), пишущий на эти темы - причем пишет внятно, за что отдельное спасибо.
Интересней первая причина. Год назад читал я дочери на сон грядущий "Мэри Поппинс" - помнил, какое впечатление произвела на меня эта сказка в детстве, это было нечто совершенно иное , особенное; вот теперь через почти сорок лет перечитал - на этот раз полное издание. И теперь взглянул на сказку новыми глазами. Обнаружил много интересного.

Во-первых, в "Мэри Поппинс" в обычном людском обществе существует сеть "посвященных", тех, кто обладает разнообразной магией - обычно это дядюшки Мэри Поппинс, к которым она водит детей в гости. Как правило, эти люди в обществе занимают маргинальные позиции - уличный художник, чудаки всякие, нерадивый работник, нищенка, продавщица воздушных шаров. Те, кого порядочные люди практически не замечают. И фактически верховный посвященный в этом обществе - гувернантка Мэри Поппинс. Кстати, если присмотреться к ее поведению, то она старательно оберегает свое "подчиненное" положение в обычном обществе, это такой выбор. Так что резюмируем: в сказке рассказывается о тайной сетевой организации внутри человеческого общества, члены которой обладают магическими умениями. Заодно отметим, что в эту тайную организацию входят не только люди, но и животные и духи.

Во-вторых, в сказке есть несколько праздников, которые носят черты мистерий (особенно праздник в зоопарке) - тайное общество плюс мистерии равно масоны. Вики услужливо подсказывает, что автор - Памелла Треверс - была ученицей Гурджива. Гипотеза о масонской эзотерике сказки получает подтверждение.

И в-третьих - а какую главную мысль старается донести эта книга? Настолько настойчиво пытается, что за этой навязчивостью мысль как бы и прячется? Для этого посмотрим на структуру каждой (каждой!) главы книги. Начинается глава с того, что дети - Джейн и Майкл - собираются куда-либо со своей гувернанткой Мэри Поппинс; обычно они знакомятся с кем-то из друзей или родных Мэри Поппинс и при этом происходят всякие чудеса. В конце главы они все возвращаются домой и когда кто-либо из детей (чаще Майкл) пытается что-либо спросить у Мэри, она всегда его возмущенно обрывает: "Я? Прилетела на воздушном змее?! Да что вы себе позволяете, молодой человек! Еще одно слово, и вы останетесь без сладкого!"
Заметили? Она никогда не отрицает прямо - по сути, она запрещает говорить о виденном . Может, детям эти чудеса привиделись? Нет - из кармана пальто Мэри Поппинс выглядывает уголок воздушного змея. Все было взаправду, и это только подчеркивает основную мысль: ЕСЛИ ТЕБЕ СТАЛО ИЗВЕСТНО ТАЙНОЕ ЗНАНИЕ, МОЛЧИ ОБ ЭТОМ! Эта мысль настойчиво подчеркивается каждой главой каждой книги о Мэри Поппинс.

Вот почитал я эту сказку и заинтересовало меня - как же все-таки могут существовать в наше время в сознании современного человека "тайные знания", алхимия и эзотерика всякие? Какую роль они могут играть? И вот тут-то мне и попались статьи Екатерины Дайс, полтора десятка которых я распечатал и прочел.

Чем хороши ее статьи, так это ясностью и внятностью. Как правило, основной тезис заявляется в первом-втором абзаце, а потом последовательно обосновывается.

На протяжении двух тысячелетий в евроатлантической цивилизации доминировала христианская парадигма. Это означало, что определённый тип человека – рационального, не склонного к мистике, передоверяющего возможность экстатического опыта специально обученным людям (священникам), уравновешенного, гетеросексуального, защищающего приоритет мужчины во всех престижных областях, нетерпимого к любому типу инородцев и т.п. – всячески поощрялся, лелеялся и утверждался в культуре.
Но когда, казалось бы механистичность и упорядоченность достигли своего предела, Первая, а затем и Вторая мировые войны разверзли бездну хаоса, давно уже запрятанную внутрь культуры. И оказалось, что многие проблемы современной цивилизации можно успешно решать силами людей другого типа – эзотериков, сумасшедших (вспомним великого физика Теслу, утверждавшего, что формулы ему диктуют инопланетяне, но продуктивно работавшем на заводе GeneralElectrics), квиров и фриков, иностранцев и женщин.

Это начало программной статьи "Алхимия Апулея ". Там анализируется "Золотой осел" и доказывается, что Апулей был алхимиком - мне это не важно; интереснее рассуждения по ходу о мистериальной традиции и способах и целях ее существования:

Обращение к образу Минотавра неслучайно. Погружение в Античность, если воспринимать культуру органически, на наш взгляд, символизирует возврат к перинатальному состоянию. Но почему детская травма лечится Античностью? Наверное, потому, что она снимает средневековую репрессированность телесного, разрешает многие вопросы тела.

Беатриче может быть понята не только как утраченный первичный объект любви, совмещённый с образом матери, но и шире – как Персефона, в честь которой проводились Элевсинские мистерии. Похищенная у реального Данте, Беатриче становится знающей древние тайны катабасиса и анабасиса, как та, что наблюдает за поэтом из загробного мира и пытается влиять на него через сны.
Любовь становится, тем самым, верификацией существования иного мира, где отрицается телесность.

Скажу прямо, именно такую психологию я предпочитаю не читать - лучше уж сразу мифы, они честнее.
Интересно, что в статье "Алхимия Апулея " (это действительно программная статья) упоминается и целеполагание мистериальной традиции:

Любой рождённый в СССР или на постсоветском пространстве легко ответит на два вопроса – кто такой старик Хоттабыч, и сколько лет было его другу мальчику Вольке. Хоттабыч – это добрый джинн; мальчик, вызволивший его из кувшина, – младшеклассник, как его и рисуют на обложках художники-иллюстраторы… Ничего подобного! Хоттабыч – дух не добрый, а злой, по меньшей мере мятежный, Вольке же идёт четырнадцатый год. И история эта не о внезапно свалившейся удаче, а об инициации, которую проходит избранный, о соблазнах, которых он избегает, и о том, что Учитель и Ученик связаны невидимой нитью и всё равно найдут друг друга, какие бы немыслимые расстояния и временные промежутки их не разделяли. Эта книга о том, что мистериальная традиция никогда не прерывается, и даже в самой бездне коммунистического ада неофит найдёт того, кто сделает из него посвящённого.

Итак, перед нами яркое свидетельство изящной интеллектуальной игры, проходившей на грани смертельного риска. Книга, содержавшая в себе эзотерические знания, оказавшаяся популярной в стране победившего материализма. Если бы её прочли адекватно при жизни писателя, ему было бы несдобровать. Но, может быть, он и рассчитывал на то, что никто не сможет прочесть эту книгу адекватно? Или надеялся, что под маской детской сказки эта история инициации переживёт и Советский Союз, и его атеистических воинов?

Советское государство, чей символ – пятиконечная звезда – был не только изображён на печати Соломона, но и являлся символом посвящения в орден ассасинов Старца Горы, с неизбежностью сталкивалось с такими насмешками и «фигами в кармане». До нас они доходят как части мозаики, из которой складывалась культура – наполовину забытая, наполовину разрушенная, но полная тайных смыслов. И мы должны беречь это богатство, прошедшее через годы испытаний и сохранившее в себе всё очарование вымысла и всю глубину мистических откровений, до сих пор не до конца раскрытых, но от этого не менее притягательных.

Статья хороша просто как пример исследования, выявляющего скрытые отсылки к мистериальной традиции. Часть из них вполне может оказаться совпадением - но так же часть скорее всего и не замечена. Можно просто считать это интеллектуальной игрой - "найди масона в сказке". Вполне увлекательно.

Но если серьезно, то о какой мистериальной традиции идет речь? Отсылки к чему именно? Данный вопрос походя рассматривается в статье "Масонский миф в романе братьев Стругацких «Град обреченный» ":

Под масонским мифом мы понимаем ту систему основных идей, понятий, представлений, аллюзий и отсылок, которая восходит к устоявшимся представлениям об ордене, порой пусть и несоответствующим действительности, но составляющим образ братства, который функционирует в культуре. И оказывается, что этот образ совершенно органично вписывается в советскую фантастику, а миллионы читателей его не замечают.

Вкратце этот миф можно представить таким образом: природа человека – это необработанный камень, который нужно обтесать с помощью инструментов. Из гладкого камня масонами-каменщиками строится метафорический Храм духа, такой же прекрасный, как и Храм царя Соломона. Возможно, именно этот Храм роднит масонов с другими рыцарями – тамплиерами или храмовниками, но этот вопрос остаётся до конца не изученным. Однако в коллективном мифе масоны – это последователи именно тамплиеров, а также египетских жрецов и средневековых алхимиков.

ivanov_petrov недавно писал, что расцвет алхимии был не в средние века, а где-то веке в XVII-XVIII, т.е. как реакция на идеи Просвещения. Екатерина Дайс ищет отсылки к масонскому мифу, который как и всякий миф не очень-то согласуется с историей. Может, этот миф воспринимается как игра? Нет, вполне серьезно:

Фактически данный роман братьев Стругацких, наполненный масонскими символами, и прямыми отсылками к идеологии вольных каменщиков, можно назвать романом-инициацией, романом специально написанным в качестве посвятительного текста. На протяжении многих лет со времени завершения этого произведения оно не было известно читателям. Наша гипотеза состоит в том, что авторы не опубликовали его раньше не по причине «антисоветскости» (при желании опытные писатели могли бы обойти цензуру), а по причине того, что текст изначально был задуман в качестве романа для мистиков, текста для своих, тайной легенды для посвящённых. Возможно, именно потому авторы не скрывают идеологии построения Храма, разнообразных символов и примет одного из мощных духовных орденов Европы, что первыми читателями его стали подпольные советские масоны, нашедшие в этом тексте утешение и опору.

В статье "Глиняные пулемёты и внутренняя Монголия " автор вводит понятие "гностический роман", т.е. обращается к конкурировавшей с христианством традиции - гностицизму:

Гораздо сложнее дело обстоит с приверженцами гностицизма, который зачастую не иституциализован. Однако существует гипотеза, что Россия по духу своему – гностическая страна. Согласно Э. Конзе, «гностицизм – один из основных видов человеческой религиозности и потому, вероятно, должен воспроизводиться в любой период времени» теми людьми, которые одновременно ощущают свою тотальную отчужденность от мира и пребывают в контакте с живой духовной традицией. То есть речь идёт о том, что поэт Игорь Сид называет «гностической антропологией» – социально-биологической предрасположенностью человека к тому, чтобы стать гностиком.

Но тут встаёт вопрос: какие именно произведения художественной литературы считать гностическими? Как правило, это тексты, проникнутые депрессивным мироощущением, проистекающим из представления о злом и неразумном Демиурге. В гностических романах зачастую встречаются одни и те же сюжеты, где персонажи воспроизводят особенности поведения героев гностического мифа. Одна из чётких отсылок к космосу гностиков – переживание мира и тела человека как тюрьмы, в которой сокрыта божественная искра.

Ну, Пелевину на роду написано быть гностиком - очень на постмодернизм это ложится. В других статьях автор пытается обосновать гностицизм Цветаевой и Чехова - оставим это на ее совести, разбираться неохота.

Некоторые моменты в мифологии догонов и способе её репрезентации напоминают нам о европейской тайной, или мистериальной традиции, охватывающей всё разнообразие экстатических духовных практик, связанных с непосредственным магическим переживанием, и параллельной традиции официальной. Сюда входят и разнообразные духовные ордена и эзотерические практики типа алхимии или Каббалы, и рудименты язычества. Главное в мистериальной традиции – гностическое миропонимание и синкретизм – установка на слиянность разнородных предметов. В рамках этой традиции Святой Грааль, Философский Камень и Золотое Руно – одно и тоже. Для мистериальной традиции характерно магическое мышление, любовь к астрологии и картам Таро. Представители этой традиции ощущают своё родство и единство по едва уловимым знакам и «символам веры». Изучая мистериальную традицию, мы обратили внимание на то, что Гриоль, по его словам, увидел у догонов. И нас поразило то, что в его изложении это было больше похоже на тайные знания европейской мистериальной традиции, чем на представления, характерные для африканцев.

На наш взгляд, основной вопрос заключался в том, что Марсель Гриоль был одним из масонов, сознательно принёсшим догонам свои представления, которые и стали затем шокирующими, поскольку никто не может объяснить, откуда их взяли догоны.

Признаюсь, этот факт меня радует. Не то, что исследователь приобщил африканский народ к масонству - нет, меня радует то, что у первобытного в общем народа не было невероятных космологических познаний, неоткуда было им взяться - то есть это косвенно подтверждает, что достоверные познания о космологии нам дает все-таки рациональная европейская наука (я имею ввиду вполне проверяемые астрономические факты типа спутников Сириуса и прочей астрономии).

Ну и под конец пара цитат, связанных темой полета:

Человечество с древности волновал вопрос о возможности индивидуальных полётов. В рамках рациональной цивилизации он решался с помощью разнообразных аппаратов: самолётов, вертолётов, дельтапланов, воздушных шаров и дирижаблей. В магическом сознании полёт – важная часть мистериального опыта, который нужно попытаться осуществить собственными силами. Полёт для мага – как часть известной максимы «родить сына, построить дом, посадить дерево». Это квест – то есть одновременно и путь, и цель.

Неоднократные полёты лирического героя «Комедии» в сопровождении Вергилия и Беатриче также отсылают нас к мистериальной традиции, для которой полёт – одна из форм протеста против христианского космоса. Вспомним об истории Симона Мага и апостолов Петра и Павла, молившихся об его падении. Полёт – это, с одной стороны, признак магической квалификации, уподобляющей смертного ангелам, с другой – физиологически точная метафора ощущения райского парения, которое испытывают влюблённые.

Ну вот на этом и закончим. Получил ли я ответ, как и для чего существует алхимическая/масонская/мистериальная/гно стическая/эзотеричская традиция? Если учесть, что в этой заметке я не рассматривал христианский молитвенный опыт, то ответ, если бы он и прозвучал, был бы не полон. Как литературная игра эта традиция вполне жива - другое дело, что она во многом выродилась в то, что показано в фильме Поланского "Девятые врата" - слишком просто она вырождается в сексуальные оргии для "жаждущих мистики". Поиграть этим сюжетом - неплохой фильм получился; только вот финал у него пуст: Корсо (герой Джонни Деппа) разгадывает тайны книги дьявола и ему открываются врата - и в этот момент идут финальные титры. Сказать, что он открыл - нечего. Полагаю, важнейшей и основополагающей составляющей современного эзотерического мифа является то, что он утрачен .

На протяжении 2000 лет, с момента оформления христианства как института, существуют разнообразные тайные течения, которые надо рассматривать не по отдельности, а в совокупности: как единую, цельную линию. О том и разговор.

Екатерина Дайс – исследователь, чья область интересов зовётся, для непривычного уха, несколько экзотически. Она – специалист по мистериальной традиции в европейской культуре и по проблемам геопоэтики (и кроме того – по современной русской и украинской литературе). В своё время она, закончив РГГУ, защитила там новаторскую диссертацию с неожиданным названием: «Малая традиция европейской культуры в творчестве Джона Фаулза» (позже диссертация легла в основу книги «Джон Фаулз и мистериальная традиция»).

Речь шла о том, как и почему в творчестве этого английского писателя – вполне массового, издававшегося миллионными тиражами – отразилась «другая», «неофициальная», «малая» линия европейской культуры, на протяжении двух тысяч лет существующая параллельно христианству. В эту традицию, которая в конечном счёте получила название мистериальной, входит разнообразнейший круг явлений от языческих движений до вполне христианских с виду орденов и сект.

На протяжении по крайней мере двух тысячелетий вопрос о гендерной идентичности Бога для европейской культуры не был актуальным. Если старшая ипостась Бога, то Отец, если младшая, то Сын, если духовная, то Святой Дух, но не Душа. Женщина могла разве что родить Бога - как, пардон за светскую параллель, в прогремевшем стихотворении белорусской поэтессы Марии Мартысевич «Роди президента». Не «стань президентом», а роди!

Сейчас исследовательская работа Екатерины состоит в том, чтобы выявлять в современной, особенно – популярной литературе следы некогда тайного, а теперь всё более явного знания: прежде всего это – отсылки к гностическим текстам, к опыту разных духовных орденов, к алхимии. Наличие этих следов, считает исследователь, не случайно и свидетельствует о глубоких переменах в культурном состоянии западного мира: мистериальная традиция, оттеснённая некогда на периферию культуры, теперь всё более смещается к её центру.

Не могла упустить возможности расспросить Екатерину о том, какими ей видятся современные культурные процессы и что они, по её мнению, означают.

– Что за путь, Екатерина, привёл вас от Фаулза – к исследованию потайной традиции западной культуры?

– Начиная работать над диссертацией о Фаулзе, я, как и все, думала, что Фаулз – постмодернист. Но он не ложился в постмодернистскую схему. И не только в неё. Я попыталась, оставаясь на постструктуралистских позициях, разобрать его сюжеты, персонажей. Оказалось: в каждом его произведении есть маг (жрец, инициатор), инициант и истинная возлюбленная героя, которая противопоставляется его ложным возлюбленным.

Это – явно не постмодернизм. Но тогда что?

Мой научный руководитель, Игорь Григорьевич Яковенко, предложил как рабочий термин название «малая традиция». Оно, конечно, очень условно. Такой термин есть в этнологии: «малой традицией» называются культурные традиции малых народов, – например, Севера. Но традиция, которая имеется в виду – совсем другое. Она и по масштабу, и по важности отнюдь не «малая» – особенно сейчас, если смотреть на процессы, начавшиеся в ХХ веке. И если она сейчас набирает обороты – что, лет через двадцать будем её переименовывать в «большую»? Точнее говорить о традиции мистериальной.

– А как бы вы назвали, в противоположность мистериальной, господствующую в культуре традицию?

– Это традиция официальная. Дело в том, что на протяжении около двух тысяч лет – с момента оформления христианства как института – существуют разнообразные тайные течения, которые надо рассматривать не по отдельности, а в совокупности: как единую, цельную линию.

Если придерживаться такого взгляда, история этого периода, особенно европейская, выглядит совершенно иначе. Предполагаемая же дробность мистериальной традиции связана с тем, что традиции официальной попросту выгодно представлять конкурента как нечто фрагментарное, несущественное и, действительно, «малое». В этом отношении со времён Иринея ничего не изменилось. Тенденция к подтасовкам та же.

Как-то на конференции «Россия и гнозис» представитель официальной традиции высказался в том смысле, что, во-первых, гностицизма по большому счёту никогда не было, а во-вторых, не надо показывать, что это какая-то единая, большая линия, тенденция, – это-де всё отдельные, маргинальные, не связанные друг с другом феномены. Смысл же как раз в том, что они друг с другом связаны. И нельзя понять тамплиеров, не поняв хлыстов, масонов, розенкрейцеров…

– Но это же всё движения в рамках официальной традиции. Что же, у официальной и мистериальной традиций – общий корень?

– По сути, да. Это синтез из одних и тех же элементов - двух разных цельностей. Эти две традиции потому и соперничают друг с другом, что очень близки, как двоюродные сёстры. Зачастую, к какой из традиций что отнести - вопрос трактовки.

Например, замечательный афоризм Фрэнсиса Бекона, «Knowledge is the power», или «Знание – сила!» можно понимать и как гностический призыв «Gnosis is the power», то есть вся сила в гнозисе - истинном знании электов. Речь идёт лишь о толковании, о переводе. Ведь у слов «gnosis», «knowledge», «знание» – в конце концов, общий индоевропейский корень

– А как проходит разделительная линия между традициями?

– Думаю, в пространстве антропологии. Им соответствуют разные типы человека. Представитель мистериальной традиции с точки зрения психологии – депрессивный тип. С точки зрения истории религии это гностик.

Главное для гностиков представление: есть два божественных начала. Одно из них – условно говоря, хорошее, но оно не вмешивается в земные дела. Другое – не то чтобы злое, но неразумное. Оно творит зло не преднамеренно, а по неумению и недомыслию. Мир – его порождение – безнадёжно и непоправимо плох. Это депрессивная картина мира.

Землю, считают они, создал несовершенный бог, Демиург, и за всё зло отвечает именно он. Так здесь решается вопрос теодицеи – основной вопрос христианства, который в нём не решён до сих пор: если Бог благ, то почему вокруг столько зла? Для гностиков здесь нет ничего странного: мир, как они считают, вообще погряз во зле – Демиург в принципе не мог сотворить ничего хорошего.

Как мы знаем, в истории не было государств, которые были бы основаны на гностической линии. Правда, в Болгарии богомилы одно время были у власти – но недолго. И не случайно. Дело в том, что это невозможно. Это уже цивилизационный вопрос: государство не может быть основано на представлении – коренном для мистериальной традиции – о том, что всё плохо и будет плохо всегда, и в этом смысле мы здесь, на земле, ничего изменить не можем. То есть, если мыслить в категориях психоаналитических, депрессивное государство невозможно. А государство, скажем, маниакально-депрессивное или параноидальное – вполне возможны.

Но две традиции – это и две разные позиции человека в бытии. Для представителей официальной традиции, а их большинство, собственное религиозное чувство и участие в религиозном таинстве в качестве человека, способного на что-то влиять, в принципе неважно.

В христианстве и в других официальных религиях экстатические чувства обращены прежде всего к священнику: он, служитель, ответствен за магию, за превращение вина в кровь, облатки – в плоть... Рядовые христиане не могут ни совершать чудес, ни вообще использовать магические состояния и способности. Им необходим посредник.

В мистериальной традиции (к этому, кажется, приближается и протестантизм в своих наиболее модернизированных формах) на отдельного человека возлагается больше религиозной ответственности. Он сам может творить обряд, крестить детей...

Вспомним конфликт между Петром и Павлом и Симоном Магом. Симон Маг летал, и его полёты притягивали большое количество зрителей. Он делал то, чего – в рамках официальной традиции – не мог делать человек: творил чудеса. Богом себя Симон Маг не называл, он был человеком – но при этом летал! И что же делают, по преданию, Пётр и Павел? – Они молятся о том, чтобы тот упал. Симон Маг падает и разбивается. По-моему, эта история очень характерна для отношений официальной и мистериальной традиций.

Я бы добавила: в алхимии человек сам преобразует материю. То есть, алхимик делает нечто совершенно невозможное с точки зрения представителя официальной традиции: он пытается сам делать дело Бога – Творца мира. По сути, он в чём-то – в том, что может быть выражено в материальной форме – становится богоподобным.

– Вы думаете, официальная традиция стала доминировать на европейском историческом и интеллектуальном пространстве в силу того, что у неё более позитивная и конструктивная жизненная установка?

– И ещё потому, что людей, которые способны принять весь ужас мира, меньше, чем тех, которые хотят думать иначе.

– Насколько я понимаю, мистериальная традиция, потерпев в известном смысле поражение, – никуда не делась, а ушла в скрытые формы существования. Вы писали, что в ХХ веке она становилась всё более значимой, проходя путь от элитарных кружков до массового читателя книжек Дэна Брауна. В каких формах она жива сейчас?

– Прежде всего, стоит назвать массовую литературу, популярных сейчас писателей: Пелевина, Сорокина – если говорить о России; того же Фаулза с его миллионными тиражами, Джойса, Гессе, Эко, Павича, Памука…

В ХХ веке было три всплеска мистериальной традиции – возможно, это связано с общекультурными процессами. Первая волна – и на Западе, и, чуть позже, в России – была связана с Первой мировой войной и с пониманием того, что человек становится уязвим и раним. Всплеск мистицизма был сильнейший. Думаю, война с применением новых технических средств массового уничтожения – то есть, опосредованное убийство – влияет на религиозное чувство.

Прежде всего, человек начинает ощущать бОльшую ответственность за себя, за свою судьбу. Он уже не перекладывает её на кого-то другого. Говорят, что невозможна поэзия после Освенцима. Так и религия в её традиционных формах после Первой мировой оказалась невозможной.

Обратим внимание: в 60-е годы начинается много разных, общественных и научных революций. В качестве примера революций общественных можно назвать сексуальную; как пример научной – топографическую (преимущественный интерес к истории и времени уступает место интересу к географии и пространству), в западной гуманитаристике она известна как «пространственный поворот». Скажем, культурология сейчас – это очень во многом культурная география.

На первый взгляд кажется, будто эти революции друг с другом не связаны. Но всё гораздо сложнее. Я называю это «Возвращением Великой Богини». Скажем, сексуальная революция – это легитимизация женственности. Традиции проявляются в разных модусах. Социальный модус проявления официальной традиции – это угнетённое положение женщины. А в мистериальной традиции пол либо не слишком важен, либо женщины имеют некоторое преимущество.

В конце концов, можно сказать, что мистериальная традиция восходит к неолитическому культу Великой Богини, Богини земли, а официальная – это модифицированный культ Бога неба. Ведь даже «Отче наш» начинается со слов: «…иже еси на небеси». На протяжении истории вера в Бога неба и вера в Богиню земли конкурировали друг с другом. Точнее, сосуществовали. А в ХХ веке, с 60-х, религия Богини вырывается наружу.

Третья волна идёт где-то с начала 90-х. Это последний в ХХ веке всплеск мистериальной традиции. Он, похоже, окончательно её легитимизирует. Первый всплеск был, в общем-то, тайный. До 1905 года никто из тех же символистов не мог сказать, что принадлежит к другой, неправославной вере: в России действовал закон неотпадения от православия. Рождённые лютеранами или иудеями могли ими оставаться, но из православия нельзя было перейти в другую религию – до 1905 года за это грозила каторга.

То есть, Марина Цветаева не могла всем прямо сказать, что она участвовала в тайных обрядах...

– Неужели участвовала?

– По её стихам это предположить можно. А у Чехова, например, есть рассказ, который можно интерпретировать с точки зрения гностицизма: «Рыбья любовь», о том, как Карась влюбился в Сонечку. Сонечка – это очевидно гностическая София. Так вот, Чехов не мог иначе, как иносказанием, говорить о том, что он гностик.

– А он был гностиком?!

– Он был антихристианином. Нелюбовь к христианству довольно часто, хотя не обязательно, сочетается с любовью к мистицизму как к его конкуренту. Да многие русские писатели были гностиками. Например, Достоевский.

– В чём же это выразилось?

– Прежде всего – в типично гностическом мироощущении. Потом, в героинях типа Сонечки Мармеладовой – обратите внимание: снова София! Да ещё и падшая женщина, а гностическая София так и называлась – «падшим эоном». Неслучайно Симон Маг в качестве её воплощения возил с собой проститутку, выкупленную из борделя.

– А сам-то Чехов отдавал себе в этом отчёт – или неосознанно воспроизводил культурные матрицы?

– По крайней мере, знать об этом он мог. В то время в гимназиях учили латынь; о гностицизме можно было узнать из доступных источников – из антигностических сочинений отцов Церкви, Иринея Лионского; из алхимических трактатов, где гностические идеи тоже представлены.

Известно, что 18-летний Пушкин очень хотел быть принятым в масоны. Но его не взяли. Однако во многих его произведениях есть масонские символы: кинжал, «и братья меч нам отдадут»… Подробнее об этом можно прочесть в трудах Всеволода Сахарова, посвящённых масонству в русской культуре XIX века. Часто происходило так, что представители мистериальной традиции, если не могли или не хотели высказывать свои мысли откровенно, превращали их в литературу, особенно – в детскую. В результате к сознательному возрасту дети уже могли выбирать, какая из традиций им ближе.

Если где-то упоминается летающий человек – будьте уверены: это всё мистериальная традиция. «Питер Пэн», например. Или «Мэри Поппинс». Там же – летающая няня!

Памела Трэверс вообще была ученицей Гурджиева. И возмущалась, кстати, что «Мэри Поппинс» называют книжкой для детей. Судя по всему, то, что младенцы могут говорить с животными и знают язык растений, пока лежат в колыбели – не просто сказка. У Гурджиева как раз были идеи о том, что человек соответствует себе, только когда рождается, в детстве – позже он превращается в машину. И надо его из машины снова сделать человеком. Ну вот, похоже, что-то такое она и имела в виду.

Тот же Андерсен – это сплошная алхимия. Я сама удивляюсь, когда глазами исследователя эзотеризма смотрю на детские сказки: там всё настолько откровенно, что непонятно, почему у нас каждый третий не разбирается в алхимии? (Смеётся)

Мистериальная традиция ведь не зря так называется. Она идёт от древних мистерий. В них был запрет на письменное изложение – во многом связанный, наверно, и с тем, что писать и читать могли немногие; но ещё и с тем, что, будучи записанным, тайное знание могло попасть к профанам и исказиться – предполагалось, что устная передача, в смысле сохранности, более надёжна.

Вспомним Апулея и его «Метаморфозы», а заодно и его риторическую речь «Апология, или О магии», где он пытается отмести обвинения в том, что был магом. Один пример. Апулей как ритор носил при себе изображение бога Меркурия. Так вот, он проговаривается о том, что Меркурий, изготовленный специально для него, был сделан не из предписанного для таких случаев сорта дерева, а из чёрного дерева.

Чёрное дерево в мистериальной традиции – очень важный символ: он связан и с чёрными мадоннами, и с ковчегом Завета… Меркурий ведь был покровителем не только риторов, но и алхимиков. Алхимия во времена Апулея была уже известна. Показывая статуэтку как покровительницу риторов, он на самом деле, может быть, показывал другую – ту, что покровительствовала алхимикам. Просто такой статуэтки никто из присутствующих на суде никогда не видел.

Так вот, в «Метаморфозах, или Золотом осле» и в «Апологии» зашифрованы элементы мистериальной традиции. Но так, что эту запись трудно отличить от обычной риторической речи или от романа как жанра. Дошедшая до нас речь не может быть той же, что он произносил в суде – хотя бы потому, что она по времени гораздо больше, чем ему было позволено говорить. Он её дописывал.

Я подозреваю, что Апулей вставлял туда фрагменты тайного знания, которых, когда он произносил это в суде, не было – и так донёс до нас древнегреческую алхимию. О ней, кстати, писала ученица Юнга Мария-Луиза фон Франц. Вот один из древнейших примеров того, как в литературе представлена мистериальная традиция, причём такой, который точно датируется. Есть примеры и более свежие – скажем, «Химическая свадьба Христиана Розенкрейца».

А в ХХ веке это уже становится на поток. То есть, трудно быть известным писателем, если ты ничего не знаешь о демиургах. На Украине Владимир Ешкилев даже издавал журнал «Плерома». Один из номеров был оформлен как антология украинской литературы, в которую вошло множество современных авторов – практически все, кто писал на Украине в конце 90-х. И этот специальный выпуск «Плеромы» был назван «Возвращение демиургов».

Я уже писала о том, что к мистериальной традиции имеет отношение культура русских рокеров – скорее авторов-исполнителей, чем слушателей, которые, как правило, не понимают, о чём в песнях поётся на самом деле.

– Но ведь мы сейчас говорим о людях ХХ века: от Фаулза до русских рокеров, которые вообще наши современники, собратья по культуре и учились в советской школе. Зачем им, сформированным официальной традицией, элементы мистериальной? Что они там ищут?

– Мы живём в неоднородном мире. В нём присутствуют, неразрывно связанные, обе эти традиции. Почему большие писатели, особенно романисты, часто обращаются к мистериальной традиции? Роман – это же, в принципе, отображение целого мира в его полноте. А в мире есть и то, и другое.

– Это – стремление восстановить целостность?

– Скорее так: некоторая, всегда существовавшая, но скрытая тенденция становится явной. Вообще-то многие люди относятся к этой традиции по собственной природе. Если традиция оказывается вне закона, они либо сами себя убеждают в том, что они не таковы, либо всё равно тихой сапой ею занимаются.

Сейчас мы живём в постхристианскую, секулярную эпоху, а людям всё равно надо во что-то верить. На самом деле, я думаю, что это – эпоха переломная, в каких бы терминах мы об этом ни говорили: «Кали-юга», «эра Водолея» … Условно говоря, Новейшее время закончилось. Мы, правда, ещё не совсем это понимаем. И начался какой-то принципиально другой большой этап. Естественно, это связано с взаимодействием человека с компьютером, вообще с техническими устройствами.

– И это имеет отношение к судьбам мистериальной традиции?

– Опосредованного отношения не исключаю. Думаю, здесь во многом сыграло роль распространение интернета – с его помощью коллективное бессознательное заменяется, так сказать, «коллективным сознательным». Например, многие отмечают, и я тоже, как во френдленте независимо друг от друга подряд появляются посты на одну и ту же тему.

Появилось даже понятие «рифма френдленты». Или супруги (нынешние или бывшие) пишут посты практически одновременно, причём будучи в разных городах. Это синхрония, то есть совпадение материального и духовного планов человеческого бытия, о котором писал К.-Г. Юнг.

Кроме того, людям стало легче находить единомышленников. Может быть, мистики пошли в своеобразное наступление, потому что изменились условия существования человечества. Вот рождается один мистик на тысячу человек – и как он будет жить в мире, где нет интернета, самолётов и так далее? Он другого такого же увидит раз в год. А тут – пожалуйста: ЖЖ-сообщество, группа Вконтакте или на Facebook"е. И общайтесь себе на здоровье! – независимо от места жительства.

– А давно ли мистериальная традиция стала предметом исследования? В какой мере это вообще научно осмыслено?

– На Западе исследования эзотеризма начались довольно давно. Наука ведь следует в своём развитии за процессами, происходящими в обществе: писатели начали, учёные за ними подтягиваются. Есть авторитетные фигуры в этой области – например, Фрэнсис Йейтс. Студенты в университетах вполне могут обучаться, скажем, Таро – то есть не как магической практике, а как истории культурной формы.

Мы тут, как всегда, немного отстаём – сейчас-то уже можно представить себе спецкурс по тому же Таро, например, в МГУ, а лет 20 назад такое было совершенно невозможно.

– Кто у нас, кроме вас, ещё этим занимается? Есть ли какая-то школа, исследовательская группа, – вообще кто-то, кого вы могли бы отнести к своим единомышленникам?

– Если говорить об исследователях гностицизма, то это либо академические учёные, религиеведы, например, Евгений Афонасин из Новосибирска или Николай Шабуров из РГГУ, либо переводчики-энтузиасты, собирающиеся вокруг сетевых сообществ.

У меня есть свои любимые авторы, например, Антон Антипенко с его книгой «Мифология богини», Елена Глухова со статьями о влиянии розенкрейцерства на поэзию Серебряного века, Юрий Халтурин с исследованиями по масонскому символизму. Раньше одной из таких групп был круг авторов журнала «Волшебная гора», опосредованно выросший из эзотерического салона, располагавшегося в Южинском переулке. Есть авторы круга журнала «Дельфис», постоянные мероприятия проходят в магазине и культурном центре «Белые облака». Но это всё довольно разрозненно.

– Насколько мне известно, вы разработали новый подход к исследованию текста…

– Я вычленила сюжеты, характерные для мистериальной традиции и восходящие к тайным знаниям древности. На основании этого перечня сюжетов легче прослеживать взаимосвязи междуне связанными друг с другом, на первый взгляд, текстами и вообще понимать, о чём они. То есть, скажем, у вас есть история о Мелисенте, «Принцессе Грезе» Ростана, на поиски которой отправляется группа молодых людей. Если не сопоставлять её золотые волосы с золотым руном – непонятно, что в этом тексте происходит. А история золотого руна – история алхимическая.

– Как вы видите пути дальнейшего исследования литературы мистериальной традиции? Какие задачи предстоит решить?

– Надо для начала вообще описать историю, в частности, историю литературы. И переосмыслить всё и всех, начиная с крупных писателей и крупных исторических явлений. Некоторые вещи до сих пор непонятны, если не учитывать мистериальную сторону. Думая о волнах эзотеризма в ХХ веке, я поняла, что многие советские проекты, вообще советская история, даже некоторые детали быта – могут быть поняты и в гностическом ключе.

Например, традиционное для гностиков представление о том, что мир –тюрьма, и тело – тюрьма. Сталинские репрессии – то есть, когда достаточно много народу безвинно попадает в тюрьмы – вполне соотносятся с гностическим ощущением мира и тела как темницы. Если присмотреться, у большевиков было много общего с эзотериками – у них и символы не зря такие похожие: скажем, пятиконечная звезда - пентаграмма…

Или, например, откуда произошёл знаменитый девиз: «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить»? Возможно, что от одного из толкований имени Яхве как анаграммы от фразы «Я был, есть и буду», или от фразы, начертанной на стене храма древней богини: «Я, Исида, есть всё, что было, есть или будет». Именно поэтому коммунистический девиз был таким завораживающим, что в нём Ленин уподоблялся Богу, причём в той форме, которая была привычна нашим предкам.

А советская «борьба с мещанством»? У меня были знакомые, которые выбросили на улицу бесценную отцовскую коллекцию африканских масок и скульптур: боролись с мещанством! Выкидывали столы из красного дерева… А почему они с ним боролись? Если мы находимся в рамках гностического понимания мира – они сражались со злой материей...

– У вас три основных области интересов: мистериальная традиция, геопоэтика и современная русская и украинская литература. Связаны ли они между собой?

– Думаю, да. Украинская литература меня заинтересовала в основном из-за Станиславского или Ивано-франковского феномена, прежде всего – из-за Юрия Андруховича. Он, по сути, последователь Фаулза.

Кроме Андруховича, на современной литературной карте Украины . Я вообще считаю его гностиком. Правда, гностик он, так сказать, стихийный, ибо совершенно не интересуется идеями гностицизма. Но гностиком или алхимиком можно быть, даже не понимая, что это такое. Помните: «Каждая душа по природе своей - христианка». Но бывают и души по своей природе гностические.

Герои Сергея Жадана сродни евангельским грешникам, мытарям и блудницам. Это алкоголики, наркоторговцы, бандиты, представители среднего бизнеса, проститутки, лабухи, американские проповедники, контрабандисты. От героев Жадана не ждёшь каких-то истин, и тем не менее от этих произведений невозможно оторваться. Они втягивают внутрь, и ловишь себя не столько на том, что начинаешь сочувствовать его героям (хотя они, конечно, заслуживают прежде всего жалости), сколько на том, что начинаешь ими интересоваться.

Что до геопоэтики, то она, безусловно, связана с «возвращением Великой Богини»; недаром одно из её воплощений – эллинская Гея. Это – область философии: философия пространства, которую придумал в конце 70-х Кеннет Уайт – француз шотландского происхождения, эссеист и поэт. В это время в истории культуры происходили важные вещи. Уайт однажды понял, что технократическая цивилизация ведёт мир к пропасти, и что необходима философия, которая вернула бы человека к природе.

Характерно, что на сайте Шотландского центра геопоэтики, в определении понятия «геопоэтика» звучат слова о том, что она «глубоко критична к западному образу мысли и действия, существующих последние 2500 лет», то есть, по сути дела, к (в широком смысле) христианской цивилизации.

Когда Кеннет Уайт изобрёл понятие «геопоэтика», он был в одной из экспедиций. Это слово пришло к нему как своего рода озарение. В «Альбатросовой скале» Уайт рассказывает о письме итальянского пианиста из Соединенных Штатов, где он гастролировал: «На днях я разговаривал с индеанкой... Она сказала мне, что ее племени нужен был бы подобный инструмент: сначала надо было бы вырыть яму в земле, затем натянуть над нею веревки. В духе краснокожих я отвечал, что такой инструмент надо было бы назвать «Голос Земли»... Должен заметить: мне она понравилась тоже, ибо случалось и мне воображать себе нечто подобное» , – добавляет Уайт.

А через 15 лет на Украине, независимо от Уайта, геопоэтику придумал для своих безумных проектов Игорь Сид. С 1993 года он устраивает фестивали, нацеленные на формирование новых территориальных мифов, и публикует об этом статьи и эссе. Сид – это такая, условно говоря, реинкарнация Волошина: он постоянно стремится превратить какое-нибудь пустынное место в культурное.

До Волошина Коктебель никого не интересовал – это была просто степь, где жили татары, и литераторы там смотрелись очень странно. А сейчас без литераторов Коктебель и представить себе нельзя. Волошин сделал из пустыни курорт: один человек сумел превратить место совершенно заброшенное – в осмысленное, даже в своём роде культовое. Нечто подобное Сид сейчас делает, в том числе, в Керчи - наименее известной части Крыма, проводя уже в четвёртый раз фестиваль «Боспорский форум современной культуры», он втайне надеется что-то изменить в этом пустынном с туристической точки зрения, месте.

Трудно в двух словах представить Екатерину Дайс, настолько многогранна и самобытна она и в жизни, и в творчестве. Лучше всего за автора говорят его произведения, а стихи Екатерины заслуживают самого пристального внимания — это подтвердят все, кто знает и любит эту прекрасную поэтессу…

— Екатерина, вы признанный в своей сфере учёный-культуролог, основоположник теории мистериальной традиции, однако известны также и в различных литературных ипостасях — как критик, эссеист, переводчик зарубежной поэзии, автор оригинальных стихов… Расскажите немного о себе, о своей семье. Кого вы читали в детстве и юности? Кто были ваши любимые герои?
— Благодарю за столь лестные слова, не знаю, заслуживаю ли я их в полной мере, но всё равно приятно! Я родилась в простой советской семье: мама учительница, папа — инженер. Бабушка — машинистка, возможно, именно от неё у меня любовь к буквам. Начиная с двух лет, бабушка брала меня в свой отдел в министерстве, где сидели около тридцати женщин, которые печатали с необыкновенной скоростью. Я помню огромные железные точилки, которые поглощали карандаш, сжимая его зубцами со всех сторон, что оставляло такие характерные вмятины, а потом выплёвывали уже новым, идеально заточенным. То есть я с самого раннего детства полюбила технологию письма — печатная машинка и острый карандаш, которым служат прекрасные машинистки (а моя бабушка была необыкновенно красива и привлекательна даже в свои шестьдесят, когда в последний раз вышла замуж), это напоминало древний храм, в котором хранились священные тексты. Росла я в советское время, поэтому любила соответствующую литературу: книги о детстве Ленина, Мопассана, Дюма. Как отдельные проблески вспоминаю Мэри Стюарт с её «Полыми холмами», в которых говорилось о волшебнике Мерлине из истории о короле Артуре. Австралийского писателя Алана Маршалла, который в детстве заболел полиомиелитом, его книга «Я умею прыгать через лужи» была для меня образцом бытового героизма, благодаря ей, перечитанной раз шесть, я была убеждена в том, что писатели — лучшие люди на свете, а ещё научилась споласкивать заварочный чайник одним круговым движением и спать, подложив обе руки под голову, что обеспечивало прилив счастья по утру.
— Как и когда вы начали писать? Когда определились с литературной стезёй? Ваш литературный дебют (первая серьёзная публикация) — когда он состоялся?
— В подростковом возрасте я начала вести дневники. Но первой серьёзной публикацией я бы назвала книгу «Джон Фаулз и мистериальная традиция», которую «Независимая газета» включила в число лучших книг 2011 года. Благодаря этой книге я познакомилась с философом и критиком Михаилом Бойко, который дал ей незаслуженно высокую оценку не только в своих статьях и интервью с вашей покорной слугой, но и в личной беседе, говоря, что в ней содержатся бриллианты смысла! Я очень люблю, когда меня хвалят, но, к сожалению, работаю в такой специфической области — я занимаюсь связями между искусством, литературой, западным эзотерицизмом и наукой, что понять меня могут от силы сто двадцать человек на Земле, Михаил Бойко — один из них.

Если вы хотите, чтобы писатели хорошо писали, их надо полноценно кормить, потому что писатель работает с помощью мозга, а мозг, составляя от общей массы тела только 2%, потребляет около 20% всей энергии, больше, чем любой другой орган человеческого тела

— Какие писатели сформировали ваш внутренний язык, на котором вы говорите сама с собой, и в какой мере этот язык совпадает с тем, что вы пишете для прочтения другими?
— Это не писатели, а философы — Игорь Яковенко, Вадим Руднем, автор культового «Словаря культуры XX века» и, отчасти, филолог Гасан Гусейнов, который задал мне высокую планку отношения к слову, это Вадим Рабинович, чьим подвигом по написанию алхимической книги в стенах института им. Менделеева я восторгалась, это Марина Цветаева, у которой мне близок синтаксис — бессмысленные и безумные тире, а также внутренний немецкий, это Роберт Грейвс с его поклонением Великой богине.
— Что вы читаете в настоящий момент? А кого перечитываете время от времени?
— В настоящее время я читаю свою ленту на Фейсбуке — самую интересную современную короткую прозу, идеальный постмодернистский гипертекст, о таком во времена торжества этого идеологического течения можно было только мечтать и учебник по Таро — нужно для новой теории. Бесконечно перечитывать можно только восходы и закаты — это книга, автор которой бессмертен, и она переживёт всех писателей и читателей!
— Отражаются ли, и если да, то каким образом, в ваших художественных произведениях ваши исследовательские работы? Вы находите в современной литературе и искусстве элементы древней мистериальной традиции, — но используете ли эти элементы в собственных литературных текстах?
— Да, потому что человек в целом трудно разделим на разные жанры. Пример такой работы можно увидеть в цикле «Философия камня», опубликованном моим другом Рубеном Ишханяном на своём портале в Армении: «В новом цикле «Философия камня» Екатерина Дайс занимается алхимией слова, упорядочивая различные стадии алхимического процесса или Великого Делания, перемешивая как стёклышки калейдоскопа эманации, эмоции, стихии. Цикл начинается, как и положено, со стадии Нигредо, или Делания в чёрном. Это время меланхолии, полного упадка сил. Но почему оно катарское? Быть может потому, что следующая стадия Альбедо — Делания в Белом, ассоциируется у автора с алибигойцами — гностическим движением юга Средневековой Франции. А Цитринитас — с царицей Савской, героиней мифа вольных каменщиков, чьи легенды перемежаются в плотном кольце поэтического атанора с розенкрейцерскими легендами. Тексты Дайс пронизаны интенцией связи времён, перетекания одной исторической эпохи в другую, но главной связующей нитью этого цикла остаётся алхимия — не искусство превращения простой материи в золото, а процесс становления внутреннего человека».

Литература может существовать только в свободном обществе

— Много ли вы издавались «на бумаге»? Сложно ли нынче выпустить свою книгу? Что для этого надо? Вообще, слово «пробиться» — оно актуально на литературной стезе сегодня, в эпоху интернета?
— У меня вышло три книги в маленьких дружественных издательствах. Я сознательно предпочитаю интернет толстым журналам, хотя вершиной моей карьеры как критика был обзор десяти лучших книг 2013 года в журнале «Новый мир». Я очень люблю свою колонку в «Русском журнале», которую веду уже три года и редактора Александра Морозова. Книгу выпустить легко, вопрос только стоит в том: зачем? Большинство книг — это просто информационный «белый шум».
— Как вы относитесь к написанию книг под заказ? Можно ли относиться философски к коммерции в литературе?
— Нормально, если за это хорошо платят. Только так и надо, потому что литература — это бизнес, даже литература про медитации.
— Можно ли прожить на доход от литературной деятельности? Вообще, приносит ли она вам какую-то ощутимую материальную пользу? Согласны ли вы, что творческий человек творит лучше, если он голоден?
— Нет. Писатель может жить на ренту, на деньги поклонников, на какие-то дополнительные доходы вроде лекций или премий, но не на гонорары, которые покрывают примерно десятую часть расходов на жизнь. Я не беру экстремальные примеры типа уникального своей энергичностью Дмитрия Быкова, или раскрученных писателей, использующих литературных «негров». Надо осознать, что писатель не может работать весь день, как это делают менеджеры, от силы часа три в день, у писателей бывают депрессии, запои, периоды любовной горячки или ему просто не пишется, потому что он ещё не прожил тот кусок жизни, который потом станет законченным текстом. Возможно, писать надо не более одной книги за всю жизнь, но это должна быть Книга жизни.
Я считаю, что писатель должен есть чёрную икру, сыр с плесенью и горький шоколад, пить дорогой коньяк и хороший чай или кофе, потому что они полезны для мозга. Писатели, если мыслить в индийской системе каст, это брахманы, которые были жрецами, учителями, монахами, учёными. Для них была разработана специальная диета — сухофрукты, молочные продукты, говядина, поскольку она была даром священного животного. Когда я пишу, то замечаю, что непроизвольно сажусь на своеобразную брахманическую диету, только я вегетарианка и не ем мясо, большинство статей я сочинила на финиках и йогурте. То есть если вы хотите, чтобы писатели хорошо писали, их надо полноценно кормить, потому что писатель работает с помощью мозга, а мозг, составляя от общей массы тела только 2%, потребляет около 20% всей энергии, больше, чем любой другой орган человеческого тела.

Интернет — это гениальное открытие для интровертов и аутистов

— Что сегодня переживает русская литература — упадок или подъём? Чего, по-вашему, ей не хватает? Кого из современных писателей вы рекомендовали бы в золотой фонд отечественной классики?
— Разумеется, упадок, поскольку литература может существовать только в свободном обществе. Если под современными понимать ныне живущих, то я боюсь кого-то назвать, поскольку писатели как спортсмены, или даже как скаковые лошади — ты ставишь на них, а они получают травму, как правило моральную, они падают вниз как гностическая София, и не могут больше быть властителями душ. Писателю легко оступиться — вокруг него много соблазнов, поэтому я бы ожидала вхождения в пантеон только от людей кристально чистых духовно, таким мне представляется молодой автор Илдар Абузяров, который слышит музыку сфер и встречается с ангелами, но посмотрим, что будет дальше. Нашим современником был Джон Фаулз, он непревзойдён, вселяя в меня некоторую веру в человечество, и Юрий Андрухович, но это не российские писатели, а из российских, пожалуй, Иосиф Бродский, Веничка Ерофеев и Сергей Довлатов. Да, ещё — крымский поэт Андрей Поляков.
— Как вы считаете, интернет — это скорее хорошо, чем плохо, или наоборот? Авторское право и интернет — как вы относитесь к этому вопросу?
— Интернет — это гениальное открытие для интровертов и аутистов. Благодаря интернету у меня много друзей во всех уголках земного шара, которые терпят меня потому, что когда у них день — у меня ночь. К авторскому праву я отношусь хорошо, пока это не доходит до абсурда и ты не можешь посмотреть книжку, на которую хочешь сослаться, только потому, что автор умер 69 лет назад. Авторское право не должно мешать прогрессу, а оно мешает. В этом смысле нам очень повезло, что в России до недавнего времени книги были относительно дёшевы, но сейчас цены как на Западе и это достижение ушло. Я уже начинаю задумываться, когда покупаю какую-то книгу, хотя с детства была библиофилом, в моей коллекции даже есть роскошно изданная книга с автографом Джона Фаулза и первое издание его «Мага».

— Считаете ли вы, что творческому человеку идеи и сюжеты его произведений диктуются «сверху», из неких высших сфер?
— Смотря какому, все люди разные. Но в моей жизни происходят такие чудесные вещи, необъяснимые ничем, кроме как теорией синхронии Карла Густава Юнга, что если бы я делала из них литературные произведения, мне никто не поверил бы.
— Какое из своих произведений вы считаете самым сильным? Расскажите про него.
— Вот это стихотворение, посвящённое другу-мистику:

ДАЛЕТ

Максиму Вялкову

Если форма двери зовёт лилит,
под акацией не скучай,
Нажимай скорее тогда delete
И харону давай на чай,
Но пятак из меди расплавит гул,
Ассасинов расплавит пул,
Мы с тобой уедем туда, где фул
Мимикрирует в бьютифул.
О прекрасный далет, зовущий в даль,
Максимально в пике валет,
Колесо сансары встаёт в спираль,
Останавливая момент.
Я тебя приклею как птиц весной,
Как изюмноглазых гонцов
На ночное небо, полное снов,
И с мешком бредущих юнцов.
Пожалей её, пожалей её,
В зиккурате думузи спит.
Проливает мёд
Мёртвый вождь дождём,
Золотым потоком лилит.

Беседовала Елена СЕРЕБРЯКОВА

Мифология в современной русской поэзии:
Андрей Поляков и Елена Шварц

Екатерина Дайс

В данном докладе речь пойдёт о двух полюсах современной русской поэзии - поэтессе из Санкт-Петербурга Елене Шварц и крымском поэте Андрее Полякове. Сравнивать их творчество имеет смысл и потому, что они представляют широчайший диапазон поэтических сущностей: север и юг, мужское и женское, сознательное и стихийное мистическое начала. Это два автора, давно и прочно признанные поэтическим сообществом и обладающие внутрицеховым авторитетом, чьи метафизические поиски заслуживают серьёзного внимания.

Мифология связана с архаикой, с обращением к древнему образу мышления и действия. Мифология имеет своё время - циклическое, и своё пространство - ещё не до конца изученное, не до конца известное. Мифологическое мышление ключевым образом отличается от современного, и главное его отличие в естественном приятии чудес, магии, мистики, в доверии к природным силам и в торжестве эмоций над разумом. Космос мифа синкретичен, здесь всё слито со всем, никого не удивляют постоянные превращения и метаморфозы, здесь девушка может стать деревом, а бык оказаться богом.

1
Nigredo Шварц

Елена Шварц признавалась в интервью, что «поэт - он поневоле какой-то жрец» и называла чтение стихов сакральным жертвоприношением. В её понимании сущности поэта сквозила идея К.-Г. Юнга о множественности личности, о том, что Юнг называл архетипом персоны или маски - социальной роли, которую человек играет на потребу общества. Поэт в представлении Шварц становился кем-то вроде древнего актёра-шамана, примеривающего на себя роли существ из разных миров: «…У меня было несколько масок, в стихах: "Кинфия", "Лавиния". Ни одна из них не приросла... Все как-то сошли. Иногда маска необходима для выяснения, что же есть ты сам, - в каждом живут несколько персон, и нужно время, чтобы найти, понять истинное лицо. И для этого требуется, чтобы предварительно была какая-то маска. А та всеобщая, коллективная жизнь, когда важно было понятие "круга", - она сама по себе способствовала масочности ».

Елена Шварц сама определяет своё поэтическое направление как метаморфизм, или в каком-то смысле, алхимию, постоянную трансмутацию всего и вся, единство мира через этот процесс. То есть, на наш взгляд, она наследует традиции Апулея - этого тайного алхимика эллинизма, зашифровавшего в истории четырёх испытаний Психеи четыре стадии алхимического Великого Делания . Как признавалась сама Елена Шварц: «Что до алхимии, я лично объясняю это в юнгианском смысле - что-то приходит к нам из коллективного бессознательного». Речь шла о том, что поэт в начале своего творческого пути писала тексты, проникнутые алхимической символикой, и только гораздо позднее читала алхимические трактаты и книги о Великом Ремесле - те, которые смогла достать в начале 1990-х. Но именно поэзию Шварц считала алхимией, искусством превращения себя в Философский камень. «Меня можно грубо все-таки определить христианским гностиком » - так определяла свою конфессиональную принадлежность Елена Шварц, подчёркивая, что её жизненным долгом было принести в мир хоть какую-то малую толику, хоть искру знания, или гнозиса. И она писала в своих стихах о хирурге, считавшем себя демиургом , о безумце, который вертит каменный шарик «как демиург наш шар земной », и просто о больном Демиурге .

Психическая болезнь как метафора изменённого состояния сознания, в котором возможен выход в другие миры, характерна для Шварц, чьи «Труды и дни Лавинии, монахини из ордена обрезания сердца», предваряет так называемое предисловие издателя, говорящего о том, что тексты монахини Лавинии - это «…пример спонтанного взрыва бессознательного, с которым не может справиться современное сознание. Сестра Лавиния смело, я бы даже сказал, дерзко пошла навстречу этому взрыву и поплатилась, как нам известно, за это рассудком… Мы надеемся, что эта причудливая смесь видений, фантомов, медитаций, простых признаний и непритязательных наблюдений даст пищу не только психоаналитикам, но и послужит лучшему самопознанию современного человека ». Интересно, что одно из самоопределений Шварц звучало так: «человек средневекового сознания», что можно понять именно как сознание мифологически ориентированное, исполненное алхимических и гностических смыслов.

Один из важнейших рефренных символов в поэтике Шварц - зелёный волк-ангел, вырывающий сердце героини, становящейся солнцем, огненным шаром. Например:

Подобрался ко мне потихоньку -
Выел сердце зеленый волк .

Приди, мой Ангел-Волк.
Слети, о серый мой, приди,
О сжалься, сделай милость,
Такая боль в моей груди…

Думала я - Ангел схватит
В миг последний лезвиё,
Но Тебе желанна жертва -
Сердца алое зерно .

Сам волк, называемый ангелом, одновременно претерпевает превращение во льва, но всё равно узнаваем и под этим новым обличьем. Эта тема прослеживается в нескольких стихотворениях и, естественно, напоминает нам о пушкинском «Пророке», вдохновлённом, в свою очередь, видением пророка Исайи.

«И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул …»

С другой стороны, и волк, и лев, и солнце - традиционные и довольно распространённые алхимические символы, так что прочесть стихотворения Шварц можно и в этом ключе. Так, зелёный волк встречается в книге алхимика Фулканелли «Философские обители», где речь идёт о празднике Зелёного волка, отмечавшегося в честь святой Остерберты, чьего осла съел волк. Святая, стиравшая бельё для монастыря и отвозившая его на осле, заставила волка выполнять работу своей жертвы. Однако, в легенде не объясняется, почему волк был именно зелёным, а ведь это важный для алхимии цвет, связанный с Гермесом Трисмегистом. Фулканелли подчёркивает, что «волк позеленел, когда задрал и сожрал осла. «Голодный и хищный волк» - это реагент, о котором Василий Валентин говорит в первом из своих Двенадцати ключей. Этот волк поначалу серый и никак не проявляет тот пылающий огонь, живой свет, что таится в его грубом теле. Свет проявляется, волк встречает осла… Серый волк становится зелёным и оказывается нашим тайным огнём, рождающимся Аполлоном, отцом света ».

Заметим, что героиня Шварц - именно монахиня, живущая в необычном монастыре:

Где этот монастырь - сказать пора:
Где пермские леса сплетаются с Тюрингским лесом,
Где молятся Франциску, Серафиму,
Где служат вместе ламы, будды, бесы,

Где ангел и медведь не ходят мимо,
Где во роны всех кормят и пчела, -
Он был сегодня, будет и вчера.
Каков он с виду - расскажу я тоже.

Круг огненный, змеиное кольцо,
Подвал, чердак, скалистая гора,
Корабль хлыстовский, остров Божий -
Он был сегодня, будет и вчера .

То, что этот монастырь алхимический, видно из строчки «Круг огненный, змеиное кольцо», относящей читателя к известному алхимическому символу - Уроборосу, изображаемому в виде змеи, кусающей свой собственный хвост. Вороны - это птицы первой стадии алхимического Великого Делания, Nigredo, а пчёлы отсылают к улью, символизирующему в алхимии первоматерию. «...Мастера нашего искусства утверждают, что Делание есть тяжёлый Гераклов труд, когда сначала нужно ударить по камню, скале или улью (то есть по нашей первой материи) волшебным мечом тайного огня, чтобы из его, камня, недр потекла драгоценная вода», - пишет Фулканеллли. То есть, по сути дела, Шварц говорила о монастыре Nigredo (отсюда и бесы, ведь это стадия падения в бездну, ужаса, смерти и разложения), о монастыре, превращающемся в алхимическую печь-Атанор. В качестве подтверждения нашего наблюдения, обратимся к 43 стихотворению из «Трудов и дней Лавинии…», носящему подзаголовок «Огненный урок». Речь в нём идёт о том, что «Мальчишки на заднем дворе развели/ Живой огонь из ящиков и тряпок,/ И он гудел, как сердце, и сиял…» Внезапно Аббатиса бросает в этот огонь жалующуюся на жизнь Лавинию, и призывает её к терпению, приговаривая «Гори дитя, гори, старушка…» Когда же Аббатиса достаёт Лавинию из огня, то произносит совершенно алхимические слова:

«Дитя, не больно? Саламандрой
Была ты в прошлом. В настоящем
Я поменяла твою кровь
На пламень легкий и кипящий".

Речь здесь идёт о смерти и перерождении в новом качестве, о трансформации, а не действительном уничтожении. «...Освободившись от бремени тела, душа испытывает подъём и наслаждается неслыханной свободой, купаясь в несказанном свете, который доступен лишь чистым духам. Душа покидает своё земное тело лишь для того, чтобы вдохнуть жизнь в тело новое. Вчерашний старик завтра уже дитя » Эти слова Фулканелли позволяют объяснить пришёптывание Аббатисы «гори дитя, гори старушка…», а также дальнейшие события, связанные с алхимической трансмутацией:

" Я стала новой, золотой,
Звенящею, странноприимной.
Огонь трещал, а мы пошли
В обитель, напевая мирно.
Я стала крепкой, золотой…»

Стоит подчеркнуть ключевую для понимания алхимии вещь. Дело в том, что распространённое представление о ней как о предшественнице химии - заблуждение. На самом деле алхимия была предшественницей психологии (недаром её изучению уделял столько внимания К.-Г. Юнг). Так же, как в общем и различные гадания, особенно на картах Таро, в древности заменяли людям ремесло психоаналитиков. Заметим, что число главок в поэме Шварц «Труды и дни Лавинии…» - 78 - совпадает с числом карт Таро, а некоторые символы словно бы взяты из этой магической колоды. Так Шварц посвящает 66-е стихотворение «Дурачку», или безумцу, привезённому в монастырь. Между тем, Дурак - это ключевая фигура Больших Арканов Таро, смысл которой заключается в том, что инициант становится магом. Карты Таро, как и в целом гадания на картах, принято связывать с цыганами. В этом смысле строчки Шварц: «Была я пастором и магом,/ Мундир носила разных армий,/ Цыганкой...» - приобретают новый смысл. А Аббатиса становится Папессой или Верховной Жрицей, святой отшельник, демон Теофил, башня, Звезда, Луна и Солнце находят свои прообразы в картах Больших Арканов. На первый взгляд кажущаяся простой поэзия Елены Шварц заключает в себе множество эзотерических смыслов, которые ещё только предстоит разгадать. И несмотря на то, что Шварц уже давно стала культовой фигурой питерского андеграунда и признанным поэтом, она в значительной степени по-прежнему не понята и не изучена.

2
Citrinitas Полякова

Живущий в Симферополе русский поэт Андрей Поляков уже давно привлекает внимание различных исследователей постоянными отсылками к античным мифам, становящимся живой тканью его поэтической речи. Однако свою последнюю книгу он строит уже на несколько ином фундаменте, на фундаменте мифологии как алхимии.

Поляков, демонстративно эксплуатирующий несвойственные ему ранее «классические» рифмы: кровь-любовь, вещи-зловещи, небо-хлеба, дождём-подождём превращает их в подобие простейших элементов, серы, соли и ртути, лежащих в основании множества таинственных превращений. Основной стержень сборника - внутренняя алхимия, точнее, Делание в жёлтом (Citrinitas) - забытый европейскими алхимиками третий из четырёх этапов создания Философского камня.

«На сухой дороге / куст явился в Боге», пишет Поляков. Алхимия, как внешняя, превращающая неблагородные металлы в благородные, так и внутренняя, направленная на самосовершенствование человека, признаёт два пути - сухой и влажный. Данная коллизия - выбора дороги - представлена в тексте Валентина Андреэ «Химическая свадьба Христиана Розенкрейца...», который можно читать и как роман, и как мистический трактат. Стихи Полякова столь же неоднозначны - с одной стороны, утончённая поэзия, с другой - свидетельство самоинициации, попытки восстановления исторически утраченного мистериального знания.

Три основные стадии алхимического процесса, называемого «Великим Деланием», - Nigredo, Albedo, Rubedo . В контексте юнгианского психоанализа, возвращающего искусство алхимии в исследовательское пространство, эти три этапа соответствовали бы депрессивности, медитативности и креативности. Наиболее изученной считается первая стадия, Делание в чёрном, ей посвящены, в частности, книги философов и психоаналитиков Юлии Кристевой «Чёрное солнце. Депрессия и меланхолия» и Стэнтона Марлана «Чёрное солнце. Алхимия и искусство темноты». И в этом смысле Nigredo Елены Шварц не только обусловлено каббалистической игрой слов “Schwartz” и «Делание в чёрном», но и простой статистикой, ведь люди, пребывающие в состоянии Nigredo, чаще воспринимают это как свою проблему, чаще обращаются за помощью к психоаналитикам или пытаются преобразовать разрушительные силы Nigredo в нечто позитивное. Я знаю одного философа, который год за годом вгоняет себя в депрессию, позволяющую ему читать книги и издавать по монографии в год. Он использует деструктивность хаоса для того, чтобы отгородиться от реальности, мешающей творчеству. Так делала и Шварц, черпая вдохновение в Nigredo, Андрей Поляков предпочитает переход от спокойной медитации к творческой активности - или Делание в Жёлтом.

Считается, что европейская алхимия идёт из Древнего Египта, и это искусство превращения свинца в золото. Но алхимия была также и в Китае, стране жёлтого императора - это «даосская алхимия», направленная преимущественно на внутренний мир человека, который в духовном смысле должен был стать «золотым». Мир Полякова - на стыке двух традиций, западной и восточной, как и Крымский полуостров, где живёт поэт - на стыке двух культур, двух ментальностей, на границе Запада и Востока, в пространстве лимитрофа.

Эпиграф же, по наблюдению Михаила Айзенберга, восходит к цитате: «Я думал и понял. Мы все это знаем,/ что действие стало бессонным Китаем...» из Александра Введенского, в своё время - китаиста, использовавшего в своём творчестве, по терминологии теоретика «чинарей» Леонида Липавского, «иероглифы » - непрямую речь духовного начала, сквозящего сквозь материю. Гностики назвали бы это голосом Плеромы, а Карл Юнг - архетипами.

Главный «иероглиф» Полякова - золото, отражающееся в жёлтых листьях осени, коже китайских персонажей, жёлто-синем оперении синицы, Золотой орде и т.д., и символизирующее результат творческого процесса. Мистическое начало, обращение к архетипам - поверх знания, вне инициации - интересный феномен, часто встречающийся в истории культуры. Когда живая традиция умирает (а сведений о сути процесса Citrinitas до нашего времени практически не дошло), возникают желающие её восстановить, и в отсутствие возможности получить тайное знание от посвящённых они проходят самоинициацию.

Истоки интереса к алхимии, присутствующего в последнее время у многих современных поэтов, следует искать в Серебряном веке, с его напряжённым вниманием к оккультизму и мистицизму. Так, откровенно гностический девиз (гностики считали мир и тело тюрьмой для духа) слышен в строках Полякова: «Я верю в Бога,/потому/считаю время за тюрьму», перекликающимися с цветаевскими «В теле как в трюме/в себе - как в тюрьме/жив, а не умер/демон во мне».

Исследовательница творчества Введенского Ирина Анастасиевич, затрагивая тему птиц в творчестве поэта, пишет: «Алхимики использовали традиционные для мифологии образы птиц в качестве символов для описания алхимического преобразования, поскольку птицы представляют собой переход от физического (земля) к метафизическому (небо) » и приводит в качестве примера в том числе и следующие строки:

«Но кто ты ласточка небес, Ты зверь или ты лес» и «летевшую синицу, глухую как кровать на небе как ресницу пришлось нам оборвать»

И так же, как для Ирины Анастасиевич мир Введенского полон алхимических птиц-символов, мы видим это в стихах Андрея Полякова, пытающегося привнести даосскую алхимию в поле русского языка и скрестить её с алхимией европейской.

Прежде всего выбор времени - осень, что сопоставимо как с Элевсинскими мистериями, проводившимися каждый год в середине сентября, главным действующим лицом которых была Персефона: «я, незримо качаясь на жёлтых и чёрных иного/ эфира волнах, подержу в голове Персефонку … пускай я крещёный но всё-таки часто мне хочется/осенью верить каким-то богиням красиво-ночным». В другом стихотворении, вероятно, имеется в виду Деметра, другая богиня Элевсина, в чью иконографию входил сноп колосьев. Согласно мифу, богиня плодородия Деметра в знак траура по ушедшей в мир Аида Персефоне, сделала так, что земля перестала приносить дары. В этом смысле название книги может быть переосмыслено как «Китайский ад», от первого значения английского слова “descent” - спуск, падение. Здесь уместно вспомнить и не произносимую автором, но легко вычитываемую аллитерацию «татары-Тартар».

Возвращение Персефоны к матери знаменуется расцветом жизни и связывается с весной, в царстве Аида она проводит только зимние месяцы. И Поляков, переосмысляя миф, пишет: «Что ли уснём и наполним изнанкою глаз/ ласточек, лёжа скользящих в чернеющем танце…/ Колос богини не колет в холодную грудь…».

А вот и ипостаси богини, соответствующие трём основным стадиям Великого Делания:

«Богини левая рука бела, как в мае облака, а правая рука - червонная рука, а третия рука - невидима пока…»

Евгений Торчинов, известный исследователь даосской алхимии, пишет о том, что «в 15-й день 8-го месяца по лунному календарю происходит традиционный китайский праздник «чжун цю» - середина осени». Этот праздник, приходящийся на полнолуние, связан с луной, о чем и говорится в стихе китайского алхимика: "В пятнадцатый день восьмой луны жаба вверху сияет. Это поистине время расцвета и полноты семени металла. Когда возникает одна линия ян, вновь к жизни придет "возвращение". Тогда не медли и не тяни: время огня наступило". То есть предчувствие осени у Полякова - это время китайского праздника Полнолуния и одновременно - Элевсинских мистерий.

Практически в каждом стихотворении этого сборника Поляков упоминает жёлтый или золотой цвета, связывая их с Китаем. Например:
«но умных ласточек небесная Москва китайским золотом вернёт мои слова».

Там же, где нет жёлтого и золотого, а таких стихов меньшинство, присутствуют либо чёрный, либо белый, либо красный цвета, причём упоминаются и во роны - птицы, связанные с Nigredo, что отмечала ещё Анастасиевич в случае с Введенским. Осень, с её мёртвыми жёлтыми листьями, становящимися словами, становится ни больше и ни меньше, чем апологией алхимической стадии Citrinitas, перехода от созерцания к стихосложению:

«Желтоватая бледность листвы прошумит по углам букварями!».

Превращая годовой цикл смены сезонов в аллегорию алхимического процесса, поэт придаёт новый смысл Nigredo (весне), Rubedo (лету), Citrinitas (осени) и Albedo (зиме).

Китай здесь сродняется с градом Китежем, а также с тем золотым городом, который расположен над небом голубым, как в оригинальном тексте Анри Волохонского «Рай», из которого Борис Гребенщиков сделал песню «Под небом голубым…» Недаром в эпиграфе к сборнику поэт говорит: «…в листьях осенних Иерусалим!» Книга Полякова насквозь пронизана золотом и лазурью - цветами небесного Иерусалима, любимым цветом русских икон. И даже мелкие китайские (или райские) яблочки играют в тексте вторым своим неназванным названием.

«На каком языке засыпая, Я не вижу с востока друзей... Что мне слов золотое незнанье? Лучше осени дальний Китай, Круглых яблок, Любви урожай».

Но не только коннотации, связанные с Раем, далёким как Китай, мы видим в этом стихотворении, но и отсылку к Афродите, греческой богине любви, которой были посвящены яблоки, ласточки и липы.

Кстати, соединение круглых яблок и дальнего Китая уже было предпринято по-русски в последнем альбоме рок-группы «Наутилус Помпилиус» «Яблокитай ». Причём, по признанию музыкантов, оно восходит к кальке слова «апельсин» с немецкого, Apfelsine. Золотоносность Китая достигает у Полякова апогея в слове «Златокитай», откровенно отсылающему к «Яблокитаю».

Таким образом и синева, и синица у Полякова связываются с Китаем через непроизносимое созвучие. Причём Китай предстаёт аналогом Рая, где вместо Евы (от евр. «жизнь») царствует Зоя («жизнь» по-древнегречески). «Зоя пришла и жила» - аллюзия на текст Введенского:

«Входит Зоя. Она раздевается, значит хочет мыться. Два купца плавают и бродят по бассейну. ЗОЯ. Купцы, вы мужчины? ДВА КУПЦА. Мы мужчины. Мы купаемся. ЗОЯ. Купцы, где мы находимся. Во что мы играем? ДВА КУПЦА. Мы находимся в бане. Мы моемся. ЗОЯ. Купцы, я буду плавать и мыться. Я буду играть на флейте. ДВА КУПЦА. Плавай. Мойся. Играй. ЗОЯ. Может быть, это ад» 22 .

Топографическая амбивалентность этой бани, куда заходит Ева-Жизнь-Зоя, не позволяет с точностью сказать, что это - ад или рай. Хотя финал предпоследней строчки («играй») указывает на последнее. Но обратим внимание на то, что Зоя делает - плавает и играет. Совсем как у Полякова («плыви в листве, /летающая птица) и повторяющаяся рифма «летай - Китай», где императив от глагола «лететь» превращается в мёртвое течение реки Леты. Причём время года, выбранное для книги - золотая осень, пора листопада, наступающая после лета. С Китаем поэт рифмует чтение, создавая два персонажа: девочку-дуру и мальчика-читая .

Но вернёмся к Зое. С мифологической точки зрения это имя связано с планетой Венерой, названной так в честь римской богини любви, соответствующей греческой Афродите. В этом свете совсем по-особому читаются строки Полякова, в которых вход танков, побуждаемый воинственностью Марса, сопрягается с поднятием брови Зои, связанной с Венерой.

Предельная сгущённость образов видна и в лучшем, пожалуй, стихотворении книги. Приведём его полностью:

«Ласточка, а в-чём ты виновата?» «Только в-том, что потеряла брата, потеряла брата-муравья!» Расплетает косы мурава, а душа: ни-в-чём не виновата, забывая маленького брата, улетая в-чёрные слова.

Душа в данном случае - это Психея из «Метаморфоз…» Апулея, занятая сложным делом. Пытаясь выполнить трудное задание Венеры - разобрать за одну ночь кучу зерна по сортам (здесь, очевидно, лежат истоки сказки о Золушке), Психея призывает на помощь муравьёв. Золушка же справляется с испытанием с помощью других волшебных помощников - голубей, символизирующих любовь и принадлежащих, как и ласточки, Венере. Золушка-Зоя, кладя бабочек на виски, показывает тем самым своё родство с Психеей, душой, бабочкой. Поляков пишет тонко и скупо, на уровне подсознания, подобно тому, как Апулей вставляет новеллу внутрь романа, внедряя то, чтó именно потеряла ласточка-Психея: брата

22) Введенский А. Потец // Введенский А. И. Всё. М.: ОГИ, 2010. С. 235-236.

повествование строится от лица убийцы или жертвы. Один из побочных эффектов этого отождествления состоит в том, что роман может использоваться в качестве пособия по инициации при условии, что его персонажи представляют собой архетипы инициантов и инициаторов, то есть показывают модели их поведения.

Он запирался с верными в чулане
И с ними там перегонял из колб
Соединенья всевозможной дряни.
Там звали «лилиею» серебро,
«Львом» - золото, а смесь их - связью в браке.
Полученное на огне добро,
«Царицу» мыли в холодильном баке,
В нём осаждался радужный налёт.
Людей лечили этой амальгамой,
Не проверяя, вылечился ль тот,
Кто обращался к нашему бальзаму.

«Там звали «лилиею» серебро, / «Львом» - золото, а смесь их - связью в браке». - легко узнаваемые строчки для читавших «Синхронию», где Юнг с помощью статистических методов выясняет правомерность астрологического предположения о связи солнца и луны в гороскопах 400 супружеских пар.

Лилия - так звали возлюбленную Кончиса в юности, его жену, Лилию де Сейтас, и одну из сестёр-близняшек, с которой у Николаса был роман, то есть трёх разных женщин, соответствующих трём фазам луны, трём богиням и трём алхимическим стадиям. Лилия - это отчасти Лилит, первая жена Адама, отчасти - «Верховная жрица» из колоды Таро, ассоциирующаяся с богиней Исидой .

«Теперь меня осенило, что лампу поставили за моей спиной, чтобы осветить её появление; и появление удалось ошеломляюще. Она была одета, должно быть, по светской моде 1915 года: темно синяя шёлковая вечерняя шаль поверх легкого, цвета слоновой кости с отливом платья, сужавшегося книзу и доходившего до середины икр. Тесный подол заставлял её семенить, что прибавляло ей грациозности…» Эта девушка реконструировала реальность сорокалетней давности, представая реинкарнацией Лилии - умершей невесты Мориса Кончиса .

Так являлась адептам Элевсинских мистерий Персефона - освещённая светом царица Луны. «Она протянула руку, я её пожал. Холодная, недвижная ладонь. Я коснулся призрака… о подобной прохладе вздыхаешь среди летней жары… Невероятно бледная. Похоже, совсем не бывает на воздухе». Лилию Кончис представляет как больную шизофренией. Она, как и Николас, проходит свой собственный путь на этом острове инициаций и вилле мистерий .

У Боннара много картин, где девушка находится в ванной - окутанная пеной, как Афродита, или стоит перед зеркалом, любуясь своим отражением, подобно Психее. Как правило, его моделью была жена Марта. Она изображена и на картине «Обнаженная в ванне» (1941-46), которую Боннар начал писать за год до смерти Марты и продолжал работать над ней в течение пяти лет, закончив за год до собственной смерти .

Срок написания картины и её содержание соответствуют тому примерному описанию, которое даёт нам Фаулз. Марта Боннар, проводившая в ванной по несколько часов в день, что некоторые искусствоведы считают признаком её душевного заболевания (Марта страдала от паранойи) - прообраз Алисон, которая залезает в ванну Николаса, едва успев с ним познакомиться. Вторая описанная Фаулзом картина, с девушкой, стоящей спиной к зрителю, - возможно, «Обнажённая перед зеркалом» (1931) .

В ней ощущается преемственность как с картиной импрессионистки Берты Моризо «Психея» , так и с гравюрой графа Ф. Толстого к поэме И. Богдановича «Душенька», стихотворному пересказу мифа об Амуре и Психее .

Вечная женственность, проступающая на картинах Боннара - отсюда, из истории о том, как смертная девушка стала богиней. Биография художника-аристократа, взявшего в жёны девушку из простой семьи, перекликается с предъявляемой нам биографией Николаса, одного из «правящих 100 тысяч», как он говорит о себе, снизошедшего подобно греческому богу к простой австралийке со смешным акцентом и пренебрегшего утончённой Лилией. В конечном счёте на его выбор влияют не социальные условности, которые он отбросил вместе с уже ненужной Персоной, а мифы и архетипы, оказывающиеся важнее. В конечном счёте, все тексты Фаулза об этом - о том, что мифология побеждает. И даже в романе «Коллекционер» , который можно понимать и как детектив о киднеппинге, и как пересказ древнего мифа об Аиде и Персефоне, и как историю о злом маге и «бабочке, душе, Психее».

Блондинка Миранда, похищенная Клеггом, сравнивается им с бабочкой, Pale Clouded Yellow (Желтушка луговая), принадлежащей к семейству пиерид .

Интересно, что пиериды - одно из обозначений Муз. Умирая в подземелье, замученная коллекционером бабочек, решившим перейти на девушек, Миранда становится символом Анимы, Психеи и Персефоны.

В своей классической работе «Об архетипах коллективного бессознательного» Карл Густав Юнг пишет следующее: «Откуда у нас смелость называть этот эльфический дух «Анимой»? Ведь «Анимой» называют душу, обозначая тем самым нечто чудесное и бессмертное. Однако так было не всегда. Не нужно забывать, что это догматическое представление о душе, целью которого является уловление и заклятие чего-то необычайно самодеятельного и жизненного. Немецкое слово «душа», Seele, через свою готическую форму Saiwalo состоит в близком родстве с греческим aiolos, что означает «подвижный», «переливчатый» - нечто вроде бабочки (греческое psyhe), перелетающий с цветка на цветок, живущей медом и любовью».

Юнг наделяет бабочку свойством жить с помощью мёда и любви. Учитывая это свойство, мы можем истолковать и значение имён персонажей романа «Маг» - друга и наперсника Николаса - Димитриадиса по прозвищу «Мели» (медок) и Алисон Келли, составляющих андрогинную пару, помогающую Эрфе найти смысл жизни. Алисон и Мели обладают именами, восходящими через мёд к Аниме/бабочке/душе Юнга. Имя девушки отсылает к цветку Alysson maritime, обладающему ярко выраженным медовым ароматом, распространяющимся на метры вокруг, а Мели звучит по-гречески как «медок».

Как нам представляется, появление мифа об Амуре и Психее в романе «Коллекционер» и наделение главной героини этого романа чертами бабочки, ценимой похитителем, восходит к процитированному нами выше абзацу из работы «Об архетипах коллективного бессознательного» .

У К.-Г. Юнга мы находим и истоки образа Николаса, позволяющие сопоставить трёх персонажей Фаулза - Николаса, Алисон и Лилию с тремя древними архетипами - Адама, Евы и Лилит.

В предисловии к роману «Маг» Фаулз пишет: «В фамилии, которую я ему придумал, есть скрытый каламбур. Ребенком я выговаривал буквы th как «ф», и Эрфе на самом деле означает Earth, Земля…» Николас неоднократно повторяет, что закончил Оксфорд, и несколько раз говорит, что пришел к Кончису всего лишь за стаканом воды. Кончис является настоящим учителем Николаса, при этом Кончис учился у Юнга.

В “Misterium Conjunctionis” Юнг пишет об Адаме следующее: «в интерпретации хаггады его имя выводится из слова адамах, земля». Здесь мы видим параллель с фамилией Николаса Эрфе, лично для Фаулза означавшей «землю». Юнг также приводит одну из английских загадок XIV века, восходящую к англосаксонскому «Диалогу между Сатурном и Соломоном». Она звучит так:

«Вопрос магистра из Оксфорда его ученику: Из чего был создан Адам? - Из восьми вещей: первая - земля, вторая огонь, третья - ветер, четвертая - туман, пятая - воздух, при помощи которого он может говорить и думать, шестая - роса, которой он потеет, седьмая - вода, которую он жаждет, восьмая - соль, благодаря которой слезы Адама солоны.

Если Николас уподобляется Адаму: «тут, как и на большинстве пляжей Фраксоса, возникало пленительное ощущение, что ты - первый оказавшийся здесь человек… самый первый человек на Земле», то Алисон исполняет роль Евы (по Юнгу архетип Анимы означает жизнь во всех её проявлениях, а имя Ева означает «жизнь»), Лилии по созвучию достаётся роль Лилит. Всё это достаточно условно, ведь, как сказал Кончис: «Она не настоящая Лилия… Но и не играет роль Лилии».

В каком-то смысле поэтика Фаулза сравнима со знаменитой картиной Рене Магритта «Это не трубка», на которой изображена трубка .

Когда мы вживаемся в мастерски сплетённую ткань его текстов и начинаем ассоциировать себя с персонажами, то в какой-то момент понимаем, что это написано не про нас. Настоящую суть произведений мастера составляют мастерски перетасованные архетипы, те самые карты Таро, которые лежат у него не по порядку, а прихотливо разбросаны, образуя новые смыслы. Но когда мы доходим до этой мысли, оказывается, что эти тексты и их инициационный потенциал начинают работать в нашей жизни. Незаметно для самих себя мы понимаем, что прошли инициацию благодаря тексту Фаулза. Это Лилия, и это - не Лилия. В пространстве мифа, где такое утверждение возможно, не работает формальная логика с её истинностью и ложностью утверждений. Персонажи Фаулза - это Маг, Анима и Персона, это просто герои, и это каждый из нас.

........................................ .......................

The Magus, в русском переводе «Волхв». Данный перевод названия не кажется нам корректным, потому что искажает те смыслы, которые связываются с магом.

Об эзотерических корнях творчества Гессе, вдохновленного Юнгом, см. Серано М. Юнг и Гессе: герметический круг. Белград: «Синий всадник», 1993.

Морено Я. Психодрама. М., 2008. С. 16.

Там же. С. 16-17.

В другом романе Фаулза, «Коллекционер», действующие лица - похититель Фердинанд и художница Миранда, называющая его Калибаном, что в рамках системы персонажей, заданной Шекспиром, означает «чудовище».

Fowles J. The Magus. A revised version. N.Y.: Laurel, 1985. P. 66.

Юнг, К.- Г. Воспоминания, сновидения, размышления. http://lib.ru/PSIHO/JUNG/memdreamrefs.txt (10.11.2011)

Гете И.В. Фауст. М., 1960. С.139.

Фаулз Джон. Волхв. Пер. Б. Кузьминского. URL: http://lib.ru/FAULS/mag.txt

В русском переводе он стал почему-то Чарльзом Вестоном.

Юнг К.Г. Об архетипах коллективного бессознательного./ Юнг К.Г. Архетип и символ. Москва: «Renaissance», 1991. Стр.115.

Фаулз Дж. Предисловие.//Фаулз Дж. Волхв. Пер. с англ. Б.Н. Кузьминского. М.: ООО «Издательство АСТ», 2004. С. 10.

Gruenbaum. Judisch-deutsche Crestomatie, S. 180. Цит. по Юнг К.Г. Указ. соч. С.388.

Юнг К.Г. Указ. соч. С.371.

Там же. С.65.