В 2011 году впервые в современной истории иностранец возглавил балетную труппу в России. За свои три года в Михайловском театре испанец Начо Дуато поставил десять спектаклей . Он не стал легендой, как предыдущий великий иностранец Мариус Петипа, и не произвел революции в русском балете. Но вклад его переоценить трудно: в числе его заслуг не только новый блеск и слава одного из главных театров Северной столицы, но и несколько потрясающих балетов, которые обязательно нужно смотреть .
Именно в России Дуато впервые в своей практике обратился к классике. Его “Спящая красавица”, “Щелкунчик” и “Ромео и Джульетта” – тема отдельного обстоятельного разговора. А этот будет о современных постановках , настоящих жемчужинах балетной сцены Петербурга.
Лаконичные, скульптурные, с фантастически проработанной пластикой – они открывают новую плоскость восприятия музыки. Посмотрев “Многогранность. Формы тишины и пустоты” , вы по-настоящему поймете, насколько головокружительно сложна музыка Баха. И если и можно создать нечто столь же совершенное, как она, то у Дуато это почти получилось.
“Многогранность. Формы тишины и пустоты”
Впрочем, “понимать” в его хореографии значит куда меньше, чем “чувствовать”. Его творения невозможно смотреть, сохраняя равнодушие, – острота эмоций в них физически ощутима.
В “Без слов” это томительная, печальная чувственность, в “Белой тьме” – мучительная тревога. “Белую тьму” Дуато посвятил своей сестре, умершей от передозировки.
Здесь настоящая смерть и живая боль вибрируют в каждом движении танцовщиков.
Это страшное, страшно правдивое и страшно красивое произведение хореографического искусства – одно сплошное переживание. Нагнетающая музыка Карла Дженкинса, белый порошок, пересыпаемый из рук в руки, мечущиеся в клетках из света на темной сцене то ли собратья-наркоманы, то ли мысли героини, и, конечно, финальный аккорд, попавший на афиши, – все это будто выжигает чудовищную дыру в сердце, и это настолько же больно, насколько прекрасно. Дуато уверен, что подобные темы нужно поднимать, в том числе в танце, и то, как он это делает, – лучше любых рассказов и обсуждений.
“Белая тьма”
Иоганн Себастьян Бах, герой балета “Многогранность. Формы тишины и пустоты”, проживает целую гамму эмоций – от ощущения вдохновенного всемогущества до жуткой, рвущей душу беспомощности перед лицом Женщины в маске – то ли Смерти, то ли Судьбы, одновременно ласковой и жестокой. В моменте, когда хрупкая барышня, ведомая в танце, внезапно хватает его за горло, впервые раскрывая свою истинную сущность, дыхание перехватывает у доброй половины зала.
Начо Дуато представил в Михайловском театре свою десятую работу - оригинальную версию балета П. И. Чайковского «Щелкунчик ». Формально, этим зимним спектаклем известный испанский хореограф попрощался с Петербургом. Три года он прослужил худруком балета второго по значению музыкального театра в городе на Неве.
Уехал Дуато с удовольствием, чувствуя, что Россия сильно пресытилась его хореографией, а он сам уже всё понял про неприемлемую для него антигомосексуальную государственную политику.
Домой, домой - в «свободную» Европу.
Плюс к тому, ему предложили новую перспективную работу в Берлинском балете, опекаемом в течение десяти лет Владимиром Малаховым.
Нашему соотечественнику-иммигранту (45 лет) придется искать себе с сентября 2014 новое место. Забавно, что именно с подачи Малахова постановки Дуато проникали поштучно в Берлинский балет, и он сам считается одним из лучших интерпретаторов идей хореографа еще со времен своих гостевых контрактов в Американском балетном театре, но сила судьбы развела этих людей.
Подул ветер перемен - оказалось, что берлинские власти «устали» от классики и неоклассики,
которую пропагандировал в течение 10 лет Малахов, наверное, заодно устали и от славянской фамилии в списке самых популярных и влиятельных людей в Берлине, да и, вообще, столичные управленцы устали от балета (весной прошлого года стало известно, что из Берлина гонят даже саму королеву contemporary dance Сашу Вальц, отнимая открытые ею же площадки, а она срочно переквалифицируется в постановщики опер, чтобы остаться жить и работать в главном городе Германии).
В Петербурге Дуато не был целиком свободен - над ним тяготели традиции,
представленные выученными в классической манере танцовщиками, их строгими преподавателями, главным балетмейстером Михайловского театра Михаилом Мессерером , отслеживающим точность пятых позиций этих танцовщиков в каждую минуту своего пребывания в театре, и так далее.
Впрочем, полномочия у хореографа были полные, и он увлекся по-настоящему делами подопечной компании: переносил сюда свои лучшие старые работы на отличных танцовщиков вроде Леонида Сарафанова и Ирины Перрен, ставил новые спектакли, пробовал силы в балетах Чайковского и Прокофьева.
Первое и второе у него получилось, на третьем он сломался.
Пусть восемь балетов Дуато в репертуаре одного театра - это нонсенс, неслыханное дело. Во всех театрах мира с грамотной репертуарной политикой короткие спектакли Дуато идут в один вечер с балетами других современных хореографов, преимущественно демонстрирующими иную стилистику и пластику, но не в Михайловском, где Дуато соединяют с Дуато.
В итоге у театра в афише есть два (!) полнокровных вечера балетов Дуато, два его больших спектакля - «Ромео и Джульетта» и «Многогранность», а также одна его оригинальная редакции балета наследия - «Спящая красавица», к которой в декабре присоединилась вторая - «Щелкунчик» (новогодний блок спектаклей идет до середины января 2014), предмет настоящей рецензии.
Оставим в покое репертуарную специфику Михайловского - идут здесь 7 балетов одного хореографа, похожих друг на друга как сиамские котята - пусть идут, такая у театра карма.
Но три балета «под музыку» Чайковского и Прокофьева - это невыносимо.
«Спящая» 2011 года - самое неудачное творение хореографа на русской земле. Скучное нетеатральное зрелище, на котором зрители зевают, даже если танцуют их фавориты.
«Ромео и Джульетту» он «переносил» из прошлого, поэтому вышло не так катастрофически неуместно. А
«Щелкунчик» - новая неудачная работа, но отчасти спасенная стильным оформлением Жерома Каплана.
Когда дело доходит до оснащения своих любимцев всем наилучшим, Владимир Кехман, директор театра, не скупится. Раз у Дуато настал трудный период с сочинением танцев как таковых, так и не родилось в нем чувство растворения в русской музыке, оставшейся глубоко ему чуждой, он находит для него замечательное средство - художника, который все возьмет на себя. Так и произошло.
Каплан оформлял «Утраченные иллюзии» Л. Десятникова в постановке А. Ратманского в Большом театре - ровно в эти дни знаковый спектакль гастролирует в Парижской опере. Для «Иллюзий» Каплан нарисовал ностальгический книжный Париж, для «Щелкунчика» - утопический Петербург, литературную столицу европейского югендстиля.
На этот раз Дуато не стал даже пытаться сочинять новые классические танцы,
как было с ним в случае со «Спящей». Он взял у предшественников - Л. Иванова, В. Вайнонена, Ю. Григоровича, Дж. Баланчина, М. Бежара, Дж. Ноймайера и многих других хореографов, которые работали и продолжают работать в классической манере и являются или являлись важнейшими в истории интерпретаторами самой загадочной балетной партитуры Чайковского - лучшие, на его взгляд, идеи и сделал свою нарезку.
Спектакль Дуато получился по форме совсем детским
Он вводит голос диктора, предваряющий главные события, которые произойдут с Машей, элементы настоящего кукольного театра, всякие спецэффекты с метаморфозой куклы-щелкунчика в человека и растущей на мультяшных скоростях елкой.
С другой стороны, совсем недетское содержание гофмановской истории также нашло свое место в спектакле - Дуато придумал красивые переклички с балетом своего старшего коллеги И. Килиана «Бессонница », который идет в МАМТе. Грани между сном и явью поданы очень зыбкими, есть и психоаналитические характеристики человека, грезящего во сне.
В целом всё, что касается поиска новых современных форм спектакля, у постановщика получилось.
Можно сказать, что родился «Щелкунчик» в редакции Начо Дуато, но танцев интересных он не показал.
Забавным, и в меру тревожным - как это написано у Чайковского - вышел вальс снежинок, но лишь за счет сценографии, света и костюмов. Снежинки, завернутые в мягкий прозрачный пластик, больше походили на сосульки, и в этой композиции хореографу удалось передать ощущение неустроенности маленького, но гордого питерского человека. Очень литературная получилась ассоциация - реально гоголевская.
Танцы кукол - Коломбины, Пьеро и Мавра, почти героев фокинского «Петрушки» - сочинены безликими, но претензия, естественно, не к артистам, а к хореографу. Сцены боя с Мышиным королем (Н. Корыпаев) и его войском - некая проекция надвигающей Первой мировой.
Крысы - это немецкие саперы, армия Щелкунчика - белогвардейцы.
Предполагается, что семья Штальбаумов отмечает рождество то ли накануне войны, то ли ближе к революции (самый разгар Серебряного века). А если постановщики имели в виду второе - революцию то есть, то крысы - это, ну, понятно, кто...
Для второго акта Дуато сочинил «свои» танцы народов мира и не преуспел в этом занятии.
Испанцы могли бы стать стильными, учитывая национальность постановщика, но он лишь пошутил на тему знойных латиноамериканских танцев с примесью узнаваемых па из «Дон Кихота» Горского. Так, китайский мог бы с легкостью называться корейским или итальянским, судя по движениям, но «из песни (партитуры Чайковского) слов не выкинешь», и танец провис. Похожая история с французским (поклон артистам - С. Яппаровой и М. Лабрадору) и восточным (яркая работа И. Перрен) - выразительные па солистов и никакого в них смысла и содержания.
Дроссельмейер выведен как экстравагантный молодой ученый-холостяк,
чуть-чуть приударяющий за красоткой племянницей (выдающаяся работа М. Шемиунова).
Оба состава главных героев - и О. Бондарева с Л. Сарафановым, и перешедшая в Михайловский из Большого ученица Н. Цискаридзе А. Воронцова с главным юным дарованием театра В. Лебедевым - танцевали безупречно. Первая пара придумала себе более дерзкую историю отношений Маши и Принца, более чувственную, вторая - по-детски угловатую и трогательную, но, главное, абсолютно чистую в плане соблюдения норм классического танца.
Дуато уже уехал, но обещает вернуться, чтобы перенести в Михайловский - уже на правах приглашенного хореографа - свой балет про наркоманку под названием «Белая тьма». Есть и другие планы на будущее, но об этом директор театра пока молчит. Возможно, это будут интересные копродукции с Берлинским балетом.
Фото С. Левшина
Начо Дуато, надо полагать, показал в Петербурге предпоследнюю премьеру. Осенью будет "Щелкунчик", и последнее окно в Европу - вместе с последним глотком свежего воздуха в петербургском балете - закроется. Программа из трех балетов производит удивительно свежее впечатление - на фоне того "гроба с музыкой", который мы видим на прочих балетных представлениях.
Первым показали балет "В лесу" (Na floresta) - балет блестящий и немного знакомый петербуржцам: его исполнила на сцене Михайловского труппа московского театра Станиславского незадолго до назначения Дуато главным балетмейстером. Второй просмотр оставил еще более сильное впечатление. То ли артисты танцевали лучше, то ли я смотрел внимательнее. Раскованность и простота движений создают удивительное ощущение внутренней свободы. Плетение лиан из тел артистов и легкий фовистический колорит, начинающийся декорацией и продолжающийся в музыке Вилла-Лобоса, как бы погружают зрителя в джунгли и растворяют в них - и мы действительно можем испытать толстовско-экологическое растворение в природе. К этому надо добавить традиционное для Дуато следование музыке, наложение движения на музыкальный рисунок, благодаря чему его балеты получают внутренний объем и музыкальность жеста.
Во втором отделении была "Прелюдия" - балет, специально поставленный для Михайловского театра два года назад. Писать о нем уже приходилось (), но скажу вновь: великолепно стилизованный и музыкально аранжированный классический танец обретает в нем поэтику намеков и очень русских по духу указаний в беспредельное. К сожалению, "Прелюдия" так и остается прелюдией. Большого русского балета, который мы так ждали, испанский хореограф, вероятно, уже в Петербурге не создаст. Не исключаю, что "Прелюдия" так и останется лучшим балетом Дуато петербургского периода.
Третий балет - Invisible (Невидимое) на музыку Анджея Пануфника - третий русский балет Дуато, главное событие вечера - снова удивил публику: такого Дуато мы еще не видели. Можно полагать, что это реакция на столетие "Весны священной" и одновременно - погружение в сложную душу соотечественников Достоевского и Ленина (впрочем, сам Дуато говорил совершенно о другом). Главная героиня балета, если так можно выразиться, награждена совершенно чудовищной хореографией: местами это огромная мокрица (в соответствующего цвета костюме), местами в русской традиции так изображают Лихо Одноглазое, ведьм и кикимор. Рядом с героиней шесть танцующих пар, которые ее не замечают, но на которые она оказывает странное влияние. Вероятно, Дуато не слишком читал Достоевского, но что-то - феномен двойничества, например, или свидригайловско-ставрогинских призраков - почувствовал, живя в России и Петербурге. Это радует: значит, живет в наших жилах темная вода петербургской Леты-Невы, только мы давно перестали ее замечать. Концовка балета показалась затянутой, но это свойство хореографии Дуато: идя за музыкой, он не всегда готов резать музыку по живому.
Из исполнителей следует отметить Сабину Яппарову и "В лесу" и в "Прелюдии", Леонида Сарафанова, очень разного в "Прелюдии" и в "Невидимом", и Ирину Перрен, исполнившую главную партию в "Невидимом" так чудовищно, что показалась Екатериной Борченко.
Ностальгический колорит характеризовал всю эту весеннюю премьеру. Балетом "Невидимое" мы, возможно, хоронили недолговечный балет Михайловского театра: без знаменитого хореографа, без Осиповой-Васильева петербургский сезон превратится в нечто блекло-невидимое. А все-таки жаль, что в России все зависит от денежного мешка. Стоит ему прохудиться, в образовавшуюся дыру тут же утекает все самое лучшее - и ничего не поделаешь.
Назначение испанского хореографа Начо Дуато худруком балета Михайловского театра в 2011 году стало значимым и очень обсуждаемым событием для всего российского театрального сообщества. Это был первый случай в современной истории, когда иностранный специалист занял такой высокий пост в одном из главных театров страны. Хотя, будем объективны: Михайловский театр на тот момент находился в некотором забвении, исправить эту ситуацию и был призван Начо Дуато.
АиФ.ru попытался вспомнить ожидания, которые связывали с приходом на должность испанского хореографа, его идеи, которые должны были быть воплощены в стенах Михайловского театра, и проверить, что получилось, а что — нет.
Выбрал Михайловский театр
Два года назад известие о том, что Начо Дуато уходит из национального театра Испании, восприняли как уникальную возможность сразу несколько крупных театров. Почему Начо Дуато тогда выбрал именно Михайловский? По всей видимости, именно этот российский театр с богатой историей и классическим прилежанием мог дать хореографу и новый опыт, и пространство для развития. На мультимедийной конференции, которая прошла сразу после объявления о вступлении Начо Дуато в должность худрука Михайловского, он заявил, что собирается сохранить классическую составляющую репертуарной политики театра. Так и произошло, во всяком случае, ничего выходящего за рамки театральных приличий за это время не произошло.
Переманил Наталью Осипову и Ивана Васильева из Большого театра
Это, конечно, не совсем достижение, но прецедент яркий. Прима-балерина и премьер Большого театра ушли с московской сцены рассерженными. Да, это был скандал. Наталья Осипова и Иван Васильев в качестве главных причин назвали «усталость от интриг» и «отсутствие свободы творчества», к которым их «приучил» Большой. Начо Дуато встретил беглецов с распростертыми объятиями и поставил специально для них дуэты в новой постановке «Ромео и Джульетта».
Поставил классику: «Ромео и Джульетта» и «Спящая красавица»
Начо Дуато ранее, безусловно, работал и с музыкой Прокофьева , и с самим шекспировским сюжетом. Но для Михайловского театра он решил создать новое произведение: абсолютно танцевальное и, как полагается, не отходящее от традиционного прочтения великого классика.
Та же история — и с . Абсолютно новая версия знаменитого балета также оказалась ярким проектом — уж точно не воссозданием чего-то того, что уже когда-то было.
Привнес что-то свое...
Вернемся к знаменитому телемосту лета 2011 года. Тогда Начо Дуато несколько раз повторил, что не собирается заниматься кардинальными изменениями и уважает классический репертуар и традиции. А вот генеральный директор Михайловского сказал тогда: «Я уверен, что знания и опыт Начо Дуато смогут расширить горизонты российского балета и привнести в него нечто новое и интересное».
Начо Дуато привнес. Так, например, он поставил в Михайловском свой балет «Многогранность. Формы тишины и пустоты», сочиненный им еще в 1999 году. Эта премьера стала новым элементом в заботливо строящейся атмосфере Михайловского театра, однако не воспринималась самой труппой как что-то чужое.
Выиграл на «Золотой маске»
Правда, к победе этой Михайловский театр никакого отношения не имел. Победа в номинации «Лучший спектакль в балете» , поставленной хореографом в Музыкальном театре Станиславского и Немировича-Данченко. Зато в этом году вышеозначенный балет «Многогранность. Формы тишины и пустоты», поставленный Начо Дуато, представлен в той же номинации и имеет все шансы на победу.
Безусловно, Начо Дуато много сделал для Михайловского театра, впредь же будет сотрудничать с ним как хореограф. До конца своего пребывания на должности худрука испанский хореограф примет участие в постановке одноактного балета на музыку Анджея Пануфника под рабочим названием «Променад», балета «Na Floresta» и представит еще одну версию классического произведения «Щелкунчик».
В Михайловском театре прошла самая громкая балетная премьера сезона, давно обещанная и давно ожидаемая. «Спящая красавица», наше национальное достояние, наше классическое «всё», предстала в новой постановке, причем в постановке хореографа иной, неклассической формации. А именно Начо Дуато, с которым связаны сейчас все надежды Михайловского театра. Но, к великому сожалению, надежды на неординарный, не имеющий аналогов спектакль, каким он представлялся по интервью и аннотациям, не оправдались: все, что было априори заявлено — не реализовалось.
Главный интерес заключался в том, что Начо обещал сделать совершенно новую, полностью оригинальную версию без всякой оглядки на первоисточник или на какие бы то ни было его модификации (их существует немало). Зная Начо как мастера современного бессюжетного балета, орнаментальных танцевальных композиций, можно было предположить, что он поставит нечто, ни в малейшей степени не напоминающее общеизвестный образец. (У насмешника Матса Эка, например, та же «Спящая» была передернута в эпатажную историю про красавицу, подсевшую на иглу). В то же время Дуато предупредил, что вовсе не отказывается от старинного либретто со всеми его персонажами, ясным сюжетом, развернутым действием и даже дивертисментом. Так что оставалось только гадать, как он умудрится наложить на это либретто свой танцевальный язык и какую химическую реакцию даст это соединение разных типов художественного мышления.
Отступления от канона и в самом деле разительны, однако они — не такого плана, чтобы составить кардинально новое произведение. Изменена только «лексика», притом, что язык остался прежним, и, главное, использована классическая структура. И хотя заново придуманных движений, которые обещал Дуато, здесь предостаточно, вписаны они все в те же границы шедевра Петипа и в старинный каркас «балета в пачках». И, надо сказать, торчат из него во все стороны, потому что они ему не по мерке. И не по мере. Все эти непривычные силуэты, изломы рисунка, вкрапляющиеся в танец, выглядят не новизной, а бесцельными искажениями текста. А лучшими смотрятся как раз те места, где просвечивает оригинал. Так что получился не новый балет, а просто очередная версия старого, к тому же более чем спорная: с невнятной хореографией, неумело выстроенной драматургией, пустоватыми мизансценами и неожиданностями вроде включения кавалеров в изначально женский ансамбль фей.
Очевидно, что классика для Дуато по-прежнему иностранный язык, на котором он хоть уже и изъясняется («метод погружения» сработал), но тонкостей не чувствует. Похоже даже, что она кажется ему единым нерасчлененным пластом, иначе как могло случиться, что у него здесь перемешаны пластические коды всех подряд балетов XIX века: в сцену нереид вплавлены мотивы «Лебединого озера», в партию феи Сирени — вариация Мирты (предводительницы виллис в «Жизели»), да и Дезире (у Петипа изысканный французский принц, торжественно являющийся поцелуем разбудить красавицу), у Дуато копирует то рефлектирующего Зигфрида («Лебединое озеро»), то Альберта, который, терзаясь, идет на могилу погубленной им девушки («Жизель»). Никакой новой глубины, признаться, в этом нет, есть лишь эклектика — причем, почти пародийная.
Справедливости ради скажу, что в такое вот неубедительное целое вкраплены отдельные убедительные нюансы. Например, образ феи Карабосс, по традиции отданный исполнителю-мужчине, но решенный оригинально: в исполнении Ришата Юлбарисова это не старуха, но некая фантастическая женщина, прекрасная и огромная, бесшумно летающая по сцене, оставляя за собой струящийся черный хвост — гигантское шелковое покрывало. Или такой момент, как усиление ряда драматических мотивов, потенциально присутствующих в оригинале, но обычно не проявленных. На периферии спектакля Дуато разыгрываются несколько драм: например, подлинное горе Королевы-матери при мнимой смерти принцессы, или страдания дамы, одной из приближенных принца: сцены этого персонажа, в оригинале лишь слегка выделенного из кордебалета, превращаются здесь в историю неразделенной любви. Живые моменты разбросаны по спектаклю. Однако погоды они не делают.
Не помог балету ни дизайн Ангелины Атлагич (легкие декорации с мотивами бисквитного фарфора и изящные костюмы), ни кордебалет, который, работал на порядок лучше, чем в спектаклях текущего классического репертуара, ни отличные артисты Ирина Перрен и Леонид Сарафанов, танцевавшие премьеру. (Умолчим про оркестр под управлением Валерия Овсянникова, который даже не гремел — громыхал, сводя на нет все волшебство партитуры). В других составах заявлены Светлана Захарова и Наталья Осипова с Иваном Васильевым, но трудно сказать, дадут ли они спектаклю другое измерение.
Что же произошло?
Начо Дуато, год назад пришедший в академический балетный театр, продолжает выстраивать свои отношения с классикой, причем выстраивает их как сюжет собственной творческой жизни. Почему бы и нет? Та же коллизия лежала в основе его предыдущих работ — спорного «Nunc Dimittis» и без сомнения удачной «Прелюдии». Только там она решалась иначе — внутри бессюжетного балета, на уровне столкновения двух художественных систем; в первом случае это был взгляд на «русское» со стороны, во втором — опыт взаимодействия. Теперь же — попытка войти внутрь. Начо просто пошел другим путем, решив, что чужим языком уже овладел и теперь можно на нем хоть стихи писать. Не получилось. Вероятно, он будет продолжать поиски других, новых ракурсов волнующей его эстетической проблемы.
Сложность лишь в том, что театр, в котором он теперь работает — репертуарный, то есть, любой спектакль здесь ставится всерьез и надолго (не так, как в западном прокате, где, пройдя подряд столько-то раз, спектакль безболезненно сходит со сцены, уступая место новым). И данная премьера имеет статус не только очередной работы Начо Дуато, но и статус «Спящей красавицы» Михайловского театра.
Уходишь со спектакля и думаешь: а нужен ли вообще этот спор с Петипа, заведомо обреченный? Честно говоря, после него очень хочется пересмотреть «Спящую» Вихарева, тончайшую реконструкцию старинного подлинника, в которой балетмейстер, отталкиваясь от «буквы», приходит к воссозданию «духа». Но для Начо Дуато этот спор, очевидно, — часть индивидуального творческого процесса, так что нам остается ждать, что будет дальше. Интерес не ослабевает.
