е. Гришковец
Звуковой вектор у этого удивительного человека ощущается не только в произведениях, пьесах, но и в интервью. Он по-хорошему чудаковатый, в каком-то смысле эгоцентрик – пишет в большинстве произведений о себе, через себя, про себя. Его проза не ограничивается зрительными темами любви и сострадания. Герои его книг, как и сам автор, смотрят глубже – в смысл жизни.
Мой герой страдающий. У него есть видимое благополучие, но он часто не знает, как ему жить. Е. Гришковец
Но есть в его прозе некая легкость. Он не «придавливает» всей тяжестью звука, а вселяет надежду… Очень часто делится радостными чувствами, благодаря чему на душе становится легко. Это зрение, исцеляющее душу. Зрение, воспевающее любовь.
… Или весенним днем идешь по улице в своём любимом пиджаке и видишь красивую девушку, которая идет по другой стороне улицы, смотришь на неё - и вдруг она посмотрела на тебя, дольше, чем одну секунду. Посмотрела… больше вы никогда не увидитесь, ни-ког-да не встретитесь больше, но настроение улучшилось. Е. Гришковец, «Настроение улучшилось»
Он пишет прозу не просто для себя – он делает это для других. Он хочет, чтобы читатель ему сопереживал.
Я добиваюсь от читателя со-переживания. Впечатлений и чувств. Но не эмоций. Не люблю слово «эмоция» – оно какое-то… никакое. Е. Гришковец
И снова анальный вектор. Который делает из человека профи, не сомневающегося в правильности своих действий. Но одновременно и того, кто всегда будет сомневаться в себе.
Я автор в себе очень уверенный, а человек – нет. У меня как писателя есть замысел и понимание процесса, и тут мне не может кто-то помешать или помочь. А после публикации я уже начинаю сомневаться или радоваться. Е. Гришковец
С нетерпением поклонники ожидали выход фильма «Сатисфакция». Гришковец здесь стал соавтором сценария с Анной Матисон и Юрием Дорохиным. Как оказалось, фильм не для всех, но тем, кому нравится творчество писателя, он пришелся по душе. Евгений сыграл в нем главную роль, и она ему очень даже удалась – настолько, что начинаешь думать: «А нет ли в нем кожного вектора?» Ведь играет он успешного, циничного бизнесмена, да так правдоподобно, что диву даешься. Да и можно ли сыграть так ярко без «кожи»?
Да нет же, есть тут и кожный вектор: до переезда в Калининград он одновременно занимался несколькими видами деятельности, что «анальнику» будет не под силу. Он любит время, в котором живет, со всеми его благами. Он умеет выстраивать бизнес. Есть еще много деталей, указывающих на кожный вектор. Но все же вернемся к творчеству.
Феномен Гришковца
Спустя некоторое время после знакомства с творчеством писателя я с безграничным удивлением узнала, что далеко не всем нравится Евгений Гришковец. Спектакли его и проза некоторым кажется занудными, скучными, непрофессиональными, любительскими …
Я понимала, конечно, что на вкус и цвет товарищей нет. Но до конца не осознавала, насколько мы все разные и как просто объясняется эта нелюбовь, непонимание к столь понятному, на мой взгляд, и проникновенному творчеству.
Объяснение есть: тем, у кого нет звукового, зрительного и анального вектора, этих удивительных монологов не понять. И как ни прививай, как ни растолковывай, что читать или слушать (даже больше слушать) Гришковца – это наслаждение, они этого не поймут. Это ни хорошо, ни плохо – это просто факт.
Гришковец – не просто анально-кожно-звуко-зрительный автор. Он умеет совершенно гениальным образом озвучивать звуковые состояния – по-зрительному ярко и эмоционально, с «анальными» подробностями и деталями. Поклонник его творчества, имеющий такой же набор векторов, слышит не рассказ Гришковца о самом себе, а рассказ писателя о нем самом, о читателе, – его биографические подробности становятся как бы всеобщим достоянием и переживанием публики. Вот откуда это чувство узнавания… чувство сопричастности. Гришковец хочет быть понятным своему читателю – и у него это отлично получается.
И напоследок для тех, кому, как и мне, интересен Гришковец, – цитаты, ярко характеризующие Евгения как писателя с анальностью, кожей, звуком и зрением.
Периодически мне жить в России стыдно и трудно, но от этого звания я отказываться не хочу. Так случилось, что я здесь родился, и я не хочу с этим расставаться. Здесь у меня есть возможность жить достойно и честно. Если жить мне будет невыносимо, я решу расстаться с этим званием.
Я делаю свое дело очень скромно. Я люблю время, в которое живу. Это сложно – любить это время. Нужно воспитывать своих детей, общаться со своими друзьями, изо всех сил нужно любить и понимать свое время.
Национализма у нас очень много, и это несовременно.
Чтобы попытаться объяснить, что такое русская душа, мне нужно выйти на дистанцию с самим собой.
Я знаю, что ТАМ (за границей) я жить не смогу.
Почему мы относимся к ним (иностранцам) немного сверху? Потому что они нами не интересуются, а мы ими – да. У нас много иллюзий по их поводу, но мы хоть что-то о них знаем.
Я тщательно выбираю вещи. Писатель должен быть одет со вкусом. Например, это могут быть хорошие брюки, твидовый пиджак, что-то удобное, элегантное, но не отталкивающее.
Я не умею печатать, не владею клавиатурой. Пишу все от руки. Не умею и не хочу учиться водить машину.
Очень хочу быть понятным. Для меня это важно. Некоторые хотят быть настолько сложными, чтобы читатель продирался сквозь их мысли. Я этого не понимаю.
Я человек принципиально нестоличный.
Статья написана по материалам тренинга по системно-векторной психологии Юрия Бурлана
В последнее время Евгений Гришковец ведет свою «тихую войну» с Первым каналом. Войну за свое честное имя. Ему не привыкать. Биография писателя и драматурга складывалась совсем не легко всегда. Во все времена.
Евгений Гришковец всю жизнь рассказывает нам о себе. В результате мы о нем почти ничего не знаем. Удивительно закрытый человек: выходит на сцену, пишет книги, снимается в кино - и при этом остается загадкой. А между тем, стал символом целого поколения. Людей, нашедших в себе силы быть слабыми. Вся первая половина нулевых прошла под знаком этого поколения. Они мужественно защищали свое право не делать ничего особенного, не быть героями. Жить, а не выживать. Право быть немножко детьми, растерянными, сомневающимися.
«Медведь» попытался разобраться, кто стоит за образом, созданным Гришковцом.
Погребение ангела
- Женя, вы свое детство хорошо помните?
Плохо. В детстве ведь нет времени, кажется, что оно бесконечно. Помню только, что мечтал играть в кино. Даже не играть, нет. Просто попасть в кино, в телевизор, пусть на заднем плане. Я даже хотел пойти на демонстрацию, чтобы увидеть себя потом по телевизору. Но это была прямая трансляция, так что, увы, ничего не вышло. Не знаю, почему мне так хотелось попасть в телевизор. Не могу объяснить.
- И сейчас хочется?
А сейчас еще сильнее. Но тех ролей, о которых я мечтаю, мне почему-то не предлагают. Очень хочется что-нибудь героическое сыграть, по-настоящему героическое. А мне чаще всего предлагают сыграть самого себя, Евгения Гришковца. При этом понимают Гришковца абсолютно неправильно. Как такого ностальгирующего интеллигента. Ну нет у меня ностальгии ни в книгах, ни в спектаклях. Совсем! Но у народа существует устойчивая иллюзия на этот счет. Даже все пародии на меня связаны с какими-то подробностями из прошлого: сколько стоила колбаса, какой был пионерский галстук, какая была школьная форма… Я все это тщательно вычищаю из своих текстов. Мне приходит много писем, где дается, скажем, подробнейшее описание двора, рассказывается, как был одет автор письма, будучи ребенком, как звали его друзей, в какой детский сад ходил. То есть читатель мне демонстрирует, что он это сам все тоже прекрасно помнит, хотя у меня и близко нет ничего подобного. Любые подробности воспринимаются мной как архаика. Меня никогда не интересовало реалистическое изображение эпохи. И сейчас не интересует. Факт человеческой биографии не так важен, как переживания по поводу этого факта. А переживания универсальны.
- Я почему-то уверен, что вы никогда не вели дневник…
Никогда. А еще я никогда не беру с собой фотоаппарат и не собираю архивов. Я пытался себя стимулировать тем, что покупал каждый год новый фотоаппарат, чтобы было какое-то интересное техническое устройство. Это само по себе занятие - кнопочки нажимать. Но понял, что нет, жизнь важнее. Надо или снимать, или смотреть.
- Но давайте все-таки повспоминаем. Вы действительно ели собаку, когда служили в армии?
На флоте. Да, ел. Это было на острове Русский в Тихом океане. Был уже самый закат Советского Союза. Никто ни во что не верил и не пытался верить. Но были свои местные кодексы чести. Нужно было либо принять их, либо им противостоять. Я не мог их принять. Я много раз был сломлен и жил по этим законам. Это было постыдно. И вообще много постыдного связано у меня с воспоминаниями о службе. Я этого никогда не забуду, и обида, конечно, осталась. На государство, на людей, на эпоху. Но я с этой обидой борюсь. Не случайно же первая вещь, с которой я приехал в Москву, «Как я съел собаку», была армейская. Я надеялся, что высказавшись мне удастся расстаться с этими переживаниями, с этими снами, с этими обидами.
- Удалось?
Нет, конечно. Но, с другой стороны, может, это и хорошо. Если бы я не служил, не попал на флот - ничего бы не написал и не сыграл. Никогда.
- Какой это был год?
1985-й. В процессе службы мне казалось, что ничего сложнее и важнее моих переживаний быть не может. А когда я вернулся, я понял, что то, что я переживал на службе, это был детский лепет. Любовь, отъезд из родного города или даже похороны собаки, которые я описываю в рассказе «Погребение ангела»,- все это значит для меня гораздо больше, чем служба в армии. Это все очень большие события для нормального человека. Неслучайно у меня нет персонажей в книгах, которые неожиданно вдруг стали депутатами или совершили военный подвиг. Или придумали интернет-программу и продали ее за миллиард долларов. Со мной такого не случалось и никогда не случится. Это все экстрим, это находится на периферии жизни, я не вижу решительно никакого смысла об этом писать.
Тем не менее вы общаетесь с очень необычными людьми. По крайней мере очень богатыми. Среди них, например, банкир Александр Мамут…
С Мамутом мы познакомились около десяти лет назад и подружились. Он неоднократно приходил на мои спектакли, и это была скорее его инициатива - познакомиться. А я, честно говоря, даже не знал, чем он занимается. Фамилия была на слуху, но подробностей я не знал. И вот мы познакомились. Как сказано в романе «Остров сокровищ», «Сильвер оказался невероятно интересным собеседником».
- Неужели вы к нему относитесь как к злодею?
Нет, конечно. Своего друга сравнивать с Сильвером я не буду, просто он действительно интересный собеседник. Он куда лучше меня знает поэзию и живопись. И вообще обладает невероятно интересным и недоступным мне опытом.
- Говорят, что Гришковец при всем его таланте никогда не пробился бы, если бы не Мамут.
Я познакомился с богатыми людьми, в том числе с Мамутом, уже тогда, когда стал известным широкой публике. Вот и весь ответ. Но тень правды в этих слухах есть. Потому что некоторые богатые люди… Нет, не так. Люди, полагающие себя богатыми, часто предлагают мне помощь. Ведь с их точки зрения я почти нищий. Предложения бывают разные. Например, человек говорит мне: «Я начинаю строительство нового дома. Вложи туда сто тысяч, получишь триста».
- А вы?
Отказываюсь. Во-первых, я понимаю, что не бывает ничего просто так. Не в том смысле, что меня обманут. Но я точно знаю, что об этом бизнесе придется думать, а мне очень не хочется об этом думать и всем этим заниматься. В моих руках есть только деньги, которые люди заплатили за билет на спектакли. Или заплатили за книги. Других денег я в руках не держал. Ну, еще гонорар за съемки в кино. В занятии своим ремеслом должна быть обязательная жизненная необходимость. Мне нужно играть определенное количество спектаклей, чтобы поддерживать жизненный уровень, к которому я привык. И я никогда не сделаю так, чтобы отдать сто и получить триста. Потому что если я так сделаю, то я не знаю, смогу ли удержаться от повтора этого трюка. Вложить триста и получить девятьсот. А тогда уже непонятно, зачем играть спектакли и писать книги. Тогда это все превратится в некое хобби и благотворительность. Но хобби никогда не приведет к существенным результатам. И в этом смысле я очень оберегаю свою жизнь и свою профессию от внешних влияний.
- Но вашу профессию, профессию артиста, сегодня можно трактовать достаточно широко. Вот, например, корпоративы. Есть у вас такой опыт?
Я иногда, очень редко, играю корпоративы с группой «Бигуди». Было много предложений вести какие-то мероприятия. И я даже видел себя в списке самых дорогих ведущих несколько лет назад. Мое имя стояло в рейтинге на восьмом месте. Указывались серьезные суммы. И только напротив моей фамилии было написано «не ведет». Но деньги предлагали, действительно. Просто я стараюсь об этом не знать. И мой директор мне об этом не сообщает. Это я просил его не сообщать. Я в этом смысле щепетилен. Я понимаю, что если мне придется вести какую-нибудь свадьбу или день рождения, или юбилей какого-нибудь банка, будет так стыдно, что… Таким образом я потеряю всех зрителей и читателей, которые будут на этом корпоративе. А я очень боюсь их потерять. Хотя выступления с группой «Бигуди» на таких мероприятиях, правда, были. У нас выходят диски, но они плохо продаются из-за того, что на рынке много пиратских копий. И этим совершенно нельзя заработать. А музыканты, мои друзья, с которыми мы работаем, тратят много времени и сил на запись альбомов. И вот чтобы окупался этот проект, приходится идти на корпоративы. И еще: когда ты выступаешь в музыкальном жанре и исполняешь что-то уже готовое, ты все-таки немножко отделен от публики, защищен. Только у меня есть требование. Я не могу выступать, когда кто-то ест. Конечно, это чистоплюйство. Но тем не менее люди, если в самом деле хотят меня видеть, идут на это условие.
Это частная вечеринка
- Давно замечено, что ваши спектакли имеют психотерапевтический эффект. Принцип тот же, что в психоанализе. У вас есть проблема? Хотите поговорить об этом? Давайте поговорим, и вам станет легче.
Да, я понимаю. Я когда-то получал огромное количество предложений от психотерапевтов поучаствовать в каких-то их делах, в сеансах. Методы у нас с ними действительно похожи. Но задачи разные. Задача психотерапевта - успокоить человека. Моя задача и задача искусства вообще другая - встревожить. Обострить восприятие. Сделать так, чтобы человек проснулся и сам справился со своей проблемой. Да я бы и не взял на себя такой ответственности - решать чужие проблемы. У меня довольно пессимистичный взгляд на отношения между людьми. Невозможно по-настоящему понять даже очень близкого человека. И у нас почти нет шансов сделать так, чтобы нас поняли. Я весьма оснащен в смысле высказывания и объяснения своих поступков, но есть такие сокровенные стороны, территории и моменты, для которых не находится слов, чтобы это объяснить самому близкому человеку. Да даже самому себе.
- А надо ли вообще что-то объяснять в таком случае? Живешь себе и живи…
Надо. Другое дело, что задача невыполнима. Попытка обречена на провал. Но результатом этой попытки являются мои тексты. Формула моя очень проста: я не понимаю, что такое жизнь, но тем не менее продолжаю жить. Я не понимаю, что такое литература, хотя много об этом знаю. И чем больше я знаю о литературе, тем меньше мне понятен ее феномен. Но я готов говорить об этом. Я, кстати, уверен, что вообще нужно больше говорить. О чем угодно. Не принимаю таких фраз: «Я об этом не хочу говорить» или «Сейчас не время об этом говорить». В попытке разговора - спасение. В процессе разговора можно ни о чем не договориться. Но убедиться, что люди как минимум друг другу дороги. Это уже немало. Это, я бы сказал, очень много.
А ведь начинали вы в театре вовсе не с разговоров, а с пантомимы. И какими-то странными путями пришли к жанру, который теперь так и называется - «гришковец».
Это было очень давно. Во времена кемеровского театра «Ложа». Мне было 25 лет, и, конечно, в те годы никто не стал бы меня так слушать, как слушают сейчас. Нужно было почти десять лет делать постмодернистские, провокационные, экспериментальные спектакли, чтобы в конце концов прийти к прямому художественному высказыванию. Когда оно появилось, тогда и стали слушать. А сначала это был нежнейший постмодернизм. Помню, как я любил в те годы, в начале девяностых, пантомиму, то есть предельно абстрактное, метафорическое, иносказательное искусство. Тогда вообще все иносказательное и чудесное было главным. Кумиром, главным человеком эпохи был Вячеслав Полунин.
- Потом вы все вдруг бросили и уехали из Кемерова в Москву. Сильный поступок. Взять и уехать в никуда.
Совсем не сильный. Наоборот. Ведь я на самом деле дезертировал, бежал от трудностей. В Кемерове уже было невыносимо. Мне не хватало пространства, и я не знал, к кому мне обращаться со сцены. К тому же в Кемерове при наличии драматического театра все равно не было театральной среды. Там был единственный театр-студия «Встреча», куда мы все ходили в качестве зрителей. И были мы, наш театр «Ложа», как альтернатива всему этому. Все, больше ничего в городе не было.
- А Кемерово - большой город.
Все города маленькие, кроме Москвы… И я уехал. Вместо того чтобы сопротивляться обстоятельствам, решил изменить их. Смелости тут большой нет. Я на самом деле спасался. Мне казалось, что то, что я делаю, никому не нужно, это просто некому показать. К тому же я отдавал себе отчет, что театром невозможно заработать на жизнь. И вот 1998 год. Кризис. Год рождения спектакля «Как я съел собаку». Я приехал в Москву поздней осенью, в ноябре. Мысли были такие, что пора с театром заканчивать и жизнь доживать. Это была чуть ли не последняя попытка чего-то добиться. Просто уже для очистки совести.
- И тут вас накрыл успех.
Не накрыл. Все происходило очень постепенно. Прежде чем я сыграл в театре «Эрмитаж» на «Золотой маске», было много спектаклей в маленьких залах за бесплатно, для двадцати-тридцати зрителей. На каких-то фестивальчиках я играл мелких. И так продолжалось довольно долго. И только потом была «Золотая маска», потом - премия «Антибукер». Все это было потом. К этому моменту уже вышли две маленькие брошюрки моих пьес и так далее. То есть не было такого, что раз - и проснулся знаменитым. И была еще очень долгая и тяжелая жизнь в последние годы в Кемерове, переезд в Калининград, мучительное вживание в этот город. Мучительное решение, что надо с театром заканчивать и переходить в совершенно другое жизненное состояние. Потому что я думал: ну ладно, ну вот сейчас премия, а что дальше? Никогда у меня не было такого ощущения, что вот делал-делал и получилось. И сейчас нет. Как только заканчивается работа над спектаклем или книгой, я некоторое время являюсь человеком без замысла. И думаю: может быть, я как раз сейчас отдохну годик. Но тут как раз появляется замысел. И его нужно осуществлять.
Если б вам лет двадцать назад показали теперешнего Гришковца, вы остались бы довольны этим человеком, не вызвал бы он у вас разочарования и отторжения?
Я бы, наверное, очень удивился. Я был бы потрясен тем, что этот человек пишет книги. И я точно сейчас лучше выгляжу, чем тогда.
- Вам так не нравилась ваша внешность?
Совсем не нравилась. Я был серьезно озабочен собственной внешностью и очень ее не любил.
- А сейчас?
А сейчас мне в известной степени все равно.
— Знаете, у вас имидж очень мягкого человека. И внешность на это тоже работает. Небритость, усталый близорукий взгляд из-под очков. Все как-то по-доброму, по-домашнему. Не могу себе представить, чтобы вы вспылили или на кого-нибудь наорали.
— Чаще всего я оправдываю ожидания. Но стоит, например, жестко отреагировать на какое-нибудь высказывание в Интернете, как тут же у людей начинается истерика: «Мы думали, что вы хороший, а вы, оказывается, плохой». Кто-то пришел ко мне и начал меня ругать или говорить то, с чем я категорически не согласен. Ну не могу я, не сдерживаюсь. В конце концов это все-таки случается на моей территории, в моем «Живом журнале».
— Как поется в песне группы «Бигуди», «это частная вечеринка»… Увы, на частную территорию вторгаются целые толпы со своими требованиями и претензиями. Можно, конечно, объяснять им, что такое хорошо, что такое плохо. Можно как-то бороться с ними. Но вы, по-моему, совсем не борец. Если за что и боретесь, то за право не делать ничего особенного, не совершать подвигов.
— Очень хочется не делать ничего особенного. Знаете, как говорят некоторые женщины? «Господи, как я устала быть сильной!» Вот и я тоже устал быть сильным и имею право быть слабым. Как и каждый, на самом деле.
— И что происходит сейчас на этом фронте, на фронте борьбы за право быть слабым?
— Идут бои местного значения. Иногда, задним числом, оказывается, что ты сходил в атаку. Но чаще всего идет медленное отступление с боями.
— То есть все-таки отступление?
| В мой мир |
О планах на театральный сезон, новом спектакле «Шепот сердца» и принципах редактирования собственных текстов, а также, почему не хочет рассказывать со сцены о себе.
В конце прошлого сезона актер, драматург и писатель Евгений Гришковец выпустил новый спектакль под названием «Шепот сердца», в котором выступил в непривычном амплуа. В противовес уже ставшим театральными хитами моноспектаклям вроде «Как я съел собаку», здесь артист почти на два часа буквально перевоплощается в человеческое сердце.
- Начинается новый театральный сезон. С чем вы в него вступаете? Что было летом?
Весь июнь были гастроли. На открытии джазового фестиваля в Калининграде мы сыграли концерт с группой Mgzavrebi, потом я побывал на фестивале короткометражных фильмов «Короче» и показал спектакль «Шепот сердца» на сахалинском кинофестивале «Край света». На этом, в общем, все.
- Расскажите про этот спектакль. Как появился его замысел? Я знаю, что вы работали над ним очень долго.
Замысел пришел лет пять тому назад, благодаря случайности. Есть такой фильм студии «Гибли» «Капельки воспоминаний», который какие-то пираты с особо лирической душой перевели под названием «Шепот сердца». Он недолго в таком виде просуществовал в сети, но мне так понравилось это словосочетание, что у меня появилась идея написать монолог человеческого сердца. Мысль была в том, что сердца слона, собаки и человека устроены одинаково, но то, что отличает человека от животного, для сердца вредно. Об этом я и начал писать, но вскоре столкнулся с целым рядом трудностей.
Прежде всего, очень сложно было придумать форму сценического существования сердца, долго не получалось понять, к кому оно обращается.
Я разбил об это голову, отложил до поры в сторону и быстро, всего за год, сделал спектакль «Прощание с бумагой». К тому моменту, когда он вышел, у меня накопилась масса черновиков «Шепота сердца», и вдруг пришло простое и ясное решение - обращаться нужно к человеку, то есть буквально: «человек мой». Как только появилось обращение, сразу сложился и текст спектакля, существующий почти в неизменном виде вот уже на протяжении многих показов - на Сахалине «Шепот сердца» игрался 49-й раз.
- Да, но ведь «Прощание с бумагой» тоже вышло уже три года назад…
Да, вы правы. Довольно долго мы решали проблему организации сценического пространства. Вариантов было множество. Один из первых включал экран, на котором на протяжении всего спектакля живет тень человека - спит, ест, курит, ходит туда-сюда. Но, во-первых, для этого требовалось фактически снять двухчасовое кино, а мне на сцене - очень плотно к нему привязаться. А во-вторых, я понял, что экран сегодня не использует только ленивый. Хотя нет, даже ленивый уже пользуется этим приемом. Я был одним из первых - в спектакле «+1», но сегодня это стало общим местом. В итоге я придумал хирургическую лампу и сыплющиеся из нее лепестки, на этом варианте мы и остановились. Наконец, было и еще одно препятствие. Мой монотеатр включает в себя декорации, костюмы, но при этом у него нет своего помещения. Фактически, я могу пользоваться только залом театрального центра «На Страстном», где я работаю уже десять лет - да и то очень недолгое время. Но на репетиции и выпуск «Шепота сердца» было всего три дня.
Наверное, никто из тех, кто занимается театром, таких сроков представить себе не может.
Это все равно, что учиться вождению на тренажере и по учебнику, а потом сесть в автомобиль и в нем поехать. Я полностью отрепетировал все у себя в голове, нарисовал раскадровку, как перед съемками фильма, а потом за три дня подготовил спектакль к выпуску. На первых показах, правда, случались накладки. Очень сложно два часа говорить о себе в среднем роде, все время сбиваешься. А один раз я забыл снять обручальное кольцо, которого у сердца не может быть, у него ведь и пальцев-то нету. Пришлось извиниться, уйти за кулисы, вернуться и продолжить.
Мне показалось странным, что в спектакле сердце выступает с рационалистических позиций, хотя за разум вроде бы отвечают другие органы…
Ну да, это такие человеческие представления. А у меня сердце выступает как абсолютное рацио. Текст построен таким образом, что сначала с ним поспорить невозможно, а во второй половине с ним практически невозможно согласиться. Это такая провокация, которой мне очень приятно заниматься.
Люди, которые полагают, что на сцене не сердце, а Евгений Гришковец, после спектакля подходят и начинают со мной спорить.
Приходится объяснять, что это не я сказал, а сердце - главный герой. Если вы будете внимательно смотреть спектакль, то увидите, что мало того, что я играю роль, так еще и человек, к которому я обращаюсь, не имеет ко мне никакого отношения. Он живет в провинции, любит рыбалку, болеет за футбольную команду. Это сердце совершенно другого человека, в котором большинство зрителей может узнать себя, своего мужа, сына.
Если я не ошибаюсь, это первый за долгие годы спектакль, в котором между вами и персонажем настолько большая дистанция. Зритель ведь привык, что на сцене вы, Евгений Гришковец.
Это, конечно, не вполне верное ощущение. Если в «Как я съел собаку» и «Прощании с бумагой» есть некоторые автобиографические вкрапления, то в спектакле «Планета», скажем, речь о человеке, который точно не женат, у которого нет и не было никаких детей - это совершенно на меня не похоже. Или в «Дредноутах» герой - человек, который живет серую жизнь, в которой ничего не происходит, а у меня крайне необычная, невероятно насыщенная жизнь. На самом деле, эта ситуация похожа на отношение слушателей к песням Высоцкого. Я как-то, довольно давно, читал очень хорошую диссертацию одной томской дамы-литературоведа, которая написала, что Высоцкий не написал около тысячи песен, а сделал около тысячи моноспектаклей. Это очень точно.
Ну а зрителям и слушателям свойственно сращивать автора и персонажа - это ведь культивируется еще со школы.
Висит в классе портрет Горького, под которым написано: «Человек- это звучит гордо», но ведь это сказал не писатель, а не самый симпатичный на свете персонаж его пьесы «На дне» Сатин. Или вот, например, моя бабушка, когда смотрела фильм «Противостояние», говорила про прекрасного Андрея Болтнева, что он актер плохой, потому что он играл негодяя Кротова. С другой стороны, актеры, которые играли положительных председателей колхозов, были для нее хорошими.
И тем не менее здесь вы действительно едва ли не впервые очевидно играете не просто персонажа, а вообще другое существо.
Да, конечно! И это для меня огромный шаг в неведомое, в непробованное.
- Это сознательный шаг? Вам надоело заниматься одним и тем же?
Да нет, монотеатр неисчерпаем. Просто художественную форму диктует замысел. В начале 2002 года я выпустил спектакль «Планета», а потом до 2008-го, семь лет, занимался только литературой. Почему? Потому что придумался роман «Рубашка», а театральные замыслы не приходили. Потом вдруг возник спектакль «+1», и я вернулся на сцену в новом возрасте, новом состоянии, но том же художественном жанре, которым только я в России и занимаюсь.
Да, у меня есть идея, я хочу сделать спектакль на двоих. И это уже будет театр, который не развернут в зрительный зал, как все привыкли в случае с моими спектаклями.
- Но это, как я понимаю, не прямо сейчас. А какие планы на ближайший сезон?
В этом сезоне хочется заниматься только «Шепотом сердца». Дело в том, что я единственный, как это сказать, человек-театр, который играет спектакли даже в самых дальних уголках страны ровно в том виде, в каком они исполняются на столичных площадках.
На будущий сезон запланировано более 80 показов, в том числе в Хабаровске, Владивостоке, Чите, Благовещенске.
Я мог бы больше играть в Москве, не имея сложностей, но я вижу свою задачу в том, чтобы обязательно довезти спектакль до максимального количества зрителей, хотя это и связано со сложностями в логистике и значительной потерей времени. Но для меня это важно. И азартно. А в процессе гастролей будет осуществляться редактура, уточнение текста спектакля, его структуры и композиции. В конце сезона я планирую записать и опубликовать его.
- Насколько, кстати, меняется спектакль за этот период?
Довольно существенно. Для примера: сейчас есть как минимум три варианта литературного текста «Как я съел собаку», а кроме того, есть еще и две видеоверсии, отличающиеся процентов на 50. Просто не может один и тот же текст произносить человек, которому 30 с небольшим, и человек, которому 49, это ненормально. Спектакль «Планета» я поэтому вообще убрал из репертуара: в 35 играть человека, у которого нет жены и детей, можно, а в 42 этот человек уже просто мудак. Тут еще вот какая вещь. Понимаете, совершенство литературы заключается в том, что, взяв книгу, читатель оказывается с автором наедине. Театр - это другое. В зале сидят около тысячи человек. И вот я произношу какой-то текст и понимаю, что он не услышан.
Разумеется, есть какие-то куски, на которых я настаиваю, но принципиально важно, чтобы зритель мог присвоить себе мой текст, проассоциировать себя с ним.
Если этого не происходит, то я пытаюсь понять, в чем дело: то ли мысль недостаточно хорошо сформулирована, а то ли речь идет о каком-то настолько экзотическом индивидуальном переживании, что оно людям просто не близко. Тогда я этот фрагмент убираю, поскольку на сцене такого быть не должно именно из-за того, что происходящее должно быть доступно для понимания сотням людей разного пола, возраста, социального положения и так далее. Но без замещения такую операцию произвести, естественно, тоже нельзя, приходится придумывать замену. Этот процесс длится довольно долгое время - как раз где-то около полного театрального сезона. Когда текст приходит к какому-то окончательному варианту, то я его записываю и снимаю на видео, расширяя таким образом аудиторию. Ведь сколько спектаклей я могу сыграть? Ну, тысячу. А книжка за месяц может быть продана тиражом 50–60 тыс. экземпляров, и прочитать каждую из них может не один человек, а, скажем, десять.
- А что происходит с вашим проектом с группой Mgzavrebi?
Дело в том, что это сотрудничество никогда не задумывалось как основное ни для меня, ни для них. Просто когда мы записали первую песню, всем так понравилось, что было решено сделать альбом. При этом мне страшно захотелось помочь Mgzavrebi пробиться на российской сцене, поскольку я понимал, что самим им это сделать будет трудно. Поэтому я позвал их сыграть ряд концертов, благодаря которым их услышали. Но у них настолько превосходный собственный материал, что сейчас уже достаточно собственных концертов. Не так давно мы запланировали сделать еще один альбом и даже записали для него три трека. Но недавно мне позвонил лидер группы Гиги и сообщил, что сейчас не может продолжить запись, поскольку испытывает определенные творческие трудности. Это понятная вещь - Гиги переживает это впервые, а у меня этих кризисов была уже куча. Если выйдет из кризиса - допишем альбом, не выйдет - не допишем.
Ну и давайте напоследок вернемся еще раз к «Шепоту сердца». Вы говорите, что писали текст не о себе. А почему? Считаете, что ваша жизнь никому не интересна?
Я написал какое-то количество текстов о себе вчерашнем - о тех годах, когда я еще был нормальным человеком, до 32 лет. О сегодняшнем писать мне кажется неправильным. Я убежден: человек хочет читать про себя. А люди моей сегодняшней профессии или журналисты, олигархи - это люди экзотической судьбы, которых очень немного. Книжки или фильмы о конченых наркоманах из предместий - это тоже экзотика, потому что эти герои книжек не читают. Я делаю спектакли и книги о людях нормальных, которых я хорошо знаю - я живу в провинции, это мои друзья, знакомые, родители одноклассников моих детей. Они любят рыбалку, футбол - я их и сам когда-то любил. А если я начну рассказывать про себя, это будет любопытно, но точно не будет художественно, потому что это будет непонятно - мне и самому непонятно, как я так живу.
Введение
Ни для кого не секрет, что театр сегодня является во многом видом умирающим. Ныне выросло и здравствует целое поколение людей ни разу не сходивших в театр и, более того, не считающих себя в связи с этим чем-то обделёнными. На смену театру пришло кино и телевидение. Зачем куда-то ходить, когда можно просто нажать кнопку на пульте и увидеть всё, что хочется и даже сверх того; зачем домысливать и представлять, когда кино услужливо нарисует любые краски, а компьютеризированный герой изобразит возможные и невозможные трюки. Однако, кроме этих прямо скажем «обывательских» фактов, есть и другие, повлёкшие за собой упадок театра, такие как его несовременность, чуждость среднему человеку. Требуется «новое видение», «живая струя», что-то, что возродит театр, переведёт его на качественно новый виток развития.
Одной из «находок» нового театра стало творчество Евгения Гришковца, который возродил к жизни монодраму и дал ей качественно иное звучание. Всего лишь десять лет назад Е. Гришковец вышел на сцену со своим произведением «Как я съел собаку» и вот сегодня о нём говорят везде - на телевидении и по радио, в газетах и журналах, в интернете, за рубежом и, конечно же, в театре. Одни его любят, другие восхищаются, третьи находят его банальным, а четвертые даже не считают его творчество искусством. Такое разнообразие зрительских чувств и эмоций говорит лишь о том, что у этого человека, несомненно, есть талант, который не оставляет равнодушным. Десять лет это очень долго по человеческим меркам, но по меркам культуры это мгновение. Феномен Евгения Гришковца ещё не был исследован подробно, хотя многие литературоведы, критики, журналисты уже не раз обращались к его творчеству, пытаясь найти истоки его популярности и таланта. В данной работе мы постараемся определить суть феномена Е. Гришковца на материале анализа одной из его пьес.
Феномен писателя и драматурга Евгения Гришковца
На самом деле истоков феноменальности Е. Гришковца можно найти много. Это, во-первых, удивительная многогранность его таланта, поскольку он выступает в качестве писателя и драматурга, актёра и режиссёра, даже «певца». Он уже обладатель нескольких престижных премий, таких как «Антибукер», «Золотая маска», «Русский бриллиант», ему присуждена медаль «Символ Науки», а показ всех его моноспектаклей на фестивале «Золотая маска» в один день внесён в книгу рекордов Гинесса. Во-вторых, это конечно возрождение им к жизни такого непростого драматического произведения, как монодрама. И не только на бумаге, но и на сцене. Вообще монодрама - «драматическое произведение, разыгрываемое с начала до конца одним актером» По материалам литературного энциклопедического словаря терминов и понятий.. Если этот единственный актер играет одну роль, тогда монодрама представляет собой развернутый монолог, который может обращаться непосредственно к зрителю, к присутствующему безмолвному персонажу, или к персонажу, находящемуся за сценой. Евреинов Н. Н. в своей работе о монодраме Евреинов Н.Н. «Введение в монодраму». СПБ, 1909 г. выдвигает на первое место внутреннюю централизацию действия, превращение «чуждой мне драмы» в «мою драму», т. е. драму самого зрителя, сопереживающего с центральным «действующим» персонажем пьесы. Этого «действующего» Евреинов называет «субъектом действия» или просто «я». Отношения этого «я» к миру, его субъективные восприятия людей и вещей определяют характер развертывающегося действия монодрамы. В советскую эпоху отдельные отзвуки теории Евреинова можно найти в практике режиссеров эстетски-формалистского лагеря. При этом они брали принцип монодрамы не из его первоисточника (Евреинов), а из практики кинорежиссуры, канонизировавшей прием «монодраматического монтажа» Тимошенко С.А. «Искусство, кино и монтаж фильма». Л., 1926., задача которого -- показать зрителю видимое или чувствуемое героем, с точки зрения этого героя. Подхваченный «новыми» театрами под названием «наплывов», этот прием получил повсеместное распространение. Наиболее яркие применения его дали Мейерхольд В. Э. («Ревизор») и Соколовский М. В., режиссер Ленинградского ТРАМ («Плавятся дни», «Клёш задумчивый» и др.). В последнем случае применение этого принципа подкреплялось теоретиком ТРАМ -- Пиотровским А. И. -- как искание «диалектической, ёмкой формы драматургии» Пиотровский А. И. «Кинофикация искусств». Л., 1929 г.. Однако, возвращаясь к творчеству самого Евгения Гришковца, интересно отметить сам способ написания им монодрам. Поскольку сначала возникает спектакль и только потом текст. «Всё существует в виде темы. (…) Я это играю, и тем самым не репетирую, а работаю с текстом». Гришковец Е.В. Эфир «Эхо Москвы», 28.01. 2001. Этот уникальный способ работы над произведением берёт своё начало в кемеровском театре «Ложа», где работал Гришковец. Актёры не брали готовых пьес, а создавали спектакль во время репетиций на тему, определённую заранее. «Наши спектакли вырастали, как кристалл. Мы много разговаривали, придумывали, и потому актёры становились как бы соавторами текста». Гришковец Е.В. гзт «Вечерняя Москва» № 40, 28.02.2001. Поэтому-то свой первый текст «Как я съел собаку» он записал только через год после показа спектакля и то, только потому, что его просили об этом издатели. Впрочем, перенесённый на бумагу текст сам автор не любит, поскольку он лишился дополнительных «спецэффектов», как то: бесспорное обаяние героя, его интонация, пантомима и т.п. А напечатанные произведения, соответственно, стали материалом для литературоведческой критики и анализа. И теперь уже преимущества моноспектакля отделились от самой монодрамы. Но неожиданно разговорный текст оказался удобочитаем, приятен и даже художественно ценен. Способ, которым автор доносит свои мысли, - истории, небольшие сюжеты, которые то и дело вплетаются в канву текста. Многие критики называют их байками, анекдотами, вариантом американской «stand-up comedy» Болотян И. «Гришковец: автор, феномен, синдром», гзт. «Литературная Россия» № 42, 20.10.2006. В целом же тексты Гришковца - это сочетание ассоциаций, воспоминаний героя, которые возникают по мере того, как он рассказывает основной сюжет, если таковой присутствует. По сути дела, монопьесы Гришковца - это «лирические» монологи, в которых происходит самораскрытие чувств героя, выражение личного восприятия и душевного состояния. И здесь лишним может быть всё, что отвлечёт зрителя от монолога, в том числе и излишняя сценография. Поэтому она всегда минимальна, часто самодеятельна и при этом элегантна, как всё простое и гениальное. Морские канаты и ведро с водой для моноспектакля «Как я съел собаку», таблицы «Анатомия человека» и вентилятор для «Одновременно», тазик с водой, где плавают бумажные кораблики для «Дредноутов». Самая большая сценография в спектакле «Планета», где есть окно, а за ним маленькая комната, ветки возле окна, самолётик на верёвочке и спутник на палке. Всё условно: это только образы, сквозные символы его произведений.
Однако основное, что привлекает к нему людей это некая сопричастность каждого к процессу творчества. Ибо, говоря о собственных переживаниях, Гришковец говорит о том, что в жизни каждого. А ведь талантливым обычный человек считает автора, который пишет о нём, читателе. И не просто пишет, а пишет понятно и наглядно, собирая из маленьких кусочков - настроений, весёлых или неловких фраз, поступков, целую мозаику, мозаику человеческой жизни. И вот тут уже Евгению Гришковцу не много равных. Зрители или читатели, выйдя из зала или прочитав его произведение, ощущают сопричастность - «Это со мной было!». Пожалуй, именно в этом главный секрет его успеха, и, в конечном счёте, его феномен.
11 января предметом обсуждения в литературном клубе «Зеленая лампа» стало творчество современного российского писателя, драматурга и режиссера Евгения Гришковца
«Меня интересует то, из чего по большей части состоит жизнь. Как человеческое тело на 90 процентов состоит из воды, так жизнь состоит из того, что мы просыпаемся, едим, покупаем что-то, едем в транспорте, беседуем по телефону, общаемся со своими родными и близкими. А места каким-то событиям серьезным, моментам выбора, каким-то глобальным переживаниям, даже любви в жизни вот именно столько процентов, сколько в организме приходится на кальций и прочие элемент.Но из всего этого нужно выбирать только универсальные детали, нужно наступить на горло собственным, индивидуальным и экзотическим приключениям и описывать универсальные переживания, выбирать из огромного многообразия событий только универсальные события, которые могут быть понятны большому количеству людей».
Евгений Гришковец
Руководитель клуба Крохова И.Н.
открыла заседание клуба небольшим сообщением, в котором остановилась на основных фактах личной и творческой биографии Евгения Гришковца.
Евгений Гришковец родился в 1967 году в городе Кемерово, после окончания школы служил на флоте. Затем поступил на филологический факультет Кемеровского университета. В 1990 году создал студенческий театр «Ложа», в котором ставил свои пьесы. В конце 90-х несколько раз приезжал покорять Москву, выступал со своими спектаклями «Как я съел собаку», «Одновременно» и вскоре он становится знаменитым. С 1999 года Гришковец живет в Калининграде. В последние годы написал несколько книг, которые стали бестселлерами: «Рубашка», «Реки», «Планка», сборники пьес «Как я съел собаку», «Зима».
Богатырева Н.Д., канд. филологических наук, преподаватель ВГГУ, выступила с сообщением «Особенности прозы Евгения Гришковца на примере его книг «Реки» и «Планка»: «Прежде всего, я буду говорить о Гришковце как читатель, остановлюсь на своих непосредственных впечатлениях от прочтения его книг. Это неакадемический взгляд, опираясь на уже существующие мнения литературных критиков, со многими из которых я не всегда согласна, я попытаюсь прийти к каким-то выводам. Главная особенность прозы Гришковеца в том, что он очень автобиографичен, всегда опирается на собственные жизненные впечатления. В любой книге Гришковца, даже придуманной, главный герой – автобиографичен до исповедальности.
Многие обвиняют Гришковца в примитивности языка и тех средств, которые он использует для изображения. Но не случайно Гришковец появился на рубеже XX – XXI веков, он, имея филологическое образование, не может не учитывать опыт прошедшего века, когда главенствующим направлением была литература «потока сознания». В каком-то смысле, Гришковец наследует эту традицию и, используя литературные средства и приемы, создает качественную прозу. Другое дело, что останется от его прозы – время покажет. В этом смысле наиболее показательна его книга «Реки». Эта книга – признание того, что каждый сознающий и думающий человек связан невидимыми нитями с родиной и ничем этого у него не отнять. Рассказчик затрагивает те струны нашей души, которые активируют наши ассоциации с детством. Гришковец находит для этого слова не примитивные и не упрощенные, есть у него то глубинное, что проглядывает сквозь временное, повседневное, наносное. В этом смысле «Реки» мне ближе всего.
«Планка» - сборник рассказов, который сам Гришковец оценил как удачу. Тщательно проработанный сюжет, структура произведения, литературные средства, которые использует автор, - в полной мере демонстрируют мастерство Гришковца как писателя. На мой взгляд, «Планка» намного удачнее «Рубашки», особенно поразил меня рассказ «Шрам».
В этом сборнике Гришковец продемонстрировал свое умение хорошо, качественно шутить. Его юмор может быть ироничным, порой горьким, но главное, что чувство меры и стиля почти никогда не изменяют автору. Говоря о слабых местах Гришковца, можно отметит порой небрежность в языке и построении фразы, но примитивным назвать эту прозу нельзя. Гришковец сентиментален, в хорошем смысле этого слова. Я бы определила его прозу в русле литературы «потока сознания» в ее развитии».
В течение вечера вниманию присутствующих было предложено несколько отрывков из спектаклей Евгения Гришковца «Планета» и «Одновременно», после чего они имели возможность сравнить свои впечатления от Гришковца-писателя и Гришковца-режиссера и актера.
Сенникова Л.Г., научный сотрудник краеведческого музея: «Я начала свое знакомство с Гришковцом с его прозы, в спектакле я вижу его впервые. Но он интересен и узнаваем и в этом качестве. Гришковец – нестандартный человек, который еще и пишет. Что поразило меня, так это его умение строить предложение с помощью коротких повторяющихся фраз».
Селезнев Н.Н.: «Гришковца не читал, и не знаю, по-моему, все, что происходит вокруг него – это сказка про голого короля!».
Старостин В.А.: «Гришковец не может существовать вне зрителя и читателя, вне пространства, в отличие скажем от Толстого. Его книги живы лишь до тех пор, пока есть мы. Что остается после прочтения книг или просмотра его спектаклей? Что-то неуловимое, запах, движение воздуха».
Халявин А., студент МГЮА: «На мой взгляд, Гришковец наследует традиции русской литературы, в частности Чехова. Книги Гришковца – это не мертвые книги. Любая хорошая книга должна изменять человека. После прочтения Гришковца мы становимся немножко другими, его книги заставляют нас задуматься».
Курочкин Д., студент МГЮА: «То, что здесь сейчас происходит – это классически разыгранный спектакль на тему конфликта поколений отцов и детей. Все традиционно исполнили свои роли в этой пьесе: старшее поколение отрицает Гришковца, молодежь встала на его защиту. Я не согласен, что Гришковец мертв, через 50 лет он станет классиком и его произведения будут включены в учебники по литературе. В этой связи давайте вернемся на 100 с лишним лет назад и вспомним Островского. В конце 19 века он был хозяином на русской сцене, потому что первым показал жизнь своих современников, абсолютно простых людей. Ему платили большие деньги, его пьесы ставили во всех русских театрах. То же происходит сегодня и с драматургией Гришковца, все его пьесы – о наших современниках, о герое начала 21 века. Коммерчески он также востребован и актуален как и Островский в свое время».
Крохова И.Н.: «Категорически не согласна с этим! Гришковец – не тот масштаб, безусловно, он талантлив, интересен, но его время пройдет. В отличие от Островского в нем нет той глубины характеров, тех социальных конфликтов. Никогда Гришковец не станет классиком!».
Старостин В.А.: «Гришковец открыл новый театр, который имеет свою литературную основу, но его зритель– кто он? Чем интересен и оригинален Гришковец?»
Перетягина С.А. , библиотекарь: «Я была на спектаклях Гришковца «Одновременно» и «Как я съел собаку» 4 года назад, когда он еще не был так широко известен и знаменит. Гришковец приезжал с этими спектаклями в Киров в рамках программы «Киров – культурная столица Приволжского федерального округа». Чем поразил и «зацепил» меня Гришковец: на его спектаклях я в течение 10 минут испытывала невероятную амплитуду эмоций от смеха до слез. В этом смысле он очень ловко и точно играет на воспоминаниях и ассоциациях, связанных с нашим детством и юностью. И еще, Гришковец необычайно узнаваем, на его спектаклях ты ловишь себя на мысли – «Так это же я! Это обо мне!»
В конце дискуссии присутствующие так и не пришли к единому мнению есть ли у прозы Гришковца будущее. Каждый остался при своем мнении. Молодые участники клуба предложили встретиться спустя 50 лет, чтобы понять, кто же был прав и стал ли Гришковец классиком.
